Черный хлеб

16. БРАТЬЯ РОДНЫЕ

Элендей нисколько не удивился тому, о чем по секрету ему поведала Сайдэ. Он сам давно заметил, что племяннице нравится Тухтар, и в душе одобрил ее выбор. Его не смущала бедность Тухтара. Богатство — не здоровье, нажить можно. Главное — любили бы друг друга. Тухтар — парень толковый, трудолюбивый, день за днем, год за годом — и обзаведется всем, что необходимо крестьянину. Если поженятся, Элендей им телку подарит. И еще чем-нибудь пособит по возможности. Но как уломать Шеркея? Тут нужен тонкий подход. Лучше всего поговорить с ним невзначай, между делом, и не показывать, что действуешь по поручению Сэлиме и Сайдэ.

Обычно Шеркей каждый день наведывался к брату. Но вот уже который день он не появлялся. На пятый день после разговора с Сайдэ, когда Элендей подумывал уже сам направиться к нему, он пришел.

Выглядел он плохо. Осунулся, побледнел, в глазах лихорадочный огонек.

— Хворал либо? — спросил Элендей.

— Нет, так просто, бессонница привязалась.

— Да что ты, старик, что ли? Это они глаз сомкнуть не могут.

— Ума не приложу. Не спится — и все.

Пока жена Элендея Незихва собирала на стол, Шеркей рассказал, что собирается ставить новый дом. С лесом дело уже на мази: целая делянка куплена у Узалука. Теперь нужно рубить и вывозить. Только вот рабочих нанимать дорого, вот если бы кто помог в этом деле.

— Конечно, подсоблю, — сказал Элендей. — Кто же тебе еще поможет, если не я. Когда рубить думаешь?

— До снега все свалить надо, а по первопутку привезти.

— Ты, брат, осени не дожидайся, — посоветовал Элендей. — Отжались, отмолотились — чего же время тянуть? На этих днях и махнем в лес. Далеко делянку дали?

— Да нет, поблизости. Сам не видел, но говорят, что делянка добрая. Сруба на два вроде хватит.

— Ого-го! На какие же шиши купил ты ее? Ведь говорил, концов с концами свести не можешь?

— Обошелся, обошелся… Так вот как-то получилось. Сам дивлюсь, — промямлил под нос Шеркей.

— Ничего себе обошелся! На целую делянку размахнулся! Да на какую! Два сруба! Ну ловкач! Видать, что-нибудь продал?

Элендей с недоверием поглядел на старшего брата, тот нагнулся и стал старательно почесывать щиколотку правой, потом левой ноги.

— Скажешь еще… Что мне продавать? Лошадь последнюю?

— Не продал, так еще лучше. Подвигайся к столу. Пивцо есть. И пожевать что-нибудь найдется. Главное — соль и ножик есть. Выпьем за твою удачу. От души радуюсь.

Выпили. Захрустели на зубах только что сорванные с грядки огурцы. После второй чарки отведали творожного масла.

Лицо Шеркея порозовело, складки на лбу стали не такими резкими, глаза потеплели.

— Да… — задумчиво произнес Элендей, подвигаясь поближе к брату. — Улыбнулась тебе судьба. Теперь дела твои пойдут в гору! Тимрук настоящим мужиком скоро будет. Ильяс тоже в помощники набивается. Живи да радуйся!.. Как пиво-то? Вроде удалось. Пей, пей на здоровье. Еще кувшин выставлю. Да и Сэлиме тоже… Слушай-ка, что я скажу о ней…

— Ну? — Шеркей со стуком поставил недопитый ковш на стол и рывком подался к брату.

— Эка ты пугливый какой! Побледнел аж.

— С прошлого разговора с тобой таким стал.

— Не робей! Прошлый раз я о другом толковал. А сейчас порадовать тебя хочу. Двойная удача тебе выпала. Счастливая дочь твоя будет. Голову даю на отсечение!

— Не пойму, не пойму, к чему ты клонишь.

— Тут и понимать ничего не надо. Большой мудрости не требуется. Проще пареной репы. Грудной ребенок разберется. Пришла пора нашей птичке свое гнездышко вить, птенчиков растить деду Шеркею на утеху. А я сватом ее буду. Иль плох?

