Черный хлеб

1. ТИХОЕ УТРО

Сквозь тонкую пелену облаков просочился рассвет. Первым возвестил о нем звонкоголосый петух во дворе Хведера Шембера, что живет на Нагорной улице, рядом с мостом. И сразу же, как по команде, приветствуя новый день, торжественно запели петухи во всем Утламыше.

Воздух на редкость чист, прохладен и звонок. Приветливо смотрят на утреннюю улицу оконца домов. Слышится нетерпеливое мычание коров, хлопанье дверей.

Листья всласть умылись росой и, обсыхая под легким ветерком, хвастливо поблескивают глянцевой кожицей. Деревьев в селе много. Одни, словно часовые, вытянулись у домов, другие беззаботно раскинулись на огородах. В овраге, пересекающем Утламыш, высокой зеленой стеной стали могучие старые ветлы. Только посредине оврага они с неохотой чуть расступаются, давая место узенькому мосту с низенькими шаткими перилами.

На дне оврага темно даже в полдень. Чахнут там без солнца густые заросли молодых худосочных ветелок, осыпая раньше времени пожелтевшей листвой жирную, осклизлую землю. Тускло поблескивает чешуйчатыми струйками мелкая — воробью по колено — речушка. Весной она становится многоводной, шумит на весь Утламыш, как подгулявший мужик, безжалостно подгрызает рыхлые берега. Как сойдут полые воды, она сразу же успокаивается.

Поплутав по оврагу, речушка весело выбегает на зеленую поляну и вскоре впадает в более глубокую речку — Карлу. Широкая низменность, раскинувшаяся на полевой стороне, недалеко от устья называется Керегасьской. Местные жители приходят сюда задабривать жертвами зловредного Ереха[8]. Пойма в низких местах густо заросла мать-и-мачехой, возвышенности покрыты свиной травой. Берег невысокий, совершенно голый. В день сбора счастья[9] на его морщинистых склонах копошатся деревенские ребятишки, отыскивая в красноватой рассыпчатой глине старинные серебряные денежки — нухратки, фарфоровые черепки и другие занятные вещицы.

С удовольствием наведываются сюда козы и собаки, чтобы полакомиться остатками снеди, которой люди потчевали Ереха.

Тимрук с детства полюбил эти места: привольно, всегда можно разыскать какую-нибудь диковинку, найти увлекательное занятие. Сегодня ночью он пас лошадь в Глубоком овраге. Но, возвращаясь домой, не утерпел и заехал сюда. И до двора таким путем доберешься скорее. Спустишься в овраг, проедешь немного и сразу поднимешься прямо к дому, который стоит в конце переулка, почти у самого косогора. Тем более Тимрук сегодня спешит: отец велел пригнать лошадь пораньше. Собирается ехать на базар и обещал взять с собой сына.

Большая это радость для Тимрука — поехать на базар. Отец, конечно, ничего ему не купит, но наглазеться на всякую всячину можно вдоволь. Тимрук уже дважды был на базаре, и каждый раз поездка казалась ему сном, путешествием в сказочную страну. Долго еще после звенела в его ушах базарная разноголосица, а перед глазами мелькала пестрая круговерть.

Размышляя о предстоящем удовольствии, Тимрук медленно спускался по отлогому склону. Неожиданно поблизости послышалось злобное хриплое рычание. Тимрук огляделся и увидел двух серых, ростом с хорошего волка, собак. Одна — с короткой лоснящейся шерстью, с двумя круглыми пятнами на выпуклом тяжелом лбу, от чего она казалась четырехглазой. Тимрук сразу признал в ней собаку Элюки. Другая, с клочьями невылинявшей шерсти на поджарых боках, принадлежала, кажется, Велиту. Собаки яростно грызлись, перекатываясь по земле урчащим и взвизгивающим клубком.

Тимрук мгновенно забыл о долгожданной поездке на базар, теперь его волновало только одно: какая же победит? Он был большим любителем такого рода происшествий. Хлебом не корми, а дай посмотреть, как дерутся собаки, кошки, петухи, бодаются быки и бараны.

Устав, псы расцеплялись, расходились на несколько шагов. Жадно хватая воздух, они набирались сил и пожирали друг друга желтыми, с зеленоватым отливом глазами. После короткой передышки снова бросались в схватку.

Судя по всему, перевес был на стороне «четырехглазой»: и покрупнее она, и посытее. Неожиданно невылинявшая перешла в наступление. Изловчившись, она вцепилась противнице в ухо. Но собака Элюки тут же схватила ее за горло и, тяжело поднявшись на задних лапах, резко отшвырнула в сторону. Пронзительно завизжав, побежденная поджала хвост и без оглядки пустилась наутек.

«Четырехглазая» торопливо зализала изувеченное ухо, потом разыскала в траве большую кость.

«А, вот, оказывается, из-за чего вы дрались!» — подумал Тимрук.

— Молодчина! — крикнул он победительнице. — Так и делай всегда! Не то век вкусного ничего не съешь. Да, да, не съешь.

Пес перестал смаковать кость, подгреб ее под самую грудь, зарычал.

«Хорошо, что я поехал этой дорогой», — счастливо улыбнулся Тимрук и тронул коня.

