Золотые нити

ГЛАВА 39

Тинния с удивлением взглянула на израненного рыцаря, – что это ему взбрело в голову?

– Тебе нравится? – Он улыбался… и читал стихи. Потом спросил:

– Я видел среди твоих книг трактат Боэция[52] «Об утешении философией». Теперь нам как нельзя кстати придутся некоторые идеи оттуда.

Рыцарь Сиург смеялся, кривясь от боли. Он с трудом вдыхал воздух подземелья, но видно было, что жизнь возвращается к нему с каждым вдохом.

– Жаль, что книги сгорели. – Тинния сидела, обняв руками колени и положив на них голову. Рядом лежал арбалет, поблескивая бирюзой и эмалями в свете одного-единственного факела. – Придется побыть тут немного, пока наверху все окончательно убедятся, что в живых никого не осталось. И вообще ничего не осталось, кроме головешек. Человек-тень не скоро снова отыщет наш след.

Рыцарь Сиург привстал, напряженно всматриваясь в лицо женщины, пытаясь поймать ее взгляд, прочитать в нем ответы на свои вопросы.

– Ты знала об этом?

– О чем?

Она продолжала сидеть, в окружающей их темноте искры от факела слетали, словно звезды с ночного неба.

– О человеке в плаще.

– Конечно. Я всегда знала о нем.

– Что ему нужно?

Прежде, чем вопрос был задан, молодой человек понял, что ответ ему известен. Он подумал еще немного.

– Почему эти люди, которых мы никогда не видели, хотели убить нас? Почему они согласились это сделать?

Женщина вздохнула.

– Что вообще происходит с людьми? Они мечутся в силках своих собственных заблуждений, как раненные звери. Такое впечатление, что они слепы и глухи.

– Древние знания исчезают, тонут во мраке предрассудков и невежества. Кто-то поставил ложные указательные знаки, и человечество послушно свернуло не в ту сторону…Связь с прошлым ослабела настолько, что ее почти не существует, она разорвана. Истинная природа вещей так и осталась неведома…

Рыцарь Святого Грааля вытер от крови клинок своего меча, и тот засиял в полутьме уходящего вдаль коридора, где тьма сгущалась, и где тонули последние звуки… Синий камень грозно сверкнул и погас, голубыми отсветами рассыпавшись во мраке.

– Бедняги, они не понимают, что нельзя стать свободным, находясь на какой-то одной стороне. Когда ты только на одной стороне, ты не свободен. Быть над ситуацией – вот что дает свободу!

– Тогда, благородный рыцарь, ты потеряешь возможность плыть по реке и чувствовать прохладу прозрачных струй, ловить блестящих рыбок и поджаривать их на углях, а потом наслаждаться их вкусом, терпко-сладким и душистым. Ты будешь только смотреть на вино жизни, тогда как пить его будут другие.

– И я никогда не смогу поцеловать тебя. Я не хотел бы такой свободы!

Он обнял Тиннию за плечи здоровой рукой, – вторая, раненая, свисала вдоль тела, и он едва мог пошевелить ею.

– Я знаю все о свободе и о том, как достигать ее. И я сознательно выбираю игру жизни, полную опасностей, риска, страсти, силы и любви. Я готов платить любую цену. Но я делаю это, зная, что я делаю. Я срываю белоснежный цветок с куста, полного ядовитых шипов, потому что хочу вдохнуть его аромат… Я ставлю на эту карту все, и никогда не окажусь в проигрыше. Пока начнет действовать яд, я успею насладиться нежностью лепестков и свежестью росы. Если цена будет слишком высока, что ж! – я все равно заплачу ее, сознавая, что завтра наступит новый рассвет, и расцветут новые цветы. И я опять буду доставать их между ядовитых шипов…

– Зачем?

Она подняла свои удлиненные глаза, в которых сквозило лукавство.

– Чтобы подарить тебе!

