Атаку начинали танкисты

* * *

Резко похолодало. В первые ноябрьские дни, раньше обычного, выпал снег. Зима обещала быть суровой.

По радио и в газетах сообщили: 6 ноября в Москве состоялось торжественное собрание, посвященное 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. С докладом выступил И. В. Сталин. А на другой день стало известно, что 7 ноября, как всегда, на Красной площади в Москве состоялся парад войск.

Огромное моральное значение имели эти вести из Москвы. Политорганы, кстати, сделали все, чтобы сообщения о торжественном собрании и праздничном параде своевременно дошли в окопы, на огневые позиции, в районы сосредоточения резервных войск. Всюду, где только можно, были установлены радиоприемники и репродукторы, экстренными выпусками вышли армейская газета и дивизионные многотиражки, несли правдивое слово в красноармейские массы тысячи агитаторов.

А вскоре на передний край стали прибывать подразделения, принимавшие участие в параде. Пройдя по Красной площади, отсалютовав ленинскому Мавзолею, они совершили марш прямо на фронт. Какое в этом высокое мужество советских воинов-патриотов! Какое величие исторического момента!

У нас, фронтовиков, крепла уверенность, что Москву отстоим, что найдутся у нас силы превозмочь врага.

По-своему были восприняты эти события противником. Получив, очевидно, крайне категорические установки, командование фашистских войск предприняло еще одну попытку крупного наступления. 16 ноября, перегруппировав силы, немцы повели новое наступление на Москву с флангов.

Две недели почти беспрерывно шли бои. Защитники Москвы стойко, мужественно, самоотверженно сдерживали бешеный натиск гитлеровских ударных соединений. Великое множество ратных подвигов было совершено красноармейцами, командирами и политработниками, московскими ополченцами. На подмосковных полях сражений проявился массовый героизм советских патриотов.

Разведка донесла, что фашистское командование выдвигает резервы на усиление мотопехотных дивизий СС, наступающих в направлении Кубинки. Командир 82-й мотострелковой дивизии вызвал майора Купернюка, батальонного комиссара Козинского и меня для постановки задачи. Прежде всего он выслушал нас, посоветовался. Потом приказал уничтожить выдвигающиеся вражеские резервы, заняв вместе с пехотой оборонительные рубежи.

Я попросил разрешения опять-таки устроить засаду.

— Где? — спросил генерал.

— В тылу противника, — ответил я.

— Вы все продумали, капитан?

— Так точно.

— Тогда доложите свой план.

Я подошел к развернутой на дощатом столе карте, показал точку, где глухой лесной массив вплотную подходил к автостраде.

— Опять Ляхово! Полюбилась она вам, эта деревушка, — шутливо пробормотал генерал.

Я постарался обосновать свою мысль: именно там, близ Ляхово, наша танковая засада может стать гибельной для выдвигающихся резервов врага. По тем коммуникациям фашистские колонны будут идти довольно беспечно. Разумеется, вся сложность в том, чтобы скрытно проникнуть в тыл противника, ничем не обнаружить себя до подхода вражеских колонн.

— Разумное решение, — сказал генерал. — Ну что же, командир батальона, разрешим ему использовать для этого три-четыре танка.

Утверждая план действий, генерал крепко пожал нам руки, ничего больше не сказав.

В те тяжелые и страшные дни, когда решались судьбы Москвы, Родины, всех советских людей и завоеваний народной власти, в отношениях старших и младших командиров укоренилось, что ли, такое вот крепкое, бессловное рукопожатие — в нем и пожелание успеха, и чувство беспредельного доверия, и... на всякий случай братское прощание.

Выдалась безветренная погода, пушистый снег и тишина залегли в лесу. Когда падала засохшая шишка, мы нагибали головы — срабатывала фронтовая привычка. А потом побежали вдоль опушки игривые снежные вихри, явно к перемене погоды. И действительно, к вечеру разыгралась вьюга. Мы готовились к рейду во вражеский тыл. Зампотех батальона старший воентехник Григорий Морозовский, будучи не только «технократом», но и тактиком, придумал способ маскировки на ходу.

— Механикам-водителям надо подвязать к танкам хвощи сосен, метров по пять. Понятно для чего? — спросил он, собрав механиков.

— Ясно! — откликнулись те.

— Чтобы следы на снегу заметать, — добавил все же Морозовский.

Механики, стрелки-радисты, заряжающие побежали в лес валить сосны и ели. И вскоре у каждого танка было прикреплено сзади такое «помело».

