Черный хлеб

8. АГАДУЙ В КЕРЕГАСЕ

В Керегасьской долине было многолюдно и шумно, как на ярмарке. Посмотреть на Агадуй съехались жители многих окрестных деревень. День выдался на редкость ясный, солнечный. В бирюзовом небе ни облачка. Под ярким солнцем белые наряды сверкают, точно снег, даже смотреть больно.

Одним из первых на Керегасе появился староста Элюка. Прежде всего он направился к телеге с поднятыми оглоблями, на которых был укреплен холщовый навес. Элюка шагал, не сгибая коленей, изо всех сил стараясь двигаться строго по прямой линии. Время от времени он вздрагивал и смачно сплевывал. Люди, хорошо изучившие повадки старосты, сразу догадались, что он уже достойно отметил приход Синзе.

У телеги возился Мигаля Чумельке, главный распорядитель Агадуя.

Староста важно напыжился и начальственным тоном спросил:

— Все в порядке? А, Чумельке? Все вы-вез? — Его одолевала икота.

— Все до последней крошечки тут! — послышался бойкий ответ.

— А хватит по-подарков?

— Да как тебе сказать… — неторопливо произнес Мигаля, приглядываясь к начальству… — Вот тут два воза яиц, два ящика мыла, штук пятьдесят полотенец наберется, сельге[25] тоже есть, платки, еще разный шурум-бурум. Лучшему борцу думаем дать суконный пиджак, а победителю на скачках преподнесем рубашку с пиджаком и шаровары. Так, пожалуй, с горем пополам натяну. Но лучше бы, конечно, добавить. Спокойней будет. А то мало ли что, вдруг кому-нибудь не хватит. Начнет драть горло, скандалить…

Староста икнул, сплюнул и, хитро поблескивая маслеными глазками, пропел:

Потом он умильно улыбнулся:

— Свояк ты мне или нет? То-то.

Мигаля широко раскрыл полный гнилых зубов рот, угодливо захихикал. Староста ответил басовитым гоготаньем. Успокоившись, спросил:

— Говоришь, яиц-то два воза всего?

— Два, Элюка Петяныч.

— Ха-ха! Значит, один уже того!

— А труды-то мои… или ничего не стоят?

— Стоят, стоят, свояк. Но и про мои не следует забывать. Кто тебя назначил раздавать награды? А? То-то!

— Да что вы, Элюка Петяныч, не таков я, чтобы добра не помнить.

— Ну-ну… А пока дай-ка мне троечку яиц. Все время в горле першит. С чего бы это? Щекочет и щекочет.

— А зубы у тебя не болят сегодня?

— Тьфу! Чтоб тебе подавиться! — староста схватился за щеку, страдальчески сморщился, запричитал: — Вот сразу и заныли, проклятые! Замучают теперь, изведут, помереть — и то лучше! Нельзя мне напоминать про них!

— Виноват, Элюка Петяныч. Больше никогда не буду. Но вы не беспокойтесь, мы сейчас и зубы вылечим, и горло прочистим. Есть у меня средство — все как рукой снимет.

С этими словами Мигаля торжественно извлек из бездонного кармана свое всесильное снадобье. Перед глазами старосты засиял шкалик.

С лица Элюки исчезло страдальческое выражение.

— Ай да хват! Не зря штаны носишь! А себе-то оставил?

— Не без понятия живем. Как не оставить — оставил.

И в руках Чумельки блеснул второй пузырек.

Свояки зашли под навес. Из-под полотнища виднелись только черные чулки и новые лапти распорядителя да старинные, с семидесятые семью складками, высокие сапоги старосты.

— Мигаля! Мигаля! — послышалось вблизи.

— Он только сейчас тут был!

— Да вон он, под шатром!

Ведя под уздцы своего знаменитого жеребца, к шатру шел Нямась. Из-за полога выглянул Элюка. Одной рукой он держался за щеку, другой опирался на плечо свояка.

Нямась передал повод Урнашке и придирчиво оглядел свой белый, шитый у городского портного пиджак, узкие, в обтяжку, брюки, ослепительно сияющие на солнце остроносые сапожки. Костюм был в порядке. Нямась самодовольно улыбнулся и, помахивая плеткой с костяной ручкой, стал ожидать старосту.

— Ну, видишь, Элюка?

— Что-о? — протяжно икнул тот, бессмысленно тараща глаза.

Нямась указал плеткой через плечо. Рядом с Урнашкой стоял огромный мужчина в малиновом камзоле и в зеленой, щедро разукрашенной золотом и серебряным шитьем тюбетейке. На толстых ногах красовались пестрые пепси — мягкие татарские сапоги без каблуков.

