Атаку начинали танкисты

Испытание огнем

Мы прибыли в танковый полк, которым командовал участник гражданской войны, известный в армейской среде майор Д. Д. Лелюшенко. В день нашего приезда самого Дмитрия Даниловича на месте не оказалось, был где-то в командировке. Принимал нас заместитель командира полка майор И. М. Харчевников. Беседовал с каждым, старался чем-то помочь. Строгая осанка, четкая, по-командирски несколько рубленая речь не могли скрыть большой доброты, которая так и светилась в этом человеке. Узнав, что я еще курсантом успел жениться, оценил это не очень одобрительно, но позаботился, чтобы в общей квартире выделили для молодой семьи девятиметровую комнату. Впоследствии, в ходе службы, занятий по боевой подготовке, Иван Митрофанович Харчевников много работал с нами, молодыми командирами. Мне же довелось с ним участвовать в боях зимой 1939/40 года, в Отечественной войне, встречаться в послевоенные годы.

Несколько дней спустя вернулся в часть майор Лелюшенко. Знакомство наше с ним состоялось так. Узнав о прибытии молодых лейтенантов, он сам пришел к нам в общежитие. Поздоровался и, несмотря на вечернее время, скомандовал:

— Быстро одеться и за мной — шагом марш!

Повел в учебный корпус. Там кратко расспросил, кто откуда и как думает служить, а потом начал экзаменовать по технике и вооружению, «гонять» по уставам. Если кто запинался при ответе, то долго не слушал, сам излагал то или иное положение. Задавал и не относящиеся к военному делу житейские вопросы. Позже мы узнали, что это у него в характере — вот так не давать покоя вопросами. А Лелюшенко ведь не только знания проверял — требовал от подчиненного любого ранга, помогал ему постоянно держать мысли в рабочем состоянии, быть всегда целеустремленным.

Людей Дмитрий Данилович оценивал краткими, меткими характеристиками, скажет — что печать поставит: «капитан такой-то, он же горит-кипит на работе!» или «этот лейтенант не идет в жизни, а сунется...» Вообще-то «сунуться», работать с дремотой он никому не давал.

Забегая вперед, хочу привести еще один пример. Летом 1939 года мы жили в лагерях, в нескольких километрах от гарнизона. Жене понадобилось обратиться к врачу, поехала она в город и там задержалась. Уж третий день пошел, я забеспокоился, попросил разрешения у комбата и отправился в город. Ожидал парома у реки, и тут подъехал на эмке майор Лелюшенко. Заметил меня, пригласил в машину, коротко бросил:

— Со мной доберешься быстрее.

Ехали несколько минут молча, а потом Дмитрий Данилович завел разговор в своей излюбленной форме — вопросов и ответов. Вдруг поинтересовался, как я знаю грамматику: что такое суффикс и что такое флексия? Затем перешел к географии: вот, скажем, довелось плыть из Ленинграда в Лондон — какие проливы, заливы, архипелаги надо пройти? Я напрягал память, старался отвечать правильно, а сам думал: «Лучше бы я переплыл речку на пароме, а дальше ехал на какой-нибудь попутной телеге, чем это воображаемое путешествие по Балтийскому морю».

Майор Лелюшенко часто, чуть ли не ежедневно, бывал на полигоне, танкодроме. Появлялся, как правило, внезапно. Он учил нас, молодых командиров, методике проведения практических занятий по стрельбе и вождению боевых машин, воспитательной работе с подчиненными, не забывал о строевой и физической подготовке. Сам принимал от нас зачеты. Любил спорт во всех его видах, требовал, чтобы лейтенанты тренировались как можно больше, чтобы зимой после утренней зарядки непременно обтирались снегом. Когда я много лет спустя впервые увидел известную картину «Утро танкистов», то сразу вспомнил нашу физзарядку в зимних лагерях.

У Дмитрия Даниловича в кабинете висела большая, во всю стену, ведомость учета боевой и политической подготовки командиров и политработников нашей танковой части. С некоторых пор появились там и наши фамилии. И оценки против каждой. Если по какой-то дисциплине схватил тройку — знай, что будет разговор с командиром полка, при котором не раз покраснеешь.

