Золотые нити

ГЛАВА 43

Место действительно оказалось романтическое – бывшее помещение настоящей монастырской трапезной, с древними толстыми стенами, с узкими окошками, выложенным плитами полом. Низкие сводчатые потолки, кованые светильники на цепях, дубовые столы и стулья, посуда и меню подстать всему остальному, – обстановка необычная, создающая ощущение давнего времени.

– «И таковы великие преданья», – изрекла с важным видом Людмилочка, рассматривая миниатюры романтического содержания, походящие, скорее, на иллюстрации к «Декамерону»,[54] чем на житие святых.

Миниатюры висели невысоко на стене, стилизованной под старинную кладку, и были в темных деревянных рамочках. Толстые свечи освещали небольшое пространство у столика, оставляя в загадочной темноте углы, создавая особое очарование сурового и волнующего прошлого.

– До чего похожи все монастырские строения всех времен и народов! – сказал Сиур.

– Очарованная земля…– задумчиво произнесла Тина, осматриваясь вокруг. Ей вдруг почудились звуки благовеста, лиловый вереск на пустоши, селенье со шпилями церквей, опрятные риги, зеленые луга, прохладный ручей меж осоки… В кустах цветущего боярышника и голубой жимолости высокий рыцарь разговаривает с пышноволосой дамой, почтительно склоняясь перед ней, глядя на нее продолжительным взглядом… Где-то вдалеке тоскливо стонет и кричит коростель…

– Интересно, здесь был мужской или женский монастырь?

Людмилочка бесцеремонно прервала ее воспоминания.

– Кажется, мужской, – ответил Сиур. Он как раз выбирал блюда и делал заказ. Поскольку в мудреных названиях никто толком не разбирался, он взял это на себя. – Надеюсь, всех устроит мой вкус.

– Без проблем, шеф. Я вообще ем все, что угодно.

Женщины промолчали. Обстановка воздействовала на всех по-разному, но дымка романтической, опасной и запретной, роковой любовной игры, растворенная в напряженно-мрачной атмосфере трапезной, окутала каждого.

– А что, монахи могли влюбиться? – не выдержал Влад. – И что они тогда делали?

– То же, что и все, – Людмилочка прыснула со смеху.

Еда оказалась очень необычной и очень вкусной, особенно соленые лисички и фаршированная рыба, все с незнакомыми и оригинальными приправами. Красное и белое вина оказались отменной выдержки и вкуса.

Тина чувствовала себя приятно взволнованной, – ей казалось, что она чудесным образом перенеслась на страницы старинного романа, с погонями, стуком копыт, страхом и любовью, смертельным риском, жаркими ласками, опьяняющей близостью в душных комнатах с низкими расписными потолками, когда конечной платой за все могла оказаться голова на плахе. Но это-то и придавало небывалую остроту переживаниям, каждому прикосновению, каждому трепетному поцелую, под дрожащими в ночном небе звездами и луной, скрывающейся в туманой мгле…

Она не чувствовала себя в безопасности, и вместе с тем, никогда еще ей не было так хорошо.

– Так что же все-таки делали монахи, когда влюблялись? – этот вопрос, видимо, не давал Владу покоя.

– Молча страдали и молились. – Сиур усмехнулся. – Многие считают это подвигом, а я называю это бегством от жизни. Кстати, знаменитый инок Пересвет, который вышел на поединок с Челубеем перед Куликовской битвой, ушел в монастырь из-за несчастной или неразделенной любви.

– Эх, не понимаю я этого! – Влад даже перестал есть. – Представляете себе? Скачешь на лихом коне, ветер свистит в ушах, небо синее-синее, воздух прозрачный, душистый от сочных трав, кольчуга на широкой груди горит на солнце, громадный меч в ножнах приятно холодит бедро, – вокруг ширь необъятная, простор, удаль, силы немереные, кровь молодая кипит, далекая женщина ждет… И все это променять на келью? Видно, я к этой бесшабашной жизни слишком привязан. А может быть, она нам и дана на то, чтоб брать от нее все и полной мерой?

– Давайте танцевать, раз мы пришли развлекаться, – потребовала Людмилочка.

