Атаку начинали танкисты

* * *

Первая половина октября прошла в боях местного значения. Улучшались позиции, расширялись захваченные соседними армиями плацдармы на западном берегу реки Нарев. Войска устали от непрерывных боев, понесли потери в технике и личном составе. Произошла большая «растяжка» тылов. В ходе наступательных действий «пехота обогнала авиацию», как тогда говорили, — из-за неготовности аэродромов задерживалось перебазирование летных частей. Используя эту вынужденную передышку, мы старались наращивать свою боеспособность. Небольшие по численности ремонтные подразделения ежедневно возвращали в строй по нескольку танков. Работали наши умелые и скромные специалисты сутками. Танкисты высоко ценили их самоотверженный труд.

Противник, собрав силы, решил нанести контрудар по сероцкому плацдарму с целью отбросить наши войска за реку Нарев. Гитлеровцам удалось вклиниться в нашу оборону и несколько потеснить стрелковые дивизии. Назревала угроза потери оперативно важного плацдарма.

Корпусу была поставлена задача совершить перегруппировку на сероцкий плацдарм, встречным ударом разгромить вклинившегося противника и совместно со стрелковыми частями не только отстоять, но и расширить плацдарм. Бригады, скрытно совершив ночной марш, вышли за реку Нарев и утром следующего дня нанесли удар по противнику. Начались встречные бои, по масштабам сравнительно небольшие, но ожесточенные, которые продолжались двое суток.

Мощная артиллерийская подготовка, стремительная атака танковых и стрелковых частей сокрушали врага, свели на нет результаты его контрудара. Теперь встала задача отбросить, противника и расширить плацдарм. Наши танковые бригады, взаимодействуя с дивизиями стрелкового корпуса, вынудили противника отойти на его прежние оборонительные рубежи, а на ряде участков захватили и их. В ходе этого стремительного продвижения 59-я и 60-я гвардейские танковые бригады напоролись на минные поля, поставленные и вражескими, и нашими саперами на бывшем переднем крае.

Так после стремительного рывка вперед всем боевым порядком некоторые танки остались на поле недвижимыми — с разбитыми катками, разорванными гусеницами, поврежденными днищами.

Виноватых, как известно, бьют — и поделом, но в данной ситуации главного виновника как-то трудно даже было назвать. Саперы стрелковых частей, крайне стесненные во времени, работая впопыхах, не сумели проделать проходы в минных полях, а где успели их сделать — плохо обозначили. Командиры танковых бригад, увлеченные боем, не уделили должного внимания инженерной разведке. Не до конца выполнил свою задачу и штаб корпуса: те, кому положено было, несвоевременно и нечетко уяснили наличие минных полей, вражеских и своих, не выдали соответствующей информации в бригады. Во всем этом мы, офицеры оперативного отдела, упрекали и себя. Так или иначе, а танкисты в порыве атаки проскочили вешки и устремились дальше, боевые порядки двух бригад оказались на минных полях. Вскинулись взрывы...

Непростительно, но на войне такое случается, потому что далеко не всегда возможно в боевых условиях отладить взаимодействие как часы. Отладить-то, допустим, можно, да выполнить подчас не удается, ибо существует кроме нас с нашими устремлениями еще и противник со своими коварными замыслами. Борьба — это все-таки не работа, это столкновение сил с целью уничтожить друг друга любыми средствами.

На доклад о случившемся к маршалу Г. К. Жукову было вызвано командование корпуса. Но генерал А. Ф. Попов внезапно заболел, а начальник штаба генерал В. В. Кошелев тоже вторую неделю лежал в госпитале. Выходило, что ехать нам вдвоем, начальнику политотдела Н. А. Колосову и мне, исполняющему обязанности начальника штаба.

О крутом нраве Г. К. Жукова говорили немало. Его решительные, порой жесткие меры в разные времена и на разных фронтах, где он бывал как представитель Ставки, получили определенный резонанс.

Маршал находился на КП в армии П. И. Батова. Поехали туда.

Георгий Константинович принял нас без задержки. Мой доклад о боевых действиях корпуса на сероцком плацдарме он выслушал молча и никаких замечаний по нему не сделал. И вдруг:

— А какие потери?

Я назвал цифру. Жуков помрачнел, а присутствовавший при этом генерал Батов даже хлопнул ладонями по бедрам: дескать, ничего себе...

— Характер повреждений? — спросил маршал.

— Повреждены в основном гусеницы и катки, — доложил я. — Но есть, товарищ Маршал Советского Союза, повреждения и более серьезные...

И тут полковник Колосов неожиданно сделал полшага вперед и заявил:

— Товарищ Маршал Советского Союза, заверяем, что к утру танки будут восстановлены.

Георгий Константинович посмотрел сурово на него, потом на меня и сказал довольно мягко:

— От строгого наказания спасает вас обоих только то обстоятельство, что в повреждении танков кроме вас самих участвовал еще и противник. Идите. Завтра доложите. Мы четко повернулись и вышли.

— Больно скор ты, Николай Андреевич, заверения давать, — говорил я Колосову в сердцах. — А ведь дело-то невыполнимое. Как ты их восстановишь за ночь, столько танков? На одном энтузиазме, что ли?

— Ты не очень наседай на меня, Евгений Филиппович, — оправдывался Колосов. — Энтузиазм тоже нельзя сбрасывать со счетов.

