Черный хлеб

32. ВСТРЕЧА, КАКУЮ НЕ ЖДАЛИ

С мельницы этой ночью возвращался сын Савандея Терендей. Несмотря на темноту, он узнал Каньдюка. Попутчиков его разглядеть не успел, очень быстро промелькнули подводы.

Куда мог отправиться в такую пору Каньдюк? Да еще в сопровождении стольких людей. Терявшийся в догадках Терендей долго смотрел вслед странному обозу. Заметив, что он остановился в конце улицы, Терендей хотел повернуть и поехать туда, но передумал, пожалел измученную лошадь.

Странная, однако, встреча. А больше не видать никого. Да, что-то все это странно.

Когда вернулся домой, сразу же рассказал об этом загадочном происшествии отцу. Рассказал просто так, между делом. Но отец вдруг забеспокоился, начал дотошно расспрашивать.

— На четырех подводах и тарантасе поехали? А сколько же народу? Как одеты? Что на телегах нагружено?

— Да не считал я, сколько людей. Но человек двадцать наверняка наберется. Одежду не разглядел. Темно, пылища. Во весь опор лошадей гнали. На одной телеге громоздилось что-то большое.

— Так, — скрипнул зубами Савандей. — Достукались. Не успокоился, значит, Каньдюк бабай. Решил выполнить задуманное. Эх, проучить бы его надо! Да хорошенько! Чтобы на всю жизнь запомнил.

Сын удивился. Отец никогда не ссорился с людьми, был добродушным, покладистым, никто от него никогда резкого слова не слышал, а тут зубами скрежещет, грозится, кулаки сжимает.

Терендею нестерпимо хотелось разузнать обо всем поподробнее, но он не посмел расспрашивать: отец не любил, когда совали нос не в свое дело.

Как только перетаскали мешки с мукой в кладовую, Савандей сразу же разбудил Эбсэлема бабая.

— Беда, сынок, — сказал тот. — Собирайся. Если не пресечем этого дела, то пропали.

Старец торопливо спустился с полатей, надел на ноги валеные калоши, на плечи набросил легкий кафтан и взялся за посох.

— Ну, бог в помощь. Идем.

Когда они вышли на улицу, запели вторые петухи. В середине деревни защелкала деревянным языком колотушка, и снова все стихло — кругом царствовала синяя густая тишина.

Эбсэлем с сыном дошли до дома Каньдюка. Савандей поднялся на крыльцо, тихонько постучал, прислушался. В глубине сеней заскрипела кровать. Потом женский, хрипловатый спросонья голос спросил:

— Пришел, что ли, кто? Иль почудилось мне?

— Нет, не почудилось. Каньдюк бабай нам очень нужен.

— Не-ет его до-ома, — протяжно зевнула женщина.

— Тогда мы с Нямасем поговорим. Шибко спешное дело у нас.

Женщина справилась, с кем она говорит, подошла вплотную к двери, но не открыла ее.

— И Нямася нет. — Она опять начала зевать. — Уехали на базар. И отец и сын. Если надо очень, то могу старушку разбудить.

— Не надо, — махнул рукой Савандей. — Спокойной ночи. Простите, что побеспокоили.

— На базар, значит, двинулись? — задумчиво проговорил Эбсэлем. — Выходит, что зря людей беспокоим, отдохнуть не даем.

— Сомневаюсь я в ее словах. Кто ездит на базар таким скопом? К тому же выехали они из деревни с нагорной стороны. Ведь только дураку семь верст не крюк.

— А кто же еще поехал?

— Не опознал он. Да и не важно это. Главное — двадцать человек.

— Эх, бедный, бедный Кестенюк! Уговорил, значит, его этот нечестивец. Такая лиса кого хочешь обхитрит. Самого черта объегорит, да и по-волчьи может за горло взять. С него всего станет.

Куда идти теперь, что предпринять? Немного постояли в раздумье. Не придумав ничего стоящего, решили вернуться домой.