Во время танца Тина увидела, что за окнами уже стемнело. Она была так увлечена своими мыслями, что не замечала ход времени. Или это время остановилось? Как чудесно – полумрак, толстые оплывшие свечи из настоящего воска, запах жареных грибов и мяса, каких-то монастырских трав, дивная музыка… Унисонные низкие басы, без полутонов, выводили примитивную и завораживающую мелодию, переносящую в дикие дали, полные огня и света, до жути знакомые…

Сиур почувствовал ее волнение, прижал к себе сильнее, – его тоже задевала эта древняя, суровая мелодия… Что-то от языческой древней Руси, от скифов, от степной вольницы звучало в резковатой гармонии, многократно отраженной непривычной акустикой помещения. Перехватывало дыхание и замирало под ложечкой, как перед прыжком в неизвестность…

Домой ехали на такси, не замечая разноцветных огней ночной Москвы. Тина закрыла глаза – ей все чудились сполохи огня, звон тяжелых монастырских колоколов, бешеная скачка, мокрые бока лошади, пар из ноздрей, жаркие пуховые перины, парчовые душегреи, уборы из скатного жемчуга, сброшенная на пол кольчуга, длинные черные косы, вышитая рубашка с раскрытым воротом, румянец стыда и страсти, слезы разлуки, крики сторожевого на теремной башне…

Бог знает, что чудилось ей в обычном, скользящем по спящему городу такси, как на стыке времен – где уже не отделишь явь и сон, морок и реальность, предчувствие и ожидание… где все смешалось, переплелось в странный и сладостный клубок, который не распутаешь, не разорвешь…

Сиур назвал таксисту свой адрес, и она не возражала. Ей хотелось плыть и плыть по течению, без цели, без забот, без мыслей…

Асфальт заблестел в свете фар, скользкий и мокрый. Пока они ехали, хлынул мгновенно созревший летний ливень, бурный, свежий. Тина и Сиур успели намокнуть, пробежав несколько шагов до подъезда.

В квартире было тепло, пахло кофейными зернами и печеньем.

– Ты когда-нибудь видел водяные фиалки? – спросила она, выйдя из ванны с полотенцем на голове.

– Тысячу раз, дорогая.

Он приподнял ее от земли и поцеловал.

– Да ну тебя, я серьезно спрашиваю.

– А я очень серьезно отвечаю, – только и делаю, что любуюсь водяными фиалками! – Сиур засмеялся.

Он был счастлив, впервые за свою нелегкую, полную испытаний, разочарований и потерь, жизнь. Он понял, что всегда надо идти вперед с надеждой, не оглядываясь с болью и сожалением на то, что уходит и остается позади. Там, впереди, расцветают деревья и встает розовый рассвет, – а все, что пройдено и пережито, это просто полная чаша жизни, в которой достаточно всего, и через край. И что, пожалуй, он ничего не стал бы менять в этом порядке вещей. Все это его – и он не хотел бы пролить ни капли…

– Знаешь, мне кажется, я знаю, кто убил племянника Альберта Михайловича.

– Что?

Сиур сразу опустил Тину на пол, и уставился на нее. Переход от водяных фиалок к убийству был слишком стремителен. Ну что за женщина!

– Ой… то есть я, конечно, не знаю…

– Так знаешь или не знаешь?

– Видишь ли, – она закусила губу, вспоминая или раздумывая, – когда-то давно я занималась стрельбой из лука.

– И что же?

– Не торопи меня. Когда тот человек, который выстрелил, обернулся и посмотрел на нас, мне показалось… То есть, тогда мне вообще было ни до чего от страха. Но в подсознании где-то отложилось.

– Да что отложилось?

Сиур почувствовал, что сейчас она говорит нечто важное.

– Понимаешь, в его жестах, походке, было что-то знакомое. Как будто я его раньше уже видела, но не часто. А как бы между прочим, иногда.

– А лицо? Его лицо тебе знакомо?

– В том то и дело, что нет. Вернее, не совсем. Лица я его как-то не рассмотрела.

– Как это? Он что, в маске был?

– Ну не в маске, конечно, а только насчет лица я не уверена.

– Так где это было? Где ты его могла видеть?

