Черный хлеб

31. МОКРАЯ ДОРОГА

Не успел тарантас остановиться, как ворота распахнулись.

— Все готово. Люди в сборе, — отчеканил Нямась, беря лошадь под уздцы.

— Угощали?

— Пируем. А как у тебя?

— Лучше, чем думал. Спит мертвым сном. Теперь долго не очухается.

— Тогда нечего тянуть.

Заехали во двор. На улице послышался топот лошадиных копыт. Шингель уже пригнал табун.

— Возьмем этого лысого?

— Нет. У него язык по ветру болтается. Справимся. Надежных людей хватит.

Нямась пошел по своим делам. Из избы вышла Кемельби, поднесла отцу ковш пива. Каньдюк спросил, не забыла ли дочь своих обязанностей. Она вместе с сестрой должна пойти на околицу, где в конце улицы стоят ворота, и встретить хлебом-солью выезжающий из деревни свадебный поезд. Без этого ворота открывать нельзя.

С ковшом в руке Каньдюк вошел в избу. Учтиво приветствовал гостей, поблагодарил, что пришли. Вежливо, но властно напомнил, что нужно торопиться. Настоящая выпивка еще впереди. Жене приказал погрузить на телегу бочонок с керчеме.

Гости хватили по ковшу на дорожку и вышли во двор. С любопытством разглядывали безмятежно раскинувшегося в тарантасе Тухтара, подмигивали, ухмылялись.

Рядом с тарантасом стояла телега, на которой высилась привязанная веревками большая пузатая бочка. Вокруг, нее громоздились ведра и корзинки с разной снедью. Несколько подвод предназначалось для людей.

Поспешно запрягли лошадей, торопливо расселись. Алиме, бормоча добрые напутствия, распахнула ворота.

Была уже полночь. Улица безлюдна. Но вскоре повстречалась подвода. Пегая лошадь с трудом волокла воз, нагруженный туго набитыми мешками. Кто-то, видимо, возвращался с мельницы. Подвода потеснилась к обочине. Лица возницы не разглядели. Было только видно, как он недоуменно покачивал головой, стараясь догадаться, куда же в такую пору едут столько людей.

«Ничего, обойдется, — утешил себя Каньдюк. — Главное — не порожняком встретился».

Ехали быстро, поднимая высокие клубы пыли. Она набивалась в ноздри, поскрипывала на зубах, впивалась в глаза.

Вот и околица. Повозки разъехались, стали полукругом. Люди слезли с телег, обступили кольцом Каньдюка. Рядом с Нямасем попыхивали водочным перегаром его закадычные друзья, три сына Узалука. Раскормленные, неповоротливые, словно племенные быки. Пестрые рубахи перетянуты широкими поясами, в волосатых ручищах зажаты нагайки.

Каньдюк тоже принарядился. Бордовая праздничная рубаха, новая шляпа. Сапоги щедро смазаны дегтем, бороденка тщательно расчесана на две стороны.

На голову Тухтара осторожно надели черную каракулевую шапку. Хотели надеть ему на руки длинные белые перчатки, но смогли натянуть только одну. Другую перчатку сунули в карман пиджака. К правой руке привязали тяжелую медную рукоятку длинной нагайки, плетенной из черной блестящей кожи.

Каньдюк махнул рукой.

Мердень и Кемельби поднесли ему на льняном полотенце каравай хлеба.

— Благословляю вас, дочери мои! — торжественно провозгласил он. — Да пошлет вам Пюлех судьбу плодовитых матерей!

Каньдюк величаво одарил дочерей серебряными старинными рублями.

— Будьте богаты, как эти деньги! Будьте сыты, как этот хлеб! Пожелайте и нам счастья и удачи, о будущие матери! Нам, справляющим священную свадьбу Воды!

Девушки низко поклонились и отошли к обочинам дороги. В белых длинных одеяниях сестры напоминали сказочных волшебниц.

Каньдюк взобрался на тарантас, отодвинул мешающую править ногу Тухтара.

Опять резко застучали подковы, заклубилась пыль. Дорога гладкая, ровная, как будто свежевыструганная доска. Миновали яровое поле, потом вспаханное под пар. На перекрестной дороге показалась груженая подвода.

«Эх, перережет путь, проклятая!» — И Каньдюк что есть силы ожег коня кнутом. В ушах с присвистом запел ветер. Прибавили ходу и остальные. Все обошлось благополучно. Проскочили перед самым носом испуганно вздыбившейся лошаденки.