Савандей шагал широко и быстро, но старик, хотя и опирался на посох, не отставал. Брови его были сурово насуплены, лицо сосредоточенно.

Подходя к караульной будке, снова услышали постукивание колотушки. Показался сторож. Дежурил однорукий Сянат.

— Иль приключилось что? — спросил он, почтительно поздоровавшись.

— Не спишь все, братец? — уклонился от прямого ответа Эбсэлем.

— Работа у меня такая — по ночам глаза таращить.

— Каждая работа нужна, милый.

У сторожа появилась надежда скоротать время за разговором. Он зажал под мышкой колотушку, вынул из кармана и сунул в рот резной, с затейливо выгнутым чубуком чилим. Снова полез в карман и достал щепоть табаку. Ловко набил трубку. Орудуя одной рукой, он так же ловко прикурил.

— А вы что же не отдыхаете? — пыхнул Сянат клубом горького, как полынь, дыма.

— Да так просто, не спится. Кестенюк нам еще понадобился к спеху. Не знаешь ли, дома он?

— Он сейчас в Коршангах стадо пасет. Домой только изредка наведывается. Сегодня, правда, был. Но уже ушел. Чуть опоздали вы. Я еще покалякал с ним малость.

— В Коршанги отправился? Точно? Совсем недавно?

— Точней некуда. Я еще проводил его.

— А мы-то думали, что он с Каньдюком уехал, — облегченно вздохнул Эбсэлем.

Он уже хотел попрощаться со сторожем и пойти домой, но тот, желая оттянуть время, начал разговор о Каньдюках.

— Уехали они. Сам, правда, не видел, но Шингель сказывал. На нескольких подводах, говорит, тронулись. А сам-то старик на тарантасе. Но куда отправились, Шингель не знает. С ним ведь не советуются.

— Устал я что-то, — вздохнул Эбсэлем. — Присесть бы, что ли, ногам передышку дать.

— Да вон он, мой дворец, рядом, — оживился Сянат. — Конечно, отдохнуть надо. Передышка ногам обязательно нужна. По себе знаю.

Дверь «дворца» еле держалась на визгливых петлях. Потолок прогнулся. Прокопченные стены казались выкрашенными масляной краской. На хромоногом столе извергала густой чад коптилка. Пахло перегретым маслом и застоявшимся табачным дымом.

Эбсэлем слегка поморщился и сел на скамейку около окошка. Сторож намеревался рассказать старику еще что-то, но, заметив, что он глубоко задумался, отошел к столу и занялся своим чилимом. Сянат при людях всегда держал трубку на виду. Очень гордился он ею. Подумать ведь только: он, однорукий, — и сумел сотворить этакое чудо!

Внимательный к людям, Савандей хвалил трубку при каждой встрече с Сянатом, и сейчас он подивился тонкости работы. Польщенный сторож просиял и задымил с таким усердием, что гости закашлялись. Сянат уверял каждого встречного-поперечного, что такого табака, как у него, нет во всей деревне. Он приготовлял его особым способом, который никому не выдавал, подмешивал для забористости, смака и духа какие-то листья, коренья и цветы. Некоторые шутники утверждали, что Сянат томит табак в скипидаре, но табачных дел мастер опровергал это. Сторож, несомненно, и сейчас надеялся услышать похвалу своему прославленному зелью, но даже добряку Савандею было не до похвал. Он непрестанно хмыкал и тер рукавом истекающие слезами глаза. Эбсэлему у выбитого окна было полегче, но и он порой кашлял и смешно морщился, будто его щекотали.

На улице послышались торопливые шаги. Взвизгнула дверь, и в сторожку вошел Элендей. Он разыскивал Тухтара. Побывал везде и теперь зашел сюда.

Сянат Тухтара не встречал.

Эбсэлем многозначительно переглянулся с сыном.