– Я же тебе рассказываю: когда-то я занималась стрельбой из лука. И он тоже приходил туда.

Это была уже хорошая зацепка. Спортсмена можно вычислить, его многие знают – товарищи, соперники, тренеры, врачи…

– Он тоже стрелял из лука?

– Да. Но только сначала. И, по-моему, он не тренировался, а просто приходил пострелять. Всего пару раз. А потом пропал.

– И ты его больше не видела?

– Видела. То есть, мне несколько раз казалось, что я вижу его то в метро, то недалеко от моего дома. Вдруг в толпе людей мелькнет его лицо, и все. Одно время мне казалось, что он следит за мной. Я Людмилочке рассказала, она надо мной посмеялась. Я и подумала, что это действительно ерунда. А потом такое бывало все реже и реже. Пока вовсе не прекратилось…

– И он ни разу не подошел, не познакомился, не поговорил?

– Нет.

– А почему ты обратила на него внимание? Что-то настораживало?

– Не знаю. Вроде ничего такого. – Тина задумалась, потом покачала головой. – Нет, ничего такого не было. Он просто смотрел как-то странно, как сумасшедший.

– Что это значит? – Сиур обнял ее легонько за плечи. – Вспомни все, что можешь.

– Да нечего вспоминать. Он стрелял себе, я тоже стреляла. Потом он посмотрел на меня, случайно, как мы все друг на друга смотрим, – и как будто его током шарахнуло, – аж отшатнулся весь, в лице изменился. Словно привидение увидел. Точно. Перепугался, или поразился очень. Что-то такое.

– А потом что?

– Ничего. Только иногда я стреляю, и вдруг меня как что обожжет сзади. Повернусь, – он. Сразу глаза опускает или отводит. Или в толпе где-нибудь – то же самое: мурашки побегут по спине, повернусь, – он мелькнул.

– Это все?

Тина думала некоторое время, сдвинув брови. Затем брови разгладились, и лицо прояснилось.

– Все. Больше ничего не было.

Ночью Сиур несколько раз просыпался, то под впечатлением монастырской трапезной, то под впечатлением рассказа Тины. Наконец, он встал и подошел к окну. Дождь кончился, небо очистилось, и вышла полная голубая луна, яркая и четкая.

Если киллер действительно тот человек, про которого рассказала Тина, то он, несомненно, ее узнал. По-видимому, у него появился к ней жгучий интерес. Непонятно, правда, какого рода. В таком случае, встретившись с ней взглядом, он не мог не узнать ее. А раз она видела его около своего дома, значит, адрес ее он знает. Следил. Ему даже вычислять не требуется, все уже известно, – и кто такая, и где живет. Вот это неожиданность!

В квартире, скорее всего, он и побывал. Зачем только? Непонятно. С его квалификацией, без труда мог определить, дома женщина, или нет. Значит, что-то искал. Что?

Сиур открыл створку окна, ему стало жарко. С улицы потянуло свежестью, запахом сырой листвы. Он закурил, напряженно глядя на залитые лунным светом деревья, блестящие лужи внизу. Мысль его неустанно искала решения и не находила…

Зачем приходил киллер? Трогал портрет певицы… Странно. До сих пор он никак не проявил себя. Но ведь и времени прошло всего ничего. Он тоже, наверное, запаниковал поначалу. Что он теперь предпримет? На что решится? Положение у него сложное, – заказчики почему-то сделали попытку расправиться с ним. Он об этом знает.

Вот, еще вопрос вопросов: заказчик, или заказчики, – кто они? Какую цель преследуют?

В который раз уже Сиур вынужден был сказать себе, что он снова далек от разгадки этой странной и страшной игры, в которую оказались вовлечены он, Тина, Влад, Людмилочка, – совершенно против их воли и по непонятной причине.

Он сел и снова прокрутил в памяти все, – смерть Альберта Михайловича, вдовы из подмосковной Тарасовки, Сташкова, который уже однажды чудом избежал гибели, и которому во второй раз повезло меньше. Погибшие люди все, как на подбор, без роду и племени, ничьи и ниоткуда.