Пока Людмилочка с Владом решали, как устроить детей в загородном доме, сколько купить продуктов, какие взять вещи, – Тина начала просматривать бумаги, а Сиур звонить и наводить справки по интересующим его вопросам.

Все оказалось так, как он и думал: по поводу смерти вдовы никаких действий никто не предпринимал. Естественная смерть – наименее хлопотно для всех. В доме практически ничего не пропало, все ценные вещи на месте, родственники пока не объявились, возраст умершей и состояние ее здоровья позволяют согласиться, что смерть наступила от остановки сердца, вызванной давней болезнью.

Фотографию сбитого джипом мужчины Алеша обещал доставить завтра к утру, но Сиур почти не сомневался, что убитый – киллер, застреливший Сташкова. Который вовсе и не Сташков, как показалось Владу после разговора с тещей банковского клерка и, по совместительству, племянника убитого антиквара. Головоломка стала обрастать новыми деталями, одни из которых кое-что объясняли, другие еще больше запутывали все дело.

– Я уверена, что арбалет – это знак одному из нас. Может быть, мне. Альберт Михайлович неспроста отнес его в подвал и оставил там. Что-то он хотел этим сказать, указать на что-то. Мы, видимо, не понимаем. Ход мыслей не тот.

Тина осторожно разворачивала пожелтевшие истрепанные странички, просматривала, откладывала в сторону.

– Есть что-то интересное?

Сиур отложил телефон, и обдумывал ситуацию. Ничего ценного в голову не приходило.

– Да нет пока. Отрывки какого-то любительского спектакля, переписанные от руки. Наверное, ставили дома, для друзей. Раньше так проводили время. Что-то из античных сюжетов.

Сиур молча кивнул головой, продолжая размышлять. Странная смесь событий вызывала чувство смутного воспоминания – “уже было” – как будто бы из глубин неведомого тянулись неясные нити, переплетались, свивались и развивались, то уплотняясь, то истаивая, образовывая причудливо изменяющийся узор, краски которого, вспыхивая и потухая, завораживали и очаровывали – подобно колдовскому наваждению, от которого хочется и невозможно оторваться.

– Черт, у меня крыша едет!

– Что?

Тина не расслышала, она как раз развернула очередной “шедевр” эпистолярного жанра прошлого века. Судя по содержанию, писала гувернантка богатого дворянского дома своей подруге, – из подмосковного имения в Москву. Сообщала сплетни и пересуды, передавала слухи и делилась собственными проблемами. Обычная переписка, – к тому же, выцветшие от времени чернила весьма затрудняли чтение. Да и скучно.

Только привычка доводить порученное дело до конца заставила Тину развернуть последнее в перевязанной выцветшей розовой ленточкой пачке письмо и углубиться в его содержание.

“ Дорогая Марго,

Хотела уже не писать тебе, зная, что вы все с кузиной Полторацкой уезжаете в Баден на воды. Но произошедшие события столь необыкновенны, что я ушла после чая к себе в комнату и не смогла сомкнуть глаз. Ворочаясь с боку на бок без сна, почувствовала, что начинает разыгрываться моя обычная в таких случаях мигрень. Открыла окно в сад, но это не помогло.

Тогда я решила описать тебе все происходящее, облегчив тем самым воспаленный ум, переполненный впечатлениями последних дней. Вообрази, я сижу за своим полированным бюро, в открытое окно врывается свежесть и благоухание сада, которое перебивает резкий запах тополей, которыми хозяева – дурной вкус! – засадили аллею к пруду. Рядом со мною свеча и флакончик с нюхательной солью. Помнишь, мне его Софи Вадковская привезла из Ниццы?

Впрочем, не буду отвлекаться. Боже, как я скучаю по нашему одноэтажному особнячку с антресолью и колоннами на Малой Дмитровке, а более всего по весенним арбатским талым сумеркам, лиловым бульварам, и стуку копыт по мостовым. Ах, я опять ухожу мыслями в сторону!

