Камеристка

Глава двадцатая

А вот маскарады, которые так любила