В этой игре участвовали не только люди, но и вещи: маленький Будда, мастерски сделанный арбалет, странное письмо с чердака, подвал с плохой репутацией и потайным ходом, ведущим неизвестно куда, и даже, наверное, сам дом – бывший дворянский особнячок в несколько ампирных колонок, с высокими полукруглыми окнами и неизвестной родословной.

Есть и зловещие персонажи – человек с танцующей походкой и непонятным лицом, предположительно водитель джипа; киллер, который почему-то давно интересовался девушкой из стрелкового клуба. Возможны и другие, неизвестные пока участники.

Какая-то связь между отдельными фрагментами угадывалась, но в стройный узор они складываться никак не хотели.

Силовая нить, тянущаяся из глубины веков, из неведомой сердцевины бытия, – через призрачную Атлантиду, загадочный Египет, мрачное средневековье, дикую славянскую вольницу, – вспыхивала картинами судеб, чувств и тайных знаний, непостижимым образом связывая прошлое, настоящее и будущее, втягивая прежних игроков в прежнюю игру. Или эта игра никогда не прекращалась для них, а просто давала некоторую передышку, обусловленную скрытыми магическими обстоятельствами жизни? Сквозь эти обстоятельства они все проходили как во сне, и выплывали из них, словно из пространства забвения, не ведая, где начало, что продолжается, и какой предполагается финал.

Уже под утро, когда из сиреневатого тумана над плоскими крышами многоэтажек стало выплывать красно-желтое солнце, Сиур не выдержал и позвонил Владу.

– Ты на часы хоть изредка смотри, для разнообразия.

Влад едва заснул, и ему показалось, что звонок прозвучал в ту самую минуту, когда спасительный сон только-только открыл для него свои желанные объятия.

– Прости. Ты один?

Сиур не испытывал ни малейших угрызений совести по поводу раннего звонка.

– Конечно, один. – Влад тоскливо посмотрел на часы и ткнул кулаком подушку. – Я в любом случае так бы ответил. Но сейчас это полностью соответствует действительности. Людмилу я отвез вчера домой, к ее Костику.

Сиур тихо засмеялся.

– Ты знаешь, я тут всю ночь не мог уснуть, думал и думал обо всем. Наверное, луна действует.

– И что ты придумал?

– Завтра, вернее, сегодня, позвони Алеше и Димке, спроси, узнали ли историю дома, в котором жил старик-антиквар. А мы с Тиной съездим еще раз на ее квартиру, посмотрим, нет ли там новостей.

– Может, не надо одним? Я подъеду, вместе и сходим.

– Да нет. Интуиция мне подсказывает, что там будет и меня достаточно. И потом, есть в истории с киллером неожиданный факт. Не все так просто.

– Появилось что-то новое? – Влад насторожился, сон как рукой сняло.

– И да, и нет. Все новое, как я все больше и больше убеждаюсь, это хорошо забытое старое. При встрече я тебе расскажу подробности. И последнее: надо нам с тобой выкроить-таки время и сходить еще раз в тот подвал. Недоделанное дело – это застрявшая там сила.

– Какой ты умный стал!

Влад все еще был не в духе от того, что его разбудили в такую рань.

– У меня другое мнение на этот счет, – Сиур усмехнулся.

– Интересно, какое?

– А я всегда был таким умным. Причем, это далеко превышает пределы твоего воображения. Трепещи, несчастный!

– Ну, ты даешь! Выпил, что ли, натощак?

– Ладно, я пошутил. Хватит дрыхнуть, начинай думать, как нам сегодня все успеть. Завтра надо в офис явиться, хотя бы для приличия. Рабочий день, все-таки.

Тина проснулась от запаха кофе. А может быть, это ей просто показалось. Она медленно открывала глаза, – неяркие утренние лучи просвечивали сквозь штору, образовывая на голубом пушистом ковре светлые пятна. Вставать не хотелось. Во всем теле ощущалась какая-то ломота, как после непривычной физической работы.