— Вижу-то вижу, но не вспомню что-то, кто таков.

— Да как же ты его узнаешь, если никогда не видел, — со смешком сказал Нямась и поманил пальцем человека в малиновом камзоле: — Подойди поближе, дос[26], это свои люди, родственниками нам приходятся.

— Э-э, да ведь это, верно, Касым! — вдруг догадался Элюка.

— А то кто же! Коль сказал Нямась, что привезет этого богатыря, — значит, все. Вот он, любуйся! И в другой раз не спорь со мной. Сказал Нямась, что Касым победит Имеда, — быть тому. Так-то вот!

Знаменитый гость тяжелой походкой подошел к Элюке и познакомился. Рука его напоминала лопату, которой веют зерно. Мигале борец пожал ладонь чуть посильнее. Распорядитель едва не взвыл от боли. Помахивая в воздухе рукой, он таинственно зашептал:

— Пойдемте-ка! Правда, кружки у нас нет, но это не беда. Прямо из горлышка выцедим, не подавимся. Так что прошу. В честь знакомства…

— Ни-ни! — погрозил плеткой Нямась. — У меня сегодня скачки, ни капли в рот нельзя брать. Вот Касыму, пожалуй, не повредит немного подкрепиться. Для задора.

— Но ты ведь, Нямась, сам не ездишь, — сказал Элюка, которого все еще одолевала жажда.

— А кто же, ты ездишь? А в Убеях кто прошлый год приз взял? Да и в Буинске тоже…

— В Буинске-то Урнашка всех обскакал. Так мне помнится.

— Балбес ты! Вот что тебе помнить нужно! «Урнашка, Урнашка»! Конь-то чей? Отца моего! Вот увидишь сегодня, все в хвосте плестись будут! Как пить дать!

Нямась гордо выпятил грудь, но жирный живот все равно выдавался вперед. А конь у него был хорош. Стройный, ноги точеные, шея длинная, горделивая, словно лебяжья. Грива кудрявая, золотистая. Близко расставленные уши высоко подняты. Видно, как на широкой груди пульсируют вены. Две недели не выпускали коня со двора, готовили к празднику, подкармливали яйцами, сметаной, поили молокам, два раза в день купали мыльной водой. И вот теперь глядят на него люди, будто на чудесную картину. И неприятно видеть рядом с таким красавцем уродливого Урнашку и обрюзгшего Нямася. Ездить бы на таком коне молодому красивому наезднику.

Нямась зашел под навес:

— Покажите-ка мне приготовленную для меня награду.

— Вот для тебя пиджак, шаровары, рубашка вышитая.

Осмотрев вещи, Нямась пренебрежительно фыркнул:

— Вы в своем уме? Лучшему наезднику — и такое тряпье! С головы до ног нужно нарядить такого человека. Да во все самое лучшее, дорогое.

— Что ж, добавим еще, — пообещал Элюка.

— Не успели еще приготовить, — оправдался Мигаля.

— Не успели? Все в моей лавке есть! Иль дорогу туда забыли? Почему не купили и не привезли сюда?

— Мы еще тебе калоши дадим.

— Калоши? А ну-ка, где они? Дай их сюда! Я отхлещу тебя ими по пьяной морде, чтобы зубы не болели! Чтобы сейчас же были сапоги и рубашка гарусная! И поясок хороший не забудьте. А ты, Сэливер, — обратился Нямась к стоявшему возле навеса подростку, — слетай-ка мигом к моему отцу. Сапоги пусть даст с подошвой в полторы четверти. Скажи, для лучшего джигита. Он для такого случая и после полночных петухов лавку отопрет. Сапоги — на нижней полке. Да побыстрей! Одна нога там, другая здесь!

Мигаля отсчитал деньги, строго-настрого предупредил посыльного, чтобы не потерял ни копейки, а то плохо будет. Сэливер помчался к деревне.

— А кто будет вручать награды?

— Не подумали еще, Нямась.

— Ну так я за вас подумал. Пригласите дочку Шеркея. Дайте ей мои вещи. В узелок только заверните, чтобы не пылились. Платок какой получше найдите. В помощницы Сэлиме возьмите дочь Узалука.

— Что ж, можно, пожалуй, и так, — сказал Мигаля.

— Не «пожалуй», а только так. Не перепутайте только: мне вручает приз Сэлиме. Поняли? Да, и пусть твои молодцы Касыма хорошенько почествуют. По-настоящему, по-чувашски. Знаешь обычай-то? Ну вот.

Нямась подмигнул Касыму, и они вышли.