В соседних деревнях ни огонька. Вот уже мижерский аул. Из подворотен, захлебываясь лаем, выскакивали собаки. Хлебнув густой, едкой пыли, с хриплым воем убирались восвояси…

Опять поля. Низины. Горки. Непросветные, как уголь, дали.

Тухтар зашевелился. Каньдюк погладил его по плечу, нахлобучил поглубже шапку:

— Спи, Тухтарушка. Спи, милый.

Парень почмокал губами и затих.

Срывает ветер с лошадиных губ пену, треплет гривы, посвистывая птицей, уносится в мглу. Быстро убегает под колеса лента дороги.

От села Дрожжаново в сторону Чепкасов протянулся большак, ведущий в город. По нему одна за другой медленно тащились подводы едущих на базар. Чтобы не вызывать подозрений, поехали чуть помедленнее.

А вот уже и деревня Улгаш. Повернули на север. Немного погодя Каньдюк резко натянул вожжи. Разошедшийся конь неохотно перешел на шаг. Поехали по тропе.

В зарослях раскидистых ветел клевал носом молодой месяц. Его отражение золотой рыбкой плескалось в волнах быстроструйной речки, бегущей между высокими обрывистыми берегами.

— Тпр-ру! — раздался приглушенный голос Каньдюка.

К тарантасу подбежал Нямась.

— Куда мне идти?

— Как поднимешься выше по течению, должна быть лощинка, — тихонько объяснил ему отец. — По правой стороне. Помнится мне, бойкий источник там есть. Да. Возьми людей и разведай. Осторожненько только. Дозорных выставь на горке. Действуй.

Нямась с двумя товарищами отправился на поиски родника. Покатились с крутояра комья глины, зашуршали широкие листья мать-и-мачехи, запрыгали из-под ног большие пучеглазые лягушки. На противоположном берегу вскинул длинную тонкую шею колодезный журавль. От колодца к объемистой колоде спускался деревянный желоб, по которому, посверкивая игривыми струйками, сбегала зеленоватая вода.

Лощинки пока еще не было. Взяли поправее, как говорил отец. Резко запахло тиной, свежей рыбой, послышалось тихое журчание. Внизу, в густых зарослях высокой осоки, пряталось небольшое синее-синее озерцо. Из него выбегал веселый прозрачный ключ. Нямась прилег на землю, припал к нему губами. Заломило зубы, казалось, что проглатывал льдинки — так свежа была вода. Вот он, заветный источник, который принесет им спасение. Чуть не крикнул во весь голос отцу, но вовремя удержался.

Осмотрелись, прикинули, можно ли сюда подобраться на телегах. Обрадованные удачей, быстро вскарабкались наверх.

— Оставайтесь тут. Смотрите в оба! — приказал товарищам Нямась и, тяжко переваливаясь, побежал к отцу.

— Ну?

— Нашли. Где ты сказал. Хрусталь, а не вода. Дорога не ахти, но проехать можно.

— Слава Пюлеху!

Тронулись вслед за Нямасем. Копыта и колеса безжалостно терзали начавший колоситься овес. Лошади наклоняли головы, тянулись к сочной, соблазнительно пахнущей зелени, но их сердито одергивали вожжами.

Говорили еле слышным шепотом. При каждом шорохе останавливались, замирали. То и дело озирались на спящую безмятежным сном деревню. У Каньдюка в ней много знакомых, родственников, даже сватья здесь живут.

Наконец добрались до дозорных.

— Нямась, ты оставайся здесь, — приказал Каньдюк. — Только не буди его раньше срока. Скажу, когда нужно. Да с деревни глаз не спускайте. Прозеваете — несдобровать нам.

Он начал спускаться по обрыву к озеру. За ним последовали остальные.

— А ведра захватили? Нет? Давайте скорее, растяпы!

Послали двух парней за ведрами.

Тем временем Каньдюк достал из кармана нухратку.

— Братья! Все ли здесь? Начнем. — Он скрестил руки на груди и торжественно обратился к озеру: — Добрая наша дева Пиге, священная вода неистощимого источника! Приехали мы к тебе с уважением и почетом, с желанием вечно прославлять тебя. Тебя, орошающая землю, тебя, дающая ей плодородие, а нам, живущим на ней, — хлеб насущный.