— Послушай, ведь если Кестенюк в Коршангах, то не Туймедова ли сына прихватили они с собой? — тихонько проговорил Савандей.

Элендей недоуменно посмотрел на него:

— Кто? Куда? Зачем прихватили?

— Да вот сидим мы, головы ломаем, не воду ли они воровать поехали…

— Воду? Да разве ее воруют? Не морочьте мне башку. Объясните, что означает ваша тарабарщина.

— Сдается нам, Элендей шоллом, что в деревне творится черное дело. Страшное дело, — весомо произнося каждое слово, сказал Эбсэлем. — Приходил к нам Каньдюк намедни, советовался, как бы, мол, воду украсть. Замуж выдать ее за нашего человека. В женихи Кестенюка намечал. Я его, конечно, приструнил. А он наперекор пошел. Поехал нынче куда-то. Нямась с ним и еще человек двадцать. Сянат говорит, что Кестенюк сейчас в Коршангах. А вот Тухтар, как ты говоришь, пропал. Ведь в самый раз он для них подходит. Именитых тронуть не решатся. Сиротку же сразу сграбастают. Чуешь, какое дело?

— Прости меня, Эбсэлем бабай, ничего я не понял. Жених, невеста… Темно в моем котелке, как в погребе в полночь.

— Видишь ли, Элендей шоллом, был в старину такой обряд, обычай, слава богу, забыли его нынче. Но вот вспомнил его на нашу беду Каньдюк. Задумал задними колесами вперед ездить. А обряд таков. Берут холостяка и женят его на деве Воде из чужого источника, чтобы переселилась она в селение мужа, где наступила засуха, и прогнала ее. Жениться этому человеку на женщине нельзя. Весь век бобылем прожить должен. Кормит, одевает, обувает этого человека деревня. Заботиться о нем, конечно, долго не придется. Короткий путь ему отмерен. Года два-три от силы. Как только проведают о женихе настоящие хозяева воды, так сразу же утопят его. И это еще не все. Деревню его родную сожгут дотла. Выберут ночь поветреннее — и подпалят. Потом соберут угли и сложат из них посреди пепелища высокий столб. И ни один человек не поселится больше на этом месте. Даже подойти побоится. Теперь ясно тебе, Элендей шоллом? Спят сейчас наши люди и ничего не знают о том, что для них уготовил Каньдюк.

Эбсэлем бабай глубоко вздохнул и горестно опустил седовласую голову. Сторожка наполнилась тягостной тишиной. Над поникшими головами, словно напоминая о неотвратимом бедствии, нависал густой табачный дым и прогорклый чад коптилки. Вдруг все вздрогнули: раздался громкий стук. Это Сянат со злобой пустил в угол свою колотушку.

— Послушай, отец, — сказал Савандей. — А не собраться ли нам всем селом и посоветоваться? Как ты думаешь?

— Ты прав, так будет лучше. Одним нам с такой бедой не справиться.

— Правильно, — подтвердил Сянат. — Сойдемся все уторком пораньше. Вряд ли они близко поехали. Ночью вернуться не успеют. Да и я пригляжу, от меня не утаятся. Не из таковских я.

— Так и порешим, — сказал Эбсэлем.

— А где соберемся?

— Как всегда на сходку, у твоей сторожки. Иль не знаешь? — раздраженно подсказал Сянату Элендей.

— Да, забыл я вам сказать, — послышался голос старика. — Они прежде подъедут к озерам, чтобы вылить туда украденную воду…

Разошлись.

Разлилась бледно-желтая с белесым оттенком заря. Медленно выплыл из нее огнедышащий шар солнца. Как всегда, первые лучи его упали на верхушки тополей, вытянувшихся перед домом Каньдюка.

Ширтан Имед и однорукий Сянат уже обходили сонные улицы и созывали народ на сходку.