Шли в тыл врага кружным путем. Вьюга не утихала. Сыпал снег. Позади колонны оставалась гладкая полоса. Если бы на нее кто наткнулся, то и не понял бы, что за полоса, к тому же снежок быстро все прикрывал пушистым слоем.

Колонну из трех танков вел командир роты КВ Герой Советского Союза капитан П. Юрченко. В намеченные места засады вышли скрытно. Танкисты замаскировали машины в сосняке, наметили ориентиры для стрельбы прямой наводкой.

Метель все разгуливала по полю, на дороге вырастали сугробы с дымящимися гребнями. Пойдут ли немцы в такую погоду, не устрашатся ли снежных заносов?

Отдаленный гул танка подтвердил, что фашисты все-таки пойдут, видно, очень нужен был их резерв наступающим частям.

Один-единственный танк, урча двигателем, двигался по шоссе. Подворачивал вправо-влево, щупал дорогу...

Юрченко предупредил по радио:

— Не стрелять.

Вслед за одиночным танком на некотором расстоянии пошли бронетранспортеры, грузовики с пехотой — несколько десятков.

— По ведущему и замыкающему... — негромко скомандовал Юрченко, — огонь!

Верным своим приемом открыли огонь танкисты, закупоривая спереди и сзади колонну на шоссе. Ведущий немецкий бронетранспортер наполовину развернулся к обочине, запылал. Загорелся и замыкающий грузовик с пехотой.

Двадцатиминутный яростный, меткий огонь танкистов сокрушил вражескую колонну. Лишь несколько машин, тычась из стороны в сторону, пытались уйти, остальные грудились на шоссе и обочинах дымящимися обломками. Немногим гитлеровцам удалось спастись, всюду их настигали пулеметные очереди.

Еще один победный бой нашего отдельного танкового... Боевых успехов добивались и другие части, оборонявшие столицу, но в общем положение оставалось чрезвычайно сложным и опасным. Обстановка на том или ином участке часто и резко изменялась.

4 декабря в стык между 5-й армией и соседом слева прорвалась большая группа фашистских танков. Им удалось выйти в такой район области, где можно было воспользоваться широкими, наезженными трассами. Решительными действиями 82-й стрелковой дивизии и нашего 27-го отдельного танкового батальона, других частей удалось быстро закрыть прорванную вражескими танками брешь. Часть фашистских танков мы уничтожили, а остатки их группы развернулись и по тем же маршрутам, через позиции пехоты все-таки проскочили к своим.

5 декабря положение в полосе действий 5-й армии осложнилось крайне. Обескровленные подразделения и части, удерживавшие оборону, казалось, дрались из последних сил. По решению генерал-лейтенанта Л. А. Говорова в армии из числа добровольцев были сформированы штурмовые группы. Людям при этом говорилось открыто, что предстоит опасное боевое задание, с которого вернутся не все, но добровольцев находилось много. Ночью бойцы штурмовых групп в белых маскхалатах пробирались по-пластунски к вражеским окопам и забрасывали их гранатами. Встревоженные немцы выскакивали из блиндажей и землянок, заполняли окопы, мерзли час-другой, наконец, не выдержав больше, уползали назад, оставив в окопах лишь охранение. А тут опять незаметно, как призраки, появлялись наши храбрецы, и вновь гремели взрывы гранат. Так всю ночь.

Штурмовые группы наносили врагу немалый урон. Во-первых, изматывали силы его личного состава, а во-вторых, в фашистских войсках, как показывали взятые разведчиками «языки», резко возросло количество обмороженных. Плохо были одеты немцы по русской зиме: в жиденьких шинеленках, в отвернутых на уши пилотках, в тонких сапогах... Не выдерживали ваших морозов.

Зимой, оно всем не сладко в поле, в окопах. Но мы-то были одеты куда лучше! Красноармейцы — в ватных телогрейках и штанах, в валенках, командиры — в овчинных полушубках, мы, танкисты, — в теплых зимних комбинезонах, в меховых танкошлемах.

А сколько посылок приходило на фронт с теплыми вещами — шерстяными варежками, носками, свитерами. Принимая все это, с волнением и горячей благодарностью думали бойцы о русских женщинах, добрых матерях и милых девушках, трудившихся по 10–12 часов на швейных производствах, коротавших ночи за вязанием. Примерит какой-нибудь крепыш парень шерстяные варежки, потом снимет и ткнется в них лицом, будто руки девичьи целует. А иной дядька постарше фуфайку вязаную сложит, спрячет за пазухой да и вытрет рукавом слезу, набежавшую... может, с мороза. Порой приходилось наблюдать исподволь такие мимолетные вспышки больших человеческих чувств. Советский тыл времен войны, особенно ее первого, неимоверно тяжелого периода, давал фронту не только оружие, боевую технику, продовольствие, но и такую вот человеческую щедрость дарил. Резервами да ресурсами крепок был тыл, а в первую голову — людьми нашими, советскими.