А вместе с собой привезли мы тебе в подарок красавца парня. Будь милостива, не откажи мольбе рабов своих безответных, рабов покорных и верных! Услышь мольбу нашу журчащей волной своей и ответь нам, вечным рабам твоим, языком своим переливчатым! Будь, дева Вода, доброй и богатой снохой нашей! Не измерит твою доброту ласточка перелетная, и добро твое весь мир не измерит! А наш почетный жених Тухтар сын Туймеда вспоминает тебя по утрам при золотом свете солнца, тоскует о тебе по ночам при серебряном свете луны! Всей своей пылкой юной душой жаждет он страстной ласки твоей. Будущая сноха наша, бессмертная дева Вода, внемли нам и не откажи!

Никогда не видевшие такого обряда люди слушали, затаив дыхание. Любопытство в их глазах перемешивалось со страхом.

Каньдюк зачерпнул ладонями воды, омыл лицо, потом набрал воды в ведро и продолжал:

— Да возлюби жениха нашего, будущего мужа своего, дева Вода! Одари его нежностью и верностью своей! Возьми с собой в приданое все богатство свое! Собери его с благоухающих лугов, благодатных долин, тенистых лесов, тучных полей и щедрых садов! Возьми все до последней крошечки-капелечки и принеси на родину супруга твоего!

Каньдюк умолк, подозвал кивком головы одного из парней, шепнул:

— Давайте его. Посадите на руки и несите. Все делайте, как учил.

Нямась позевывал около тарантаса.

— Спит?

— Стонал немного. Теперь опять дрыхнет.

Четверо парней осторожно, стараясь не разбудить, начали поднимать на руки Тухтара.

Он вздрогнул, полуоткрыл глаза:

— Что? А?

— Тише, Тухтар. Тише. Не бойся.

— А чего мне бояться? Кто вы?

— Да вот будим, будим тебя битый час, а ты все храпишь.

Он встряхнулся, полностью открыл глаза. В одном из парней узнал рыжего длиннорукого верзилу Эпелюка. Осмотрелся. Куда же он попал? Сидит в тарантасе. Какие-то повозки рядом. На одной — бочка. Овраг. К самому обрыву подходит поле. Что за чудо? В ночном, что ли, он?

— Скажите, где я?

— Где надо, Тухтар. Где надо. Да потише ты только, — сказал Эпелюк. — Приехали мы всей деревней свадьбу смотреть. Тебя тоже взяли.

— Куда приехали? Какая свадьба?

Тухтар с трудом вылез из тарантаса. Голова болела, ноги подкашивались. Поплыла, заколыхалась перед глазами земля. Качнулся, уцепился за крыло тарантаса. В этот миг парни подхватили его за руки и поволокли.

— Куда вы меня тащите?

— Скорей так. А то прозеваем.

— Говорим ведь, что на свадьбу. Солнцем клянемся.

Странно: свадьба — и вдруг на берегу. Но ведь односельчане ведут Тухтара. Солнцем клянутся.

— Пустите. Я сам.

— Вот и хорошо. Только тише говори.

— А почему?

Никто не ответил.

Спустились с кручи. На другом берегу виднелась деревня. У ручья толпится народ. Что-то повисло на руке. Глянул. Лицо исказилось от ужаса, тело окаменело. В руку впилась желтоголовая змея. Вздрагивает, повиливает от удовольствия длинным черным хвостом. Рука уже опухла, посинела. Ох, Да ведь это нагайка! А на левой руке белая перчатка. Где он ее надел, зачем, чья она? Ничего понять нельзя. Опять спросил у парней.

— Свадьбу, свадьбу справляем. А мы вот дружки жениха.

Дружки так дружки. Тухтаром овладело безразличие. Очень плохо было ему. Голова кружилась, в висках стучало. Во рту едкая горечь, в горле копошится липкий сладкий комок. Руки и ноги дрожат. Губы пересохли, потрескались.

Кто-то дал попить. Вода показалась, как никогда, вкусной. Но после нескольких глотков его вдруг затошнило и вырвало.

— Умойся.

Тухтар с отвращением отмахнулся. Но чья-то ладонь старательно трижды омыла его лицо.