Никогда еще сходка не собиралась так рано, к тому же приходить велели не к сторожке, а в овраг, к кузнице. Все почувствовали, что произошло что-то необычное. Зашептались, зашушукались. Поползли разные слухи, один одного удивительнее. Кто толковал, что изловили разбойника, кто — что землю будут переделывать. Но большинство сходилось на том, что приехало волостное или еще какое-нибудь начальство, а добра от этого, как известно каждому, никогда не жди. Может быть, царь на какого-либо другого царя рассердился и воевать вздумал — вот и начнут брить головы рекрутам. Могут и бумагу с печатями прочесть, в которой говорится о новых поборах. Мало ли какие неприятности способно придумать начальство. Гостинцев оно еще никогда не привозило, хотя само на них очень падко.

Поляну перед кузницей захлестнул шум и гомон толпы, которая разрасталась с каждой минутой.

— Что, лавку Нямася обокрали?

— Нет. Не успели. Сянат помешал.

— Смотри ты, какой молодец. Как же это он, с одной рукой-то?

— А где разбойник? Когда приведут его?

— Сказывают, у Каньдюка в сарае сидит. Или в погребе. Всего веревками опутали. Здоровый детина. Самого Имеда вызывали, чтобы скрутил он грабителя.

— Да не связывали его. Капкай в цепи заковал. Поэтому и велели к кузне собираться.

— Языки бы вам заковать, чтобы не болтали они чепуху разную. Война будет. Намедни Имед письмо от брата получил. От младшего. В солдатах какой. Далече, пишет, загнали его. Сидит, дескать, на самом краю света и ноги с обрыва свесил. Вот там и сражаться будут.

— А я слыхал, что вроде нет края света. Искали-искали, но так и не нашли.

— Всему и край и конец есть.

— Да как же он добрался до него? До самого краюшка-то?

— Аймет да не доберется! Мальцом был когда, все деревья в деревне облазил. Цепче кошки. Ну и начальство, знамо дело, подгоняло. Этаким манером и к самому черту на рога залезешь…

Появились Имед, Сянат и Элендей.

К сторожу взъерошенным петушком подскочил староста:

— Ты сходку объявил?

— Я.

— А кто велел тебе? По какому такому полному праву? А?

— Узнаешь сейчас по какому. Не хорохорься зря.

— Почему не известил меня первым?

— Виноваты мы, прости нас, почтенный глава нашей деревни, Элюка Петяныч, — насмешливо поклонился Имед. — Будь милостив, не наказывай нас. Ведь почитаем мы тебя, бережем. Не решились потревожить твой барский сон, пусть, мол, поспит, отдохнет после трудов праведных. Да и зубки у тебя побаливают. Вот и сейчас за щеку держишься.

Кругом засмеялись.

При упоминании о зубах Элюка по привычке скорчил страдальческую гримасу, застонал:

— Молчи, молчи! Еще пуще сверлить стало. Весь день теперь покоя не дадут.

— И поделом тебе, дармоеду! Староста, а не знаешь, что в деревне творится.

— Не учи. Не тобой на эту должность поставлен. Я еще разберусь во всем. Плохо вам будет!

— Не пузырься. Лопнешь.

Элюка ухватился и за вторую щеку.

Имед с Элендеем подошли к Эбсэлему.

— Говорят, не вернулись еще. У слуг узнавали.

Народ все прибывал. Становилось шумней.

Со стороны Какерлей показались повозки. Первым их заметил остроглазый Шингель.

— Кто это?

— Ишь, как гонят!

— А народу-то сколько!

Повозки катились с горки прямо к деревне. Когда они въехали на луг, послышалась свадебная песня.

— Братцы! Свадьба едет!

— Слышь, как голосят!

— Народу-то сколько!

— А колокольчики, колокольчики-то заливаются!

— Чудно что-то! Из мижерского аула — и вдруг чувашская свадьба!

— И нельзя по обычаю играть сейчас свадьбу.