Элендей приосанился, выпятил, как солдат на смотру, грудь, браво расправил усы.

— Нашел чем удивить!

Шеркей вылез из-за стола, затоптался по комнате. Брат закурил трубку.

— Хватит тебе приплясывать! Садись, выпей со сватом еще ковшичек-другой.

— Любишь, любишь ты язык чесать да зубы скалить. Тогда приходил, наплел такого, что сердце перевернулось. Теперь вот опять, опять…

Шеркей неловко опустился на стул, собрал со стола крошки, начал скатывать их в шарик.

— Заладил одно: в прошлый раз, в прошлый раз. Плюнуть на то надо.

Элендей хотел смачно плюнуть, но, покосившись на Незихву, проглотил слюну.

— Забудь о том разговоре. Теперь все уладится. Посмотри, как мы с Незихвой живем. Дай бог каждому! А почему? Потому, что по любви поженились. Вот так и Сэлиме замуж выйдет. Да не маши ты ручищей. Не шучу я.

Шеркей сунул в рот хлебный шарик, проглотил, не разжевав. Потом подозрительно осмотрелся, хотя хорошо знал, что в доме только свои. Наклонившись к брату, еле разжимая губы, спросил:

— От чьего же, от чьего же имени ты оказываешь нам честь, честь, дорогой сват?

— Жених что надо! Такой же, как мы с тобой. Нашего, крестьянского, ржаного роду-племени. Руки золотые. Сердце тоже. И лицом и всем прочим удался. А в Сэлиме души не чает. И она в нем! Плохо разве?

— Ну хватит, хватит плести околесицу, зубы заговаривать. «Жених, жених, души не чает!» Нет такого у моей дочери!

— Нет, говоришь? Есть, браток! Голову даю на отсечение!

— Кто же это, кто?

— Тухтар.

Стул с грохотом упал, со стола скатились два огурца, опрокинулась солонка, вокруг ковша затемнела лужица пива.

— Ты, ты шути-шути, да не зашучивайся! — взвизгнул Шеркей на всю избу. Шевеля губами, глотая воздух, как выброшенная из воды рыба, он долго не мог отдышаться. Ему казалось, что его ошпарили крутым кипятком.

— Да сядь ты, сядь! Скачешь, будто кузнечик. Разве так со сватом говорят? Грешен — люблю пошутить, но сейчас истинную правду говорю. Голову на плаху готов положить.

Шеркей бестолково заметался по избе, опрокидывая попадающиеся на пути вещи. Он весь дрожал. До чего дошел Элендей! Насмехается, издевается над старшим братом ради своей утехи. Какую забаву нашел! Что ему сделал Шеркей плохого? Что? За что такие оскорбления? Не может же Элендей говорить такое всерьез? Не может! Тухтар, сирота, бывший пастушонок — и вдруг зять Шеркея! Засмеют ведь люди, животы надорвут до грыжи.

Шеркей подскочил к брату:

— Зачем, зачем насмехаешься? За что позоришь? Что ты видел от меня плохого, что?

— Сказал же тебе, не насмехаюсь, а сватаю!

— Наемник, наемник он мой! Понимаешь ты? — затряс кулаками Шеркей. — С голоду, с голоду околел бы без меня, без штанов ходил! И ты, ты эту бездомную шелудивую собаку мне в зятья, в зятья прочишь?

Он изо всей силы топнул ногой, обжег взглядом брата и его жену, подбежал к двери, пнул ее ногой и выскочил, бормоча проклятья.

Элендей вышел на крыльцо, несколько раз окликнул брата, но ответа не услышал.

— Да… — проговорил он, почесывая затылок. — Вот это посватал! Как самовар, вскипел братец. Аж шляпу свою парадную забыл.

— Ох, не к добру ты затеял это дело, — послышался голос жены. — Видишь, соль просыпалась, к ссоре это.

— Ха! Предсказательница нашлась! Чепуха это все, бабья глупость. Угомонится он. Вот увидишь. Очухается. Сыграем свадьбу за мое почтение! Ого-то, как погуляем!

Шеркей в это время подбежал к своему дому. На пороге споткнулся, чуть не упал.