Последняя попытка гитлеровцев организовать большое наступление на Москву натолкнулась на самоотверженную нашу оборону. Битва под Москвой с каждым днем, с каждым часом приближала поражение фашистских захватчиков. Советские войска, усилившие боевую активность, наращивали удары по врагу. И настало время, когда наше контрнаступление под Москвой обрело широкий фронт.

Продвинулись вперед на своем правом фланге части и соединения 5-й армии.

Наш 27-й отдельный танковый батальон вел бои на весьма трудных участках. Не знаю, правда, был ли тогда, при обороне Москвы, хотя бы один километр фронта не трудным. Стремительные атаки, встречные бои, засады... Не обошлось без потерь. Погиб, как уже упоминалось, комбат майор В. П. Шипицын. Принявший командование майор М. К. Купернюк в одном из боев был ранен в глаз, и батальоном было приказано командовать мне. За время осенне-зимних боев в строю батальона не стало многих танкистов. Они пали смертью храбрых.

Как командиру, мне отныне надо было решать многие вопросы вместе с комиссаром Козинским. Знал я его, конечно, и раньше — ведь в одном батальоне, — но, когда пришлось действовать рука об руку во главе воинского коллектива, мне открылось в этом человеке много нового. Он был постарше меня званием, годами, жизненным опытом и, хотя держался в рамках своих комиссарских обязанностей, мог кое-чему поучить, кое в чем помочь, что и старался делать доброжелательно и тактично.

Вечерами, когда устраивались по-полевому на ночлег, как-то «случайно» вдруг оказывался Алексей Фролович рядом. Заговорит о чем-нибудь интересном и важном, постарается отвлечь от тяжких дум — знал, что мои родные остались на территории, захваченной гитлеровцами, что никаких известий об их судьбе я не имею. И становилось легче, когда поговорит с тобой добрый, умный товарищ.

Занимаясь постоянно партполитработой в батальоне, он всегда был готов взять на себя что-нибудь еще. Осталось после боя на поле два подбитых танка. «Я подумаю, как их вытащить, — сказал Алексей Фролович. — У тебя, командир, других дел хватает». Пошел к артиллеристам, чтобы выпросить тягач. Пушкари поговорили, посочувствовали, но тягача не дали, опасаясь, видимо, как бы и тягач не остался там, где танки.

— Ну а лошадь хотя бы найдется? — спросил Алексей Фролович.

— Лошадка-то есть, — ответили артиллеристы. И стали подшучивать: — Неужто сосед задумал впрячь гнедую в танк?

— Дайте лошадь.

— Берите, товарищ батальонный комиссар.

Привел Козинский в наше расположение лошадь, запряженную в сани-розвальни, чем и у танкистов вначале вызвал шутки да смех. Он же знал, что делал. Собрал группу лучших механиков, поставил задачу. Зампотех Г. Морозовский тут же подключился к делу. Ночью на санях подвезли запчасти (а уже знали, что на каком танке повреждено). Вплотную к машинам на лошади подъехать не удалось — подтащили тяжелые детали на волокушах. На ощупь, старясь не шуметь, механики выполнили нужные технические операции. Под утро, когда немцы еще спали, забившись в землянки, взревели двигатели оживших танков. Поднялась стрельба, взвились ракеты, да поздно — машины своим ходом ушли с нейтральной полосы.

Комиссар А. Ф. Козинский умел говорить с людьми. Мне сначала казалось, что он никогда не готовился к выступлениям, а просто так — шел к бойцам, начинал с какой-нибудь шутки-прибаутки, а потом речь его, складная да толковая, сама по себе лилась. (В действительности он серьезно готовился к беседам.) К нему обращались с любыми вопросами, его словам верили, его меткие выражения передавались потом из уст в уста. Он говорил, к примеру, что наши войска готовятся к решающим ударам и скоро погонят врага по всему фронту, хотя оборона наша тогда удерживалась в глубине страны. Он твердил, что мы завоюем победу, хотя тогда, в сорок первом, до победы было очень далеко. Его убежденность, его вера в наше правое дело передавались людям.

Работая душа в душу с Алексеем Козинским, однополчанином и фронтовым другом, я частенько подумывал, что вот как мне повезло на комиссара.

5 декабря войска Западного фронта после авиационных ударов и артподготовки перешли в контрнаступление.