Да, так вот, – несколько дней тому наша барышня Баскакова вела себя несносно. После полудня приехали гости: Кавелины, Левашевы со всем семейством, еще кое-кто – ты их, душа моя, не знаешь, и, конечно, Мишель. Потом еще явился старый князь Лопухин, забавный до невозможности. Он, знаешь ли, масон. Ужасно забавно! Привык там в ложах разыгрывать всякую чепуху… И вот, вообрази себе, принялся всех пугать эдакими причудами, что будто он чувствует присутствие духа зла. Это было решительно смешно.

Он так подействовал на наших молоденьких барышень, что одной сделалось дурно. Тут, как всегда, началась суета, беготня горничных, по большей части бестолковая, крики, ахи да охи, причитание приживалок – словом, ты сама знаешь эту московскую дремучую манеру окружать себя всякими отвратительными нищими, карлами, и прочее… Как-то чудом, посреди всей этой кутерьмы девица пришла в себя и рассказала, что видела в окно смерть.

Все принялись ее расспрашивать, допытываться, а наша милейшая барышня только смеялась! И так довела бедную девицу до слез. Это скорее жестоко, нежели невоспитанно. Мишель старался урезонить ее, да не тут-то было! Ему тоже досталось всякого пренебрежения, которого она раньше себе никогда не позволяла выказывать.

Скоро поспел обед, и все отправились к столу, накрытому в новой зале. Прекрасные кушанья и напитки несколько разрядили атмосферу. Завязались непринужденные беседы, обсуждалась предстоящая большая охота с гончими, на которую обещали взять барышень, будущий бал, который будет давать генерал Левашев по случаю совершеннолетия своей дочери, и другое.

Ты помнишь, дорогая Марго, что дом у моих хозяев очень хорошего вкуса, благодаря стараниям бабушки Баскаковой. Двери все красного дерева и с инкрустациями, мраморные камины, много зеркал в золоченых рамах, по углам комнат кафельные печи отменные, гардины и обивка – все выписано из-за границы. В обеденной зале – ореховая мебель, повсюду канделябры и ковры, начищенные бронзы, голландские портреты и мягкие кресла. А окна высоченные – и выходят в сад. Мы сидели как раз напротив окон… И вдруг в разгар обеда другая уже барышня падает в обморок. Ну, тут уж все смешалось…Все повскакали, несколько богемских бокалов разбили, крики, визги… Барышня говорит, ее через окно сглазили!

Видимое ли это дело? Во-первых, стало уже совсем темно, и в окно можно было бы увидеть кого-нибудь, ежели бы он уж совсем вплотную придвинулся. Мы уже потом обсуждали, что это Лопухин устроил свои масонские штучки, чтобы прибавить себе весу в обществе. Но настроение было испорчено. Некоторые засобирались домой, а нашу барышню это очень взбесило. Ей, видите ли, хотелось танцевать, а тут общество расстраивается. Мишель, конечно, тут же кинулся ее успокаивать, развлекать, а только она еще больше рассердилась. И начала выговаривать, что ежели все разъедутся, то она все равно не позволит испортить праздник из-за какой-то несуразицы.

И заявила всем, что после обеда покажет им что-то необыкновенное, такое, чего они еще не видели. Мужчины, очень заинтригованные, как всегда, пошли в курительную и велели туда подать хересу, а молодежь стала играть в фанты. Кое-кто уехал все-таки, но многие гости остались.

Я вышла на балкон, подышать немного свежим воздухом, и увидела Мишеля. Ты знаешь, что им не залюбоваться нельзя, такой он весь стройный, молодцеватый, – блестящий, одним словом. И как ему идет военный мундир! Просто глаз не отвести. Только вид его был совсем не радостный. Он прохаживался вдоль аллеи, и как будто все высматривал кого-то. Все оглядывался, останавливался, прислушивался. Я подумала, он барышню ждал. Она часто его дурила – велит прийти на свидание, а сама не явится. Что за дикая манера!