— Погубил, погубил, старуха! Зарезал, зарезал насмерть! — завопил в ответ на вопросительный взгляд жены, которая сразу догадалась по виду мужа, что произошло что-то необычное. Глаза у Шеркея неестественно округлились, стали мутными, лицо покрылось багровыми пятнами. Он сбросил пояс, рывком расстегнул ворот рубахи.

— Кто погубил, кто зарезал? Кого?

Сайдэ подбежала к нему, успокаивающе положила руки на плечи, притянула к себе, словно хотела спрятать на своей груди от несчастья.

— Братец мой родной, братец мой родненький! Посмешищем, посмешищем меня сделал!

— Не волнуйся, не надо. Показалось тебе. Может, ты сам его задел невзначай, вот и он поддел тебя. Разберетесь. Не чужие, чай.

— Кто? Я? Я? Я его задел? Сам он, сам! — Шеркей быстро оглядел комнату. — Где Сэлиме? Где? Позови! Чтоб сейчас была перед моими глазами!

Сайдэ смекнула, в чем дело, и, сделав вид, что не расслышала последних слов мужа, начала его подробно расспрашивать о ссоре с братом. Пусть поостынет, а тогда и и дочь позвать можно.

— Да чем же он тебя так разобидел? Погорячился ты, видать, из-за какого-нибудь зряшного пустяка. Бывает это с тобой.

— Пустяк, пустяк? Зряшный? Ничего ты не знаешь, хоть ты и мать Сэлиме! Куда только глаза твои смотрят! Сейчас узнаешь, что за зряшный пустяк! Элендей-то сватом, сватом назвался. Тух-та-ра нам в зятья предлагает!

Шеркей был уверен, что Сайдэ после таких слов если не умрет сразу, то, по крайней мере, упадет без памяти. Но жена беззаботно рассмеялась:

— Так я и знала, что зря ты разволновался. Разве обижаются на человека за то, что он высмотрел девушку? Поживем — увидим. Сэлиме еще молода. Успеем еще обдумать.

— Чего смотреть? Чего думать? Бусинка с дырочкой на дороге не заваляется, подберут. Но ведь Тухтар, Тухтар хочет жениться на нашей дочери! Иль ты не поняла?

Сайдэ подошла к Шеркею.

— А чего ты так Тухтара боишься? Сказать по правде, любит его Сэлиме. И он ее.

Шеркей отпрянул, как от внезапного удара, и сразу же двинулся на жену:

— Повтори, повтори, что ты сказала? Значит, и ты, и ты с ними спелась, снюхалась? А?

Лицо его передернулось. Громко скрипнув зубами, он высоко вскинул туго сжатый кулак.

Жена испуганно пригнулась к скамейке, закрыла голову руками.

— Цыц! Руки по швам! — раздалось в этот миг.

Шеркей застыл с поднятой рукой.

В дверях, широко расставив ноги и покачиваясь с пяток на носки, стоял Элендей. На скулах у него играли узловатые желваки.

— Бить, браток, надо умеючи, — недобро усмехнулся он, засучивая рукава. — Хочешь — научу как. По-солдатски. Раз — и лапти кверху.

Он с наслаждением полюбовался собственным кулаком, понюхал его и спросил:

— Знаешь, чем пахнет? И не нюхай лучше. Все равно не узнаешь. Вся твоя зналка из башки вылетит, как пробка из бутылки. Ты сноху мою не трогай, брат. А то тебя поучить придется. Ишь, разгорячился! Плюнь на тебя — зашипишь.

Шеркей опустил руку, сел на скамейку. Брат подошел и присел рядом.

— На-ка шляпу. Да не фырчи. На горячих воду возят. Сам знаешь. Зря ты упрямишься. Ей-ей, зря.

Сайдэ, утирая платком слезы, отошла к печке.

— Все, все заодно, — сказал Шеркей таким голосом, будто на его шее стягивали петлю. — На меня, на меня поднялись. А подумали, какой сук рубите? Последний ум растеряли, последний…

— Твой-то весь цел? Умник…

Вошел Тухтар.

— Долгушу приготовить, что ли? Когда в лес-то поедем? — спросил он.