Пока мы ездили, в частях уже развернули ремонтные работы и кое-что успели сделать. Но рабочих рук не хватало, дело продвигалось медленно. О том, чтобы такими темпами выполнить заверения начпо, нечего было и думать. Николай Андреевич и сам понимал это.

— Пожалуй, надо одолжить энтузиазма у пехоты, — сказал он с горькой иронией и отправился в соседнюю стрелковую часть.

Там долю вины за собой чувствовали — все-таки неувязка вышла при выходе танков на свои минные поля — и по просьбе Колосова выделили людей в помощь танкистам. В пехоте нашлось немало опытных слесарей и механиков из бывших рабочих. С их помощью дело пошло куда быстрее.

Танкисты и стрелки трудились всю ночь. К утру большинство машин было отремонтировано. Не столько, правда, сколько пообещал Колосов, но для восстановления боеспособности частей достаточно.

В штабе стало известно, что командир нашего 62-го гвардейского тяжелого танкового полка уезжает на курсы в академию. Его должность становится вакантной, и я решился заговорить с генералом Поповым о том, о чем давно подумывал, — о своем желании перейти на строевую работу.

Алексей Федорович, как только я заикнулся на этот счет, прервал меня и не захотел дальше слушать.

— Не одобряю. Не согласен, — сказал, как отрезал. — С таким опытом работы надо готовиться к должности начальника штаба корпуса как минимум. А он просится, по сути, на понижение.

Одним словом, разговор у нас не получился.

Но меня очень уж потянуло в полк. И я решил «атаковать» комкора с нескольких направлений. Заручился поддержкой офицеров, к мнению которых А. Ф. Попов прислушивался, в том числе Н. А. Колосова. Николай Андреевич обещал помощь, но только в том случае, если я честно, как на духу, скажу ему о причинах, побуждающих «выдвинуться вниз». Я сказал. Во-первых, давно хочется повоевать ив на картах, а на местности, во-вторых, я, как истый танкист, неравнодушен к новой, мощной технике.

— Убедительно, — согласился с моими доводами Николай Андреевич. — Поговорю с комкором. А кого рекомендуешь вместо себя?

Я назвал начальника штаба мотострелковой бригады подполковника М. Секуторова.

Свои обещания товарищи выполнили. Не знаю, когда и как говорили они с Алексеем Федоровичем, но несколько дней спустя он мне сам сказал:

— Ну ладно... Пойдешь на полк, если очень хочется. Сделаем представление.

В октябре 1944 года был подписан приказ. Я принял 62-й гвардейский Люблинский тяжелый танковый полк, которым и командовал до конца войны.

Наш танк ИС-1 был грозой для гитлеровцев. Мощная, громадная машина имела самую прочную по тому времени броню, самое сильное вооружение. В экипаже по штату предусматривалось два офицера — командир танка и механик-водитель. Организация полка была ротная — пять танковых рот и рота автоматчиков. Боевой техники в полку — 21 единица. Не так много по количеству, но силища. Действуя на направлении главного удара, полк прорывал огнем и броней любую оборону. Танки ИС в атаке наводили ужас на фашистов, вынуждали к отступлению и просто-таки бегству.

В полку я с первых дней увидел и ощутил много такого, что составляет, формирует неповторимую атмосферу фронтовой танковой части. И оказывается, я очень скучал но всему этому, работая (тоже не без вдохновения) в штабах.

Возле замаскированных стоянок танков, около землянок личного состава слышались сиплые голоса танкистов. Командиры подразделений, докладывая о чем-либо, тоже говорили так же сипло. Возможно, все они разом простудились? Да нет же! Вечно надорванные голоса — профессиональная болезнь танкистов. Когда ревут двигатели, танкисты, обмениваясь информацией, подавая команды, корректируя действия, невольно стараются перекричать шум. Почти ничего не слышно, понять друг друга можно разве что по жестам, но и от словесных команд трудно воздержаться. «Давай, заводи, сто двенадцатый, не запаздывай!» — кричит зампотех и машет вкруговую рукавицей. К гулу танков присоединяет и свой утробный голос машина с номером 112 на башне.

«Ты куда прешь? Держи дистанцию!» — кричит, выставив кулак, командир танка другому командиру, чья машина налезает на него. И прочее в этом роде. Все в динамике, в движении многотонных ревущих громадин — как тут не крикнуть? И потому разговаривают танкисты сорванными тенорами и баритонами. Но когда где-нибудь на привале или вечерком в расположении надо спеть — споют хорошо, мелодично, где и голоса возьмутся. Мужественные лица, общительные натуры, грубовато-ласковое обращение в повседневной жизни и сплавленное воедино братство в бою — таковы они, мои танкисты.

Боевая техника, вооружение танкового полка вселяют в душу уверенность и гордость, постоянно чувствуешь в себе боевой порыв, с нетерпением ждешь боевого приказа. Запахи бензина, дизельного топлива, моторного масла витают в воздухе, они привычны и приятны. Стук кувалды при натяжке гусеницы звенит милым колокольчиком. А когда подходишь к танку с работающим двигателем, право же, хочется погладить его, как живого. И, может быть, рука танкиста, приложенная к теплой, подрагивающей броне — жест отнюдь не случайный...