Ей снились букеты цветов, – пышные, огромные, с удушливыми, резкими запахами, от которых не хватало воздуха, и тяжко мутилось сознание. Длинные бархатные в громоздких змеящихся складках половинки занавеса то открывались, то закрывались, словно отгораживая ее от мира. Она хотела остановить их навязчивый, тяжелый ход, и не могла. Цветы засыпали ее с головой, – роскошные и ужасные, полуувядшие, – она хотела сделать вдох, но сладковатый, дурманный аромат тления забивал горло. Тускло-золотой, жаркий свет рампы кружил и кружил голову, вызывая неприятную тошноту…

Крики ужаса сливались с аплодисментами и восторженным ликованием каких-то людей, лица и руки которых сливались в утомительно длящуюся какофонию звуков, жестов и гримас… Вдруг все это сменялось пленительными звуками скрипки, нежными подголосками флейты, жалобами гобоя. Взгляд дирижера из оркестровой ямы пронзал насквозь, чего-то требуя от нее, настойчиво и грозно. Яркие и грубые краски декораций, с безвкусно-обильной позолотой, запах клея, папье-маше, грима, пудры, пота и духов вызывали дурноту и растерянность, желание убежать, скрыться куда угодно и как можно скорее. И вместе с невозможностью сделать это приходило томительное ощущение безысходности, тщетности любых попыток вырваться из мертвящего круга… Все, что убивало ее, в то же самое время непреодолимо манило, засасывало, влекло, притягивало…

– Это все от вчерашних разговоров про скандальную царицу оперы Кадмину, которая сводила с ума Киев, Харьков, Москву, Петербург, Милан, Париж… О, Боже!

Тина с наслаждением вдыхала дождевую свежесть, врывающуюся в открытое окно. Еще этот монастырский ресторан!.. Кажется, поток впечатлений начинает захлестывать. Не мешало бы остановиться и перевести дух, иначе она просто не выдержит.

За завтраком Сиур с тревогой заметил ее бледность, синеву под глазами. Может быть, не брать ее с собой?

– Мне придется еще раз съездить к тебе в квартиру. А ты отдохни, – я закрою тебя на ключ. Дверь двойная…

– Я не останусь, – в ее голосе звучало скрываемое напряжение.

Он сразу решил, что лучше не возражать.

– Хорошо, я понял. Тогда собирайся.

Она молча пила кофе, не притрагиваясь к еде. Взгляд ее блуждал где-то далеко, рассматривая неведомые тревожные картины.

– Ты чем-то расстроена?

Сиур вспомнил свою попытку ночных ласк, которые она отвергла. Он сразу подчинился, не смея настаивать. И теперь пожалел об этом. Возможно, это отвлекло бы ее внимание от неясных и зыбких движений в глубине души, которые не давали ей покоя.

Тина подняла свои блестящие, темные, удивительные глаза.

– Мне опять снился плохой сон. Слишком много плохих снов. – Она вздохнула. – Что это? Так на людей действует страх?

– На людей плохо действует долгое напряжение. Ожидание опасности бывает много хуже самой опасности. Не думай ни о чем.

– Я одна не останусь, – повторила она упрямо.

– Хорошо, я же сказал, что поедем вместе.

Они вошли в квартиру с неприятным чувством, которое бывает в моменты ощущения чужого и враждебного присутствия. Все комнаты были пусты, все оказалось на своих местах, – негромко тикали часы на стене, которые вчера завела Тина.

Евлалия смотрела всегда по-разному, – сейчас укоризненно и немного виновато. В изгибе ресниц – обещание, намек… Сладостное возбуждение неожиданно и сильно вспыхнуло где-то в области груди, при взгляде на ее невинно-порочное лицо.

– Чертовщина, – в который раз сказал себе Сиур, с трудом, однако, успокаивая дыхание.

Под рамкой портрета лежал небольшой глянцевый листок бумаги, на котором карандашом кто-то написал печатными буквами:

«Вам угрожает серьезная опасность. Меня не бойтесь. Берегите себя. Протасов.»

Сиур осмотрел листок со всех сторон, вертел его и так, и сяк, – но ничего больше не смог из него выудить. Бумага была из пачки хорошей дорогой писчей бумаги для заметок, которая продается в любом канцелярском магазине, и имеется в каждом мало-мальски приличном офисе.