Шеркей тяжело поднял голову, медленно встал со скамьи, окинул парня с головы до ног мутными глазами.

Тухтар подумал, что Шеркей не расслышал его, и повторил свой вопрос.

— Вон! Вон из моего дома! — раздался в ответ пронзительный крик. — Рвань! Рвань! Голодранец! На дочь мою заглядываешься! Вон! Сейчас же, сейчас же, чтобы духу твоего не было! И никогда больше, никогда!.. У-у-у!

Шеркей потрясал кулаками, дергался, словно припадочный, изо рта его во все стороны летела слюна.

Элендей тоже поднялся.

— Полегче! Ну! — рявкнул он, будто на заартачившуюся лошадь, и оттер плечом брата, который вот-вот ударил бы Тухтара.

Тухтар, не проронив ни слова, вышел.

— За что ты обидел его? — спросил Элендей. — Поговорил бы с ним как с человеком.

Братья молча смотрели друг на друга. Потом младший похлопал старшего по плечу и усадил на лавку. Сам пристроился рядом.

— Не сердись, — примирительно проговорил он. — Покипятились — и хватит. Братья ведь мы. Одна кровь в наших жилах. Одним молоком мы вспоены. Чужие тебе добра не пожелают. Не жди. А я к тебе от чистого сердца. Или не понимаешь? Прозрей. О Тухтаре я говорю. Молодчага он. А в бедности его мы сами виноваты. Твоей вины больше. Не обижайся только. Сиди, сиди. Что толку горло драть? Давай обсудим, как лучше их жизнь устроить. Счастливыми они будут. Даю голову на отсечение.

— Давай, давай! Поскорей только, поскорей! Ни на что она больше не годится! А толковать, обсуждать мне нечего! Что, Сэлиме сиротка? Отца с матерью у нее нет? Не последние мы люди, не последние! Даже, даже… Если хочешь знать, дочь нашу такой жребий ожидает! Тебе и не снилось!

— А мне и сны видеть не нужно! — Голос Элендея опять стал резким. — И так ясно, куда клонишь. Разбогатеть вздумал за счет Сэлиме? Хочешь полакомиться мясом неродившегося барашка? Так, что ли? В прошлый раз я тебя предупреждал. Думал, что сам не догадываешься. А ты, оказывается, спишь и во сне видишь, как единственную дочь за Нямася выдать!

Элендей злобно плюнул и яростно растер плевок лаптем.

Подбежала Сайдэ.

На ее лице застыл испуг.

— Что ты сказал, деверек? Сэлиме за Нямася выдать? Это за какого же? А?

— Ха! В нашей деревне только один!

— Грех говорить тебе это, грех! Побойся бога!

— Нечего мне его бояться. Мне хоть бог, хоть черт — все равно правду скажу. Ты, верно, думаешь, что Каньдюку рыжие усы твоего мужа понравились, за них от угощает его керчеме? Держи карман шире! Нашла дурака! Ха-ха!

— Помилуй, Пюлех, спаси, сохрани, — зашептала женщина, глядя то на мужа, то на деверя.

— Что перед глазами торчишь? — заорал на нее Шеркей. — Не твоего ума дело, не твоего! Своей дочери я сам хозяин! За нищего отдавать не собираюсь! А ты, — он повернулся к Элендею, — не стоишь, не стоишь того, чтобы я тебя братом считал! Иди-ка вслед за своим Тухтаром!

— Ха! Значит, и меня выгоняешь? — с недобрым смешком спросил брат. — Уйду и без твоего приказа. Нечего мне делать в доме, где отец дочерью торгует! Но попомни, погубишь Сэлиме — сам себя погубишь! Клянусь!

— Убирайся! Убирайся! Нет у меня больше брата! Мучители, мучители вы все, а не родные! Вон! Вон!

— Не ори! Пупок с натуги развяжется! Не глухой я. И память у меня хорошая. Ты тоже не забудь свои слова! — Элендей шагнул к двери. У порога, не оглядываясь, бросил: — А если этот каньдюковский блюдолиз обижать тебя будет, сношенька, то пришли ко мне Ильяса. Так-то вот.

Шеркей долго не мог отвести взгляда от незакрытой двери.