— Ты где, где это застрял, застрял? А? — рассерженно спросил Шеркей въезжавшего во двор сына. У Шеркея привычка, особенно когда он волнуется, несколько раз повторять одни и те же слова.

— Смотрел, как собаки дрались! — радостно сообщил Тимрук, в глазах которого еще не погас огонек азарта. — Знаешь, аж глядеть страшно. Собака дяди Элюки разодрала Велитову!.. Потеха!

— Так прямо и разодрала?

— Не совсем чтобы… — замялся сын. — А шею ободрала.

— Тебе, тебе все потеха-распохеха! Запрягай лошадь. Я скоро выйду.

Громко хлопнув дверью, Шеркей вошел в избу. Сайдэ в это время доставала на подпола кислое молоко.

— Ты, что ли, тут все раскопал? — недовольно спросила она, протягивая мужу крынку.

— Где? В подполе? Что ты болтаешь?

— Ну да. Все шиворот-навыворот перевернул.

Шеркей побледнел от волнения. Он торопливо поставил крынку на стол, заглянул в подпол. В темноте ничего не было видно. Тогда он взял из-под печника лучинку, зажег ее, опустился на колени и вновь посмотрел вниз. Действительно, весь подпол перекопан.

— А картошка, картошка где? — вскрикнул Шеркей.

Перепугавшаяся Сайдэ быстро спустилась по лестнице. Картошка была последняя, только бы до нового урожая дотянуть.

— Тут она, цела! Землей ее засыпало! — послышалось через минуту из темноты.

Шеркей зажег вторую лучину и торопливо полез в подпол. Все было засыпано свежевырытой землей. Присмотревшись, Шеркей заметил следы босых ног. Но чьи они? Разве угадаешь? Ведь и Сайдэ топталась тут без обуви. Да и сам Шеркей разут.

— Придется перебирать картошку, — огорчилась жена.

— Да, да… Перебирать… — откликнулся Шеркей. — Но кто, кто мог натворить такое? И зачем? А вчера все в порядке было, все?

— Не знаю. Не лазила я сюда. У дяди весь день пробыла.

— Тогда не иначе как ребята напроказили. Хорьков, видать, искали… — задумчиво проговорил Шеркей и выбрался наверх.

Вслед за ним поднялась и жена.

— Позови, позови-ка сюда ребятишек. Я проучу их, чтобы не своевольничали.

Сайдэ разбудила сладко спящих Сэлиме и Ильяса, позвала со двора Тимрука, который уже успел запрячь лошадь.

Детвора сразу почувствовала недоброе: отцовская рука держала сплетенный из кудели пояс. Отец никогда не брался за него понапрасну, для острастки.

Шеркей наказывал детей редко, но делал это обстоятельно, прилежно, как и всякую другую работу. Но самое страшное было то, что он не велел плакать: мол, умеешь проказить — умей и ответ держать. Плаксам доставалось больше всего. А попробуй не зареви, если пояс жгучий, как огонь.

— Ну-ка, ну-ка, озорники вы этакие, — строго, но не повышая голоса, обратился Шеркей к детям, поудобнее устраиваясь на стуле с кожаной подушкой. — Кто из вас вчера был в подполе?

Дети молчали.

— Что, онемели, онемели сразу?

Сэлиме смущенно закашлялась и призналась:

— Я лазила вчера утром.

Но отец ожидал, что скажут другие. Сэлиме этого не сделает. Мальцу Ильясу это дело не под силу. А вот Тимрук… Своевольным растет. Чуть недогляди — сразу набедокурит.

— Так, значит, кроме Сэлиме, там никого не было? Кто же тогда взворошил все? Может, ты, Сэлиме?

— В подполе? — изумилась дочь.

— Говорю же — в подполе. Весь перепахали.

— Не знаю. Я картошку доставала. А рыть мне не к чему… Другие туда совсем не спускались.

— А Тухтар не приходил, когда я был в лесу?

— Нет, папа. С позавчерашнего дня не видно его. Мы все время неотлучно дома. Выходили только на огород, картошку пропалывать.

«Ну и штука… Прямо чудеса какие-то», — подумал Шеркей, поднимаясь со стула.

Он подпоясался, расправил складки на длинной, до колен, рубахе, поддернул штаны, которые и без того чуть прикрывали загорелые обветренные икры. Пригладив ладонями встопорщенные волосы, начал медленно расправлять усы. Чувствовалось, что Шеркей проделывает все это машинально. Мысли его были сосредоточены на загадочном происшествии. «Может быть, правда хорек завелся… Этак всех кур передушит… Или Тимрук напроказил, а признаться боится? Вот задача… С ума сойти можно. Да еще с картошкой придется возиться…»

Его размышления прервал Тимрук:

— Мы ведь на базар собирались! У меня все готово. Поедем, что ли?

— Нет. Другим разом как-нибудь, — раздраженно отмахнулся отец. — Иди распрягай. Потом картошку перебирать будешь. А тебе, тебе, дочка, сегодня на просяное поле идти. Слышишь, Сэлиме? Да позвать бы Тухтара надо… А, мать? Пусть травы для лошади накосит.

Встревоженный Шеркей зашагал из угла в угол. Он был так расстроен, что даже отказался от кислого молока. Ильяс побежал звать Тухтара.