— Народ! Воры это! С краденой водой едут! Идите все к озеру! Быстрей! Пока они не вылили в него воду!

— Что украли?

— Воду!

— Зачем?

— Откуда? Кто?

Началась сумятица. Изо всех сил напрягая голос, чтобы пересилить гомон, Эбсэлем торопливо объяснил суть дела.

— Значит, сжечь нас хотят?

— Не дадим!

— У-у! Проклятые!

— Самих спалим живьем!

— Будя! Помудровали! Чего только не творили, а мы расплачивайся? А ну, давай, ребята!

— В озеро их, иродов! В озеро!

Толпа с яростными криками двинулась навстречу подъезжающим.

В это время передний тарантас остановился у озера. Лысый кучер, увидев бегущих людей, в смятении бросил вожжи, подбежал к остановившейся рядом телеге и вместе со своими товарищами начал сгружать с нее бочку. Наконец им удалось свалить ее на землю. Уперлись в ее вздутый бок, толкнули все разом, и она медленно покатилась к озеру. Но у самого обрыва бочка натолкнулась на ствол березки, раза два качнулась и замерла. Лысый человек подскочил к ней, начал толкать. Тоненькое деревце согнулось, оно вот-вот должно было сломаться и дать дорогу бочке.

— Каньдюк! — узнал кто-то.

— У-у-ук! — надрывным зловещим эхом откликнулась толпа.

Подбежавший первым Савандей рванул Каньдюка за плечи:

— Ты что это делаешь, бабай?

Тот забрыкался, пытаясь дотянуться ногами до бочки.

К бочке подскочил Имед, пригнулся, двинул плечом — она легко откатилась от берега. Схватил ее снизу, рванул — поставил на попа. Потом побежал к бесновавшемуся Каньдюку.

С тарантаса донесся глухой стон.

— Тухтар! Это ты! — Элендей вытащил из его рта кляп, начал торопливо развязывать впившиеся в тело веревки.

— Видишь, что наделали, сват!

— Расплатимся! Сторицей!

Каньдюк, ежась под взглядами подступивших к нему людей, сгорбившись, пятился к берегу. Страх придавал ему силы. Имед еле удерживал трясущегося, как в лихорадке, старика.

— Что вы? Что вы, братцы? Разве можно так? — заикался Каньдюк.

— А с нами так можно? — спросил Савандей. — Хочешь, чтобы в деревне черный столб поставили? Да?

— Братец Савандей! Земляки! — закрутил лысой головой Каньдюк, как змея, которой наступили на хвост. — Иль не для вас стараюсь? А-а? Староста! А ты чего же молчишь? Прикажи!

— Ой! Моготы никакой нет! — застонал, уткнув лицо в ладони, Элюка и юркнул за чью-то спину.

Не собирались помочь Каньдюку и его сподвижники. Сгрудившись в сторонке, как овцы в непогоду, они молчали. Думали об одном — как бы самим спастись от расправы.

Вконец отчаявшийся Каньдюк рванулся, задергался, замахал руками и ногами.

На Каньдюка грудью надвинулся Элендей.

— Ну, бабай, значит, водички захотел? — сказал он. — Понятное дело, жарко сейчас. Ишь, как плешь-то твоя вспотела! Наплясался на свадьбе, уморился. Освежиться надо. Посторонись-ка, Имед, — и Элендей толкнул Каньдюка в воду.

Толпа захохотала, заулюлюкала.

— Искупайся сперва. Потом поговорим. На свежую голову.

— Элендей! — крикнул кто-то. — Что же ты его одного просвежаешь? Нямась тоже ведь взопрел. Нелегко с таким брюхом на свадьбе плясать!

— Не сомневайтесь, братцы, — хохотнул Элендей. — У меня память хорошая, и про сынка не забуду. Всему семейству удовольствие сделаю.

Толпа одобрительно загудела.