Тут начали мазурку играть, и я вернулась в зал. И тут… вообрази, дорогая Марго, наша барышня учудила-таки, – явилась на танцы в маскарадном костюме! Что за костюм, точно не скажу, – но определенно, дикий. Обернулась какой-то красной парчой – до неприличия просто, – бедра, ноги, все обтянула, и за спину длинным хвостом забросила. Волосы у нее пышные, черные, как ночь, – аж в глаз бьет! – по плечам распущены, кожа смугловатая, глаза жгучие, смоляные, губы алые, пухлые, и над губой эдакий персидский пушок. Все кавалеры так и застыли с разинутыми ртами. Они бы за этот пушок над ее губой пострелялись бы все, поперебились бы, если бы хоть какую-то надежду могли иметь. Хоть во сне, не то, чтобы наяву.

Но самое интересное, что при такой фигуре, при такой внешности, при такой угадывающейся чувственной страстности, барышня наша очень холодна всегда. Не знаю, естественно это у нее, или притворство, но только кроме Мишеля, она никогда ни на кого и не глянула.

Тут уже ночь в разгаре, все свечи зажжены, камин пылает, – и она стоит посередине залы, а в ушах горят рубиновые серьги – единственное украшение, но какое! Я прямо рот открыла. И не думай, что только я, – все!.. Даже генеральша Левашева, которая без нескольких пудов брильянтов из дома не выезжает.

Что тебе еще сказать? Мишель пригласил ее на мазурку, потом на вальс, – все начали танцевать, веселиться, как будто не дворянское общество, а… не знаю, какое слово подобрать, но все это было до крайности смешно, а отчасти даже и неприлично. Как будто бы безумие на всех нашло.

Удивительнейшая, скажу тебе, это была ночь. Словно веселье никогда уж не повторится более… К утру почти все разъехались. Мишель тоже откланялся. Я видела, как он садился в экипаж. Барышня не вышла его проводить. Завтракать утром никто не явился, – все отсыпались.

А днем, когда барышня, бледная и унылая, вышла к чаю, – явился этот ужасный то ли нищий, то ли странствующий монах. Ты понимаешь меня, Марго, как раздражают эти бродяги и попрошайки, – но господа их не гонят, а, напротив, всячески привечают, поят-кормят, едва только что ручку у них не целуют. Вот и доигрались.

Нищий этот начал ходить вокруг дома, как тень. По окнам заглядывал. Дождался, пока барышня выйдет, и прямиком к ней. Она, конечно, ласково с ним разговаривала, а потом вдруг рассердилась, и говорит ему:

– Нет! Нет! Ни за что!

Он спорить зря не стал, и ушел. А у барышни настроение испортилось еще больше. Она уж и чай пить не стала, ушла на балкон и долго-долго там сидела, – не то раздумывала о чем-то, не то плакала украдкой.

Я ходила в сад рвать ландыши, чтобы поставить на стол к обеду, и увидела там этого нищего. Веришь ли, душа моя, меня прямо жуть взяла, и холод какой-то до костей пробрал. Капюшон его рясы, так низко надвинут на лицо, что я, как ни старалась, черты не смогла разглядеть. Это и к лучшему, наверное, – почему-то мне кажется, что зрелище было бы ужасным.

В этот же день, вечером, приехал Мишель. Они с барышней очень долго разговаривали, даже как будто ссорились. Мне рассказала об этом барынина горничная Лушка, которая страсть любит подслушивать. Она якобы слышала, как барышня говорила что-то про серьги, и что нищий просил ее продать их ему. Это уж вовсе неслыханно! Что ж это за нищие, которые могут купить такие драгоценности?! Или он безумный? Еще мне Лушка призналась, что когда помогала барышне одеваться, то тайком глядела на эти самые серьги – больше всего ее поразило то, что ни у барыни, ни у барышни она их никогда прежде не видела. И где они лежат не знала. А на обратной стороне у них странный знак – квадрат, а в нем круг с треугольником. Что это за знак такой? На клеймо ювелира не похоже. И сами серьги такие необычные, точно не у нас сделаны, притом очень давно…

Я это все обдумывала и вспоминала целый вечер – как красные камни эти горели огнем, как будто они собирали свет от всех свечей… Очень необычная вещь.