– Ну да, – подумал он про себя,– такой экстравагантной, знаменитой даме на какой попало бумажке не напишешь!

Он сел, и пока Тина брала из шкафа какие-то вещи, не подозревая о записке, стал обдумывать, как бы это ей так преподнести новость, чтобы не испугать еще больше. Ее нервы явно были на пределе.

То, что она решила собрать кое-какую одежду и прочее, говорило ему о многом. Во-первых, женщина напугана. Во-вторых, она не собирается оставаться в ближайшее время в своей квартире не только одна, но и со взводом ОМОНа. Да и кто бы на ее месте смог жить в квартире, которую кто-то постоянно посещает в любое удобное для него время, причем легко открывая непростые замки?

Сиур еще раз убедился, что убийца – компетентный профессионал. И то, что он оставил записку, в которой практически признает, что это его видели за работой, и сообщает, что его не надо опасаться, – штука из ряда вон выходящая. Тут подоплека должна быть непростая.

Причем он еще и предупреждает о какой-то опасности. Записка для него – большой риск. Хотя она вряд ли может где-то послужить доказательством чего бы то ни было, но все-таки…

Что могло заставить матерого, опытного и безжалостного профи вести себя подобным образом? Прямо «Тимур и его команда», а не наемный киллер. Ну и дела!

Тина неслышно подошла сзади и обняла его за шею. Увидела записку.

– Что это?

– Нашел под портретом Евлалии.

Сиур решил, что знание все-таки лучше незнания. Вдруг Тина сможет пролить какой-то свет на происходящее? Потому что он сам уже окончательно и бесповоротно запутался.

Она прочитала, сдвинув брови и шевеля губами. Села рядом, уронив руки на колени.

– Ты знаешь, кто такой Протасов?

– Разумеется, нет.

Сиур не допускал мысли, что убийца подписался своей собственной фамилией, но ведь он выбрал почему-то именно ее?

Тина задумчиво смотрела на пыльный ковер, весь в солнечных бликах.

– Нужно убрать здесь как следует.

– Конечно, мы обязательно это сделаем, только не сегодня. Ладно?

– Ладно, – сразу согласилась она.

Такая непривычная сговорчивость Сиуру не понравилась.

– Послушай, Тина, попробуй подумать, ты никогда, ни от кого не слышала такую фамилию? Какой-нибудь знакомый твоих знакомых? Герой кинофильма? Литературный персонаж?..

Она промычала нечто невразумительное, но он увидел, что она начала усиленно вспоминать, и какие-то проблески сознания появились на ее поникшем лице.

– Протасов… Протасов?.. Ну да, Альберт Михайлович произносил эту фамилию… кажется. Ты знаешь, я уже ни в чем не уверена.

– Я понимаю. Просто вспоминай, и все.

– Ну… – Тина закрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти незначительный, давно забытый эпизод. – Он рассказывал мне про Евлалию, как все мужики от нее с ума сходили, преследовали, стрелялись, ползали на коленях, осыпали подарками и драгоценностями… И один из них, известный петербургский красавец, Алексей Протасов, блестящий офицер, светский лев, скандальный любовник аристократических дам…

– Как ты сказала? Алексей Протасов?

– Боже мой, Сиур, он же умер давно! Даже если он пережил свою красавицу и дотянул до ста лет, все равно он давно мертв. Понимаешь? Давно мертв! На свете конец двадцатого века.

– Успокойся, я знаю, какой сейчас год. И все-таки, что там с этим Протасовым?

– Я уже не помню точно… Кажется он то ли с ума сошел после ее смерти, то ли заболел… Что-то с венчанием в церкви, – ему родственники присмотрели невесту, чтобы страдалец утешился, так он с церемонии сбежал, и поминай, как звали. Невеста в обморок… Родня в ужасе. Скандал на весь Петербург… Стыд, позор…

– А почему он убежал?

– Призрак ему, видите ли, свечу задул… Не хотела Евлалия, чтобы верный поклонник ей и после смерти изменил.

– Ты серьезно?

Тина внимательно на него посмотрела долгим странным взглядом, немного шальным, как ему неожиданно показалось. И ответила совсем другим тоном:

– Серьезней не бывает, дорогой!