Покачивало. Стараясь не упасть, Тухтар пошире расставил ноги. Голова беспомощно свешивалась, будто держалась на тряпичной шее. Земля дыбилась, кружилась. Вдруг Тухтар уловил бормотание, прислушался, напряг внимание и с трудом начал различать слова:

— Была у нас молодая красивая сноха. Ты, добрая дева Вода, взяла ее у нас в свои подруги… Может, она рассердилась на нас… Избавь ее от злобы. Теперь ты станешь нашей любимой снохой… Прогони жар-сушь, одари нас целительной прохладой…

Значит, и Каньдюк сюда приехал? Тухтар начал с любопытством наблюдать за его действиями.

Старик набрал в алдыр воды, окропил трижды всех окружающих и снова забормотал молитву. И чего только не упоминал он в ней, чего только не трогал! Но вдруг Тухтар услышал в потоке слов свое имя. Насторожился, вслушался и вдруг понял, что женят на деве Воде его самого.

Что же это такое творится? Может, кошмарный сон все это? Надо помочить голову, тогда, может быть, прояснится она. Попросил у рядом стоящего парня ведро. Тот дал. Но Каньдюк, заметив это, испуганно вытаращил глаза, запрещающе замахал руками. Ведро отняли. Почему? Ведь все с ведрами. Черпают из ручья воду и таскают наверх. Тухтар решительно схватился за дужку, то его обхватили сзади, рванули. Он дернулся — и парень отлетел в сторону, упал. Сразу подскочили другие. Тухтар начал отчаянно вырываться:

— Вы что хотите сделать со мной?

— Связать этого выродка! — злобно крикнул сбежавший с кручи Нямась.

Пять или шесть парней повалили Тухтара, вывернули ему руки за спину, туго-натуго связали веревкой. Ноги тоже скрутили к подтянули к рукам. В рот затолкали скомканный платок. Волоком вытянули из низины, подтащили к тарантасу. Тухтар пытался вырваться, изгибался, дергался. Его сторожили двое дюжих парней. Остальные продолжали таскать воду и выливать ее в стоящую на телеге бочку.

Начало светать. Обессиленный Тухтар затих.

Появился Каньдюк, пробормотал несколько молитв, снял шляпу, поставил на ребро и катнул ее вдоль берега.

— Пусть дорога наша будет счастливой, пусть подохнут все колдуны и ненавистники, пусть не придется повторять нам приезд. Да будет так!

Потом он достал из кармана тоненький буравчик и просверлил дно бочки. Брызнула прозрачная струйка. Каньдюк заткнул пальцем отверстие, торопливо начал отдавать приказания.

— Керчеме выпьем, когда выедем из деревни Ишле. Здесь задерживаться не будем, утро почти. Колокольчики подвяжем к дугам там же. Все в сборе?

— Все! — дружно откликнулись глухими голосами сгрудившиеся вокруг него люди.

— Ну так с богом!

Каньдюк открыл дырочку в дне бочки.

Закачался, заскрипел тарантас. Все быстрее и быстрее крутятся колеса. Чем дальше от деревни, тем реже озирается Каньдюк, тем чаще самодовольно поглаживает курчавую бородку, ухмыляется, хихикает, широко раздувая ноздри курносого носа.

А Тухтару все крепче приходилось сжимать зубами кляп, чтобы не радовать своих мучителей стонами. При каждом толчке все тело простреливается огненной болью, все глубже въедаются в тело крученые веревки. Ноги и руки затекли, дышать трудно.

— Говорили же тебе — не скандалить и не кричать, — слышится слегка вздрагивающий от дорожной тряски голос Каньдюка. — Говорили. Да. Не послушался? Не послушался. Да. Вот и терзаешься. Кто перечит таким, как я, добра в жизни не увидит. Так что не серчай, Тухтарушка, не обижайся. Не дергайся, не ерепенься… Перемахнем через горку — сам развяжу. И не только развяжу, но и с законным браком поздравлю и чарочку поднесу. Сам тоже за твою счастливую семейную жизнь от чистого сердца выпью. И кроме всего этого, еще богатым, богатым тебя сделаю. Понял? Но мы еще потолкуем с тобой об этом. Еще спасибо мне скажешь. Да. Главное — слушайся меня во всем, и будешь жить припеваючи, как колобок в масле кататься. Каньдюк накажет, Каньдюк и помилует. Так-то, милый. Заместо бога для вас Каньдюк.

Тухтар никак не мог понять, то ли полыхает заря, то ли глаза застилаются кровавой пеленой.