Мишель уехал растерянный, ни с кем не попрощавшись. А барышня снова заперлась у себя в комнате, и не желала разговаривать даже с родителями – ни с барыней, ни с барином. Ночью у нее случился приступ лихорадки. Вызвали доктора, который определил нервную горячку, велел соблюдать покой, лежать в постели, и пить успокоительное. Старая барышнина нянюшка приготовила настой из трав, и сама поила свою “дорогую девочку”. На следующий день в ходе болезни наступил перелом, и барышня стала выздоравливать.

Однако, у меня есть предчувствие, что дело далеко не кончено, и что впереди еще много интересных событий. Я их все буду записывать в дневник, чтобы не забыть ничего и не перепутать. И когда вы с кузиной вернетесь из Европы, я вам напишу все подробности, как и что происходило.

На этом, пожалуй, буду заканчивать. Свеча догорает, и головная боль почти прошла. Надеюсь, это письмо вас застанет, и вы в Бадене будете разгадывать нашу подмосковную загадку.

Остаюсь любящая вас, Полина.”

Письмо в связке оказалось последним, и получили ли его означенные девицы до поездки на воды, не представлялось возможным узнать. Так же, как и то, чем закончились описанные события.

– Опять странный знак! Готов поклясться, он мне известен. Вернее, я его уже где-то видел раньше.

Сиур взял письмо и продолжал всматриваться в стремительно бегущие буквы с непривычно-витиеватыми украшениями. Ему хотелось прочитать между строк.

– Конечно, вы его видели, – на арбалете, и на Колеснице Осириса. Помните?

Тина горько жалела, что не забрала с чердака остальные бумаги. Где теперь узнать, кто адресат письма и кто отправитель? Как называлось имение? Впрочем, не так все безнадежно, – дворянские фамилии Баскаковых и Полторацких, не говоря уже об упоминаемом масоне, князе Лопухине, были известны. Они могли дать ниточку. Но где искать? Краеведческие музеи, архивы? История обещает быть долгой.

– Нет, гораздо раньше. – Сиур прервал ход ее невеселых мыслей.

– Что?

– Я видел этот знак – квадрат, круг, треугольник, – гораздо раньше.

Оба замолчали. На кухне засвистел чайник.

– Хотите кофе?

Сиур отправился на кухню, и скоро оттуда раздался восхитительный аромат поджаренных кофейных зерен.

– В этом запахе есть что-то восточное. Турецкое, персидское, – минареты, чадра, запутанные переходы гаремов, поразительно красивые всадники в чалмах, жаркий воздух, напоенный пряностями…

Тина стояла в дверном проеме и смотрела, как он включил кофемолку, достал миниатюрные кофейные чашки, печенье и коробку с конфетами. Бутылка коньяка уже стояла на столе.

Кофе пили на кухне. За окном стемнело, в открытую форточку врывался вечерний шум большого города. Скоро он утихнет. Здесь, на окраине, нет ночных ресторанов, клубов и казино; поток транспорта тоже скоро иссякнет, и наступит тишина, наполненная таинственными шорохами и стрекотом кузнечиков.

– Итак, что у нас есть? Пожалуй, мы можем подвести некоторые итоги. За последнее время ничего нового не произошло, значит, обстановка несколько стабилизировалась. Поэтому нам следует перевести дух и спокойно все обсудить. Вы позволите?

Он достал сигарету и закурил у открытой форточки. Сизый дым уютно свивался кольцами и выплывал в ночь…

– Вы думаете, у нас есть шанс?