Именно так, лаконично и строго, трактуется это на оперативном языке: после продолжительной обороны перешли в контрнаступление. А как этот перелом в военных действиях, этот новый, по сути, этап жизни войск отражается, происходит в массах людей?

Накануне наступления, слухи и чаяния о котором давно уже владели душами людей, в 27-м отдельном танковом батальоне состоялись общие партийное и комсомольское собрания.

— Наши танкисты на могучих КВ, — говорил, выступая, младший политрук Бойков, — будут гнать врага, наносить ему сокрушительные удары.

Коммунист З. Юсупов заявил, что его танковый экипаж будет идти в наступление в числе первых и своим примером покажет, как надо бить фашистскую нечисть.

Краткими, несколько схожими были речи других коммунистов и комсомольцев. Сейчас кое-кому может показаться: не собрание, а митинг — сплошные призывы. Но в боевой обстановке, перед наступлением, это были самые деловые выступления фронтовиков. Каждое слово, произнесенное на собрании взволнованно, с пафосом, воплощалось потом в боевой подвиг. В партийной и комсомольской работе не было тогда вопроса важнее, чем повышение боевой активности.

Вечером комиссар Козинский ходил по землянкам танкистов, беседовал с людьми, улавливал их настроение и очень умело влиял на всех.

Во время такой беседы в землянке танкистов тяжелых машин КВ младший политрук А. Бойков предложил присвоить лучшему экипажу имя русского былинного богатыря — «Илья Муромец». Танкисты дружно подхватили эту мысль и единодушно заявили, что почетного наименования в первую очередь заслуживает экипаж танка, который возглавляет теперь младший политрук Александр Бойков.

Саша смутился — не о себе же он думал, когда выступал с предложением. Но должен был в конце концов согласиться: товарищи были искренни и справедливы в своем мнении.

Решением командира лучшему КВ было присвоено почетное наименование «Илья Муромец». В темноте, при свете переноски, батальонный красноармеец-художник начертал на броне боевой машины имя русского богатыря.

Утром в атаке танк младшего политрука А. Бой нова первым ворвался на позиции гитлеровцев. Заметив правее вражеские противотанковые орудия, он дал команду механику-водителю С. Потапову, и КВ раздавил пушки вместе с прислугой.

Танкисты в боевом порыве вышли далеко вперед. Пехота поотстала.

Младший политрук Бойков высунулся по грудь из люка, воскликнул призывно:

— Вперед, товарищи, вперед!

С этими словами политрук роты, командир экипажа рухнул в свой танк бездыханным: с чердака дома полоснула по нему очередь фашистского пулемета.

В этот же самый день, как стало известно из запоздалого письма, в Челябинске, откуда добровольцем ушел на фронт Александр Бойков, его жена Надежда родила сына. Его назвали Вячеславом.

Танк КВ с надписью на борту «Илья Муромец», командиром экипажа которого стал коммунист младший лейтенант Закир Юсупов, прошел впоследствии большой и славный боевой путь. В 1942 году, находясь уже в другой части, я прочел в «Комсомольской правде» заметку о юбилее танка. На боевом счету его экипажа числилось к тому времени много уничтоженных танков, орудий и живой силы врага.

Где труднее, опаснее — там в первых рядах коммунисты. К этому у нас привыкли, и это было действительно так. Защищая Москву, люди хотели идти в бой коммунистами, зная, что от них потребуется все. Возможно, и сама жизнь.

...День 20 декабря 1941 года стал большим, памятным для меня — я был принят в члены партии. Помню, накануне состоялась беседа с батальонным комиссаром Козинским.

— Кандидатский стаж свой ты оправдал и прошел по-боевому, — говорил Алексей Фролович. — Пора бы вступать в члены партии.

— Думаю об этом все время, — сказал я.

— Вот и хорошо, если мысли у нас совпадают.

Боевые характеристики, рекомендации на передовой оформлялись быстро, немногословные, но веские.

И вот мне вручают партбилет.

В подвале полуразрушенного здания бывшего военного городка, где помещался тогда политотдел 82-й стрелковой дивизии, собралось несколько командиров и политработников. Дощатый стол, накрытый отрезом красной ткани, заветная книжечка на нем.

— Поздравляю вас, товарищ Ивановский! — сказал, крепко пожимая мне руку, начальник политотдела дивизии батальонный комиссар В. Антоненко.

С партбилетом в левом нагрудном кармане, с книжечкой, в которую будто отдаются учащенные удары сердца, иду я в батальон. Нашему 27-му отдельному танковому батальону, уже проявившему себя в боях, предстоят новые схватки с врагом. Танкисты вместе с другими воинами встали на защиту Москвы — броней и грудью.