Нямась растолкал своих приспешников, пустился бежать. Его дружки бросились врассыпную. Парни бросились в погоню. Нямася догнал Тухтар:

— Не уйдешь!

Жирная спина лавочника дернулась под ударом черной блестящей нагайки. Он взвизгнул, ткнулся носом в траву. Подбежал Элендей, поднял его за ворот и поволок к озеру. Молодой Каньдюк попытался сопротивляться, замахнулся нагайкой, но она сразу же очутилась в руке Элендея. С шумом взметнулись брызги. Нямась забарахтался рядом с отцом.

Элендей протянул Тухтару отнятую нагайку:

— Не поленись, браток! Помой их как следует. Много грязи на них. Соскреби получше. В две руки. Мочалки у тебя хорошие.

Тухтар спустился в воду, подошел к Нямасю.

— Ныряй!

Нямась метнулся в сторону. Тухтар ударил его сразу двумя нагайками, и он плюхнулся в воду.

— Ого-го!

— Как жаба!

— Еще, Тухтар! Наддай пару!

— С оттяжечкой, с оттяжечкой!

— Не ленись!

Как только голова Нямася показывалась из воды, ее сразу же встречал удар нагайки. Нямась захлебывался, судорожно ловил воздух перекошенным ртом, хрипел.

— Ныряй! Ныряй! Плохо! Плохо!

Тухтар подошел к Каньдюку:

— Давай-ка ты теперь берись за дело. Покажи сынку, как нужно нырять. Поучи его.

— Братцы! Убьет ведь! Сумасшедший он! Что же вы смотрите?

— Ныряй, умник! У-у, змей!

Черной молнией сверкнула нагайка, и Каньдюк с бульканьем погрузился в воду. Над волнами вздулся пузырь бордовой рубахи.

Теперь работы прибавилось, и Тухтар едва успевал поворачиваться.

— Молоти! Молоти! — беспрестанно надрывался кто-то густым басом. Ему вдохновенно вторили другие.

Нямась, громко фыркая, бросился вплавь к другому берегу. Но Тухтар, научившийся у Миши плавать по-волжски, легко настиг его.

— Кунай! Кунай!

— Поглубже!

— На дно его! На дно!

— Пусть раки полакомятся! На год мяса хватит!

Тухтар вернулся к дрожащему от холода и страха Каньдюку:

— Попомнишь меня!

Свистнула нагайка, и Каньдюк с отчаянным криком исчез под мутной взбаламученной водой.

— Остановись, Тухтар! — послышался голос Эбсэлема. — Хватит!

— Чего там хватит? Лупи, Тухтар!

— Давай! У тебя свои счеты!

— Про запас вложи!

— Не помрут! Мы больше терпели!

Старика больше Тухтар не тронул, но Нямасю добавил щедро, от всей души.

— Выходи, Тухтар! — позвал Имед.

Когда Тухтар выбрался на берег, он увидел рядом с Элендеем Палюка, Мишу и его сестру Аню. Забросил в озеро нагайки.

Палюку сказал:

— Не буду больше чечевицей!

— Какой чечевицей? — удивленно переспросил Палюк.

— Придорожной, которую всякий топчет!

— А-а! Вот ты о чем! Напутал ты меня. Я уж подумал, что ты того… — улыбнувшись, Палюк покрутил пальцем у своего виска. — А чечевицей не будь. Правильно. Орлом станешь. Знаю.

Вечером Тухтар почувствовал себя очень плохо, его бросало то в жар, то в холод.

Палюк внимательно осмотрел его, выслушал, выстукал, но ничего опасного не нашел.

— Просто перенервничал ты, парень, переволновался. Отдохнуть тебе надо хорошенько, позабыть все передряги. Возьму тебя с собой.

Ночью Палюк, Тухтар и Аня уехали в Симбирск.

А рано утром в Утламыш на тройке прикатил урядник. Около него крутились двое, одетых по-городскому, юрких, с цепкими глазами.