– По крайней мере, мы постараемся привести все имеющиеся данные в некоторую систему, и на этой основе сделать какие-нибудь выводы. Они могут оказаться ошибочными, но что-то в них обязательно окажется истинным, или приближенным к истине. А это уже немало.

С чего все началось? Вы знакомитесь с Альбертом Михайловичем, он собирается вам что-то рассказать, но не успевает это сделать. Его убивают. В доме вашего знакомого есть странный подвал, в котором исчезают люди…

– Но…

– Да, я понимаю, что вы хотите сказать – насчет подвала это только предположения. Кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал… Это еще не факты. Но старик имеет ключи от подвала, которые ни к чему не подходят и ничего не открывают. Значит, есть дверь, которой мы не видели. Просто мы ее не нашли.

Влад и я обнаружили в стене подвала искусно и очень давно сделанный проход, замаскированный таким хиторумным и отнюдь не современным способом, что одно это наводит на определенные размышления.

– Каким способом? Вы ничего не объяснили!

– Мы не успели. Так вот – на стене выбито скользящими ударами изображение Глаза, подобное тому, что на Будде, или на амулете вдовы. Глаз Дракона, Глаз Гора… – назовите, как угодно, но что-то в этом есть. Намек, или подсказка. Или связь.

– Глаз Дракона – это, по легендам, вход в иные миры. А Глаз Гора – символ вечной жизни. “Никогда не отдавай свою Силу никому и ничему, даже смерти.” Отец много рассказывал мне о символах: они являются внешними для нас, но их предназначение – разбудить внутренние, врожденные знания. Они воздействуют на наши чувства, вызывая воспоминания…и помогая нам постигать непостижимое простыми восприятиями. Символ пробуждает интуитивное, невыразимое словами осознание… Это так сложно.

Тина вздохнула.

– Тем не менее, символ Глаза становится виден на стене подвала только тогда, когда свет падает под особым углом. Значит, он не для всех. Если нажать в определенном месте, срабатывает некое устройство, и открывается вход, который мы не смогли исследовать. Куда он ведет? Я думаю, просто наобум туда лезть не стоит. Лучше подстраховаться – чтобы был запас времени и хотя бы минимальное оборудование.

Московские подземелья таят много сюрпризов. Их строили еще со времен татарского нашествия. Но те были земляные и, скорее всего, уже обвалились от времени. Потом бояре изощрялись, особенно во время правления Иоанна Грозного…

– Странно, откуда вы все это знаете? – Тина удивлялась все больше и больше.

Сиур усмехнулся.

– Это в некотором роде моя профессия, – много знать о том, что другие не знают. Подземные коммуникации Москвы – это город под городом – древний, огромный, полный зловещих и запутанных тайн. Это точки пересечения интересов и скрытых намерений многих поколений, сословий, религиозных и политических течений, памятник подлости, алчности и невероятной жестокости рода человеческого. Но среди всего этого – блистают бриллианты чистейшей воды – любовь, преданность, память и нежность, забота, самоотверженность – чистые цветы, прорастающие сквозь любую грязь…

– О, вы прямо поэт московских подземелий!

– Есть немного. – Он засмеялся. – Так я продолжу, с вашего разрешения. С подвалом пока все. Остальное придется выяснять: теоретически – по картам и архивным материалам, и эмпирически, так сказать, – то есть ножками-ручками, глазками-ушками.

– Как это?

– Ну, как? Ходить, смотреть, слушать, трогать… Тоже весьма неплохой способ.

– Понятно. А дальше?

Тина налила себе еще кофе.

– А дальше идет Будда. Старик почему-то послал его вам по почте. Это тоже знак. Не раньше, не позже – а все сходится в одной временной точке. До сих пор вы жили спокойно? Ничего особенного не происходило?

– Нет. Самая скучная жизнь, которую только можно себе представить.