Этот человек отдавал делу военной службы все силы и энергию, всего себя. На плечах таких командиров, как я теперь хорошо понимаю, держалась наша боеготовность. А проверка ее — огнем и кровью — была уже не за горами.

Во время войны мне довелось встречаться с командармом Д. Д. Лелюшенко, решать под его руководством нелегкие боевые задачи, получать правительственную награду из его рук. Дмитрий Данилович вырос в должности, в звании, но не постарел и привычкам своим не изменил. То были даже не привычки, а сильные и яркие черты командирского характера. Танковая армия Д. Д. Лелюшенко записала на свой боевой счет немало славных побед.

Наши будни в части были до краев наполнены учебой, ратным трудом — проходили они быстро, только успевай календарные листки срывать, но не бесследно. В мой взвод, оснащенный танками Т-26, в марте прибыли люди из запаса — командиры машин, механики-водители, башенные стрелки. Ребята все хорошие, иные уже с житейским опытом, но, чтобы сколотить и обучить настоящее подразделение, с ними надо было много работать.

Весной вышли в лагеря. Майор Лелюшенко позаботился, чтобы там были созданы все условия для эффективной боевой учебы танкистов. С кадрами, правда, были трудности. Опытные командиры, как, например, наш ротный старший лейтенант В. Костров, ушли на повышение, на их места назначалась молодежь. В нашем подразделении сложилось в одно время так: исполняющий обязанности командира роты — я, и. о. политрука — старшина срочной службы Леша Константинов, и. о. зампотеха — младший воентехник Иван Переверзев. Вот такое командование — все «врио». Но работали мы дружно, с огоньком, и дела в подразделении шли неплохо. Мой «комиссар», как я называл Константинова, каким-то образом поспевал бывать на всех важнейших мероприятиях, умел всюду оказать на людей нужное влияние. Этот энергичный, общительный паренек с четырьмя треугольничками на петлицах, по моим тогдашним представлениям, был врожденным политработником.

Замечу, что мне всю службу, всю жизнь на политработников везло. Сколько их было — политруков, комиссаров, замполитов, начпо, — все оказывались на должной высоте, с каждым у нас складывались деловые и товарищеские отношения, хотя в принципиальных вопросах, в требовательности мы никогда не поступались ни на йоту.

Все лето, жаркое, сухое лето 1939 года, провели мы в лагерях, усиленно занимаясь боевой подготовкой. Никого не надо было понукать, ни красноармейцев, ни командиров, — все понимали и чувствовали, что вот-вот понадобится наша выучка в боях. Конкретных установок на сей счет, правда, не было. Проводились учебные тревоги и развертывания, что в армейской жизни в порядке вещей.

И вот оно... В первых числах сентября приказано было погрузиться в эшелоны. Незадолго перед этим наша часть была преобразована, пополнена техникой, вооружением, личным составом и стала называться 39-й отдельной легко-танковой бригадой. Комбриг — тот же, строгий, жестковатый, но уважаемый всеми нами Дмитрий Данилович Лелюшенко. Ночью погрузились мы на станции Рязань-2. Меня назначили дежурным по эшелону. Другие командиры побыли какое-то время с семьями, а мне выпало на прощание всего несколько минут.

Гудок паровоза. Поехали.

— Ты, как полномочный дежурный, разведай, — сказал мне с шутливой доверительностью комбат капитан П. Крупский. — Известно, что следуем пока до Воскресенска, а там куда повернут?

— На восток, наверное, — предположил я. — На Халхин-Голе идут бои.

— Там дело к завершению, — вмешался политрук Н. Лубенников. — Без нас справятся.

Эшелон грохотал на стрелках, шел без остановок на разъездах и станциях.

Сколько-нибудь существенных «разведданных» мне добыть не удалось. После Воскресенска стало ясно одно: едем не на восток, а на запад.

А с утра следующего дня за окошком вагона потянулась уже белорусская земля: приземистые, серые деревни, болотистые поля, вспыхнувшие огнем желтеющей листвы березняки.

Миновали Полоцк. Разгрузились на станции Боровуха. Готовили к маршу и возможным действиям технику, вооружение.

В составе советских войск вступили в Западную Белоруссию. Никаких боев, хотя все мы, разумеется, были начеку — просто освободительный поход. Радушные встречи с населением на каждом привале глубоко волновали нас.