– Ну вот! Что-то произошло, давшее толчок всем непонятным для нас событиям. На статуэтке целых два знака, вернее, три – Глаз, Колесница Осириса и геометрическая головоломка – квадрат и круг с треугольником внутри. Таких фигурок, предположительно, семь. Это то ли отличие, указывающее на принадлежность к какому-то ордену, тайному обществу, кругу посвященных… то ли… Не знаю.

– У вас богатая фантазия!

– Приходится. По вашей милости, между прочим.

– Простите. – Тина сказала это, совсем не чувствуя себя виноватой, а напротив, очень довольная, – неизвестно, чем.

– Не стоит. Я рад, что могу помочь вам. Честно говоря, никогда ни с чем подобным сталкиваться не приходилось… Моя жизнь внезапно изменилась, а у меня такое чувство, что она, наоборот, стала такой, как прежде. Как будто я был кем-то другим, и только сейчас стал самим собой. Вернее, становлюсь. – Он помолчал. – Да, вернемся к Будде: такая же фигурка была у Виолетты Францевны, к которой вы поехали погадать. Безобидная, казалось бы, вещь. Но вдова тоже мертва, и ничего рассказать вам не успела. И было ли что рассказывать? Мы не знаем. Это тоже область догадок. Но Будда исчез. Значит, события между собой все-таки связаны.

– Есть кто-то, кому многое или почти все известно. И по причинам, которые скрыты, этот кто-то предпринимает все возможное, чтобы предотвратить нежелательное распространение информации, и в то же время остаться в тени. Причины должны быть очень серьезные.

– Именно. Внезапно появившийся племянник тоже фигура странная. Теща говорит, что он недавно попал под машину, был практически мертв, чудесным образом выздоровел, – причем очень быстро, – и после этого стал совершенно другим человеком. Область фантазий здесь необъятно широка, но что-то реальное обязательно за этим стоит.

– Но почему его убили?

– Я вижу здесь связь между внезапной переменой в Сташкове после больницы и его контакте с антикваром. Прежний Сташков не подозревал, что у него есть дядя, и не поддерживал с ним никаких отношений. Когда эти контакты состоялись – дядя убит, племянник убит. Черт, шутками тут и не пахнет!

– Но это все может быть нашими домыслами… – робко возразила Тина, хотя на самом деле ей так вовсе не казалось.

– Разумеется. Разумеется… Но есть одно правило – когда совпадений слишком много, это должно настораживать. Из десяти случайностей есть пара закономерностей. А по большому счету, я в случайности не верю. Кстати, киллер, которого вы “случайно” видели, тоже убит.

– Но мы действительно…

– Знаю. Вы не нарочно. Но жизнь раскладывает свой пасьянс не как попало, а по вполне определенным правилам. И то, что мы этих правил не знаем, еще не говорит о том, что их нет.

– Пожалуй, в этом я могу с вами согласиться. А арбалет? Я думаю, что Альберт Михайлович совершенно не случайно оставил его в подвале. Это тоже подсказка. И знак на нем… Все это вписывается в цепь наших предположений.

– Точно не случайно. Мне даже показалось, что я узнал это оружие, что я когда-то сам стрелял из него!

– Мне тоже. Я вообще безумно люблю старинное оружие, особенно стрелковое. В детстве отец водил меня в музейные запасники, – там работал его друг. Тогда я всякого понавидалась!

Знаете, есть такая вещь, как предчувствие непредвиденного. Этим обладают далеко не все люди. Но у меня оно всегда было – предчувствие, предвосхищение, предощущение… Как правильно сказать?

– Судя по всему, это правда – иначе бы вы ни за что не взяли эти бумаги с чердака. – Сиур кивнул в сторону кучи полуистлевших писем, тетрадок и пожелтевших листов.

– Удивительное письмо! И самое непонятное – знак на описанных там серьгах. Снова совпадение? Наверное, сам дом, – тоже символ. Неплохо было бы узнать, кто в нем жил раньше. Это возможно?

Сиур задумался. Пожалуй, можно попробовать. Успех не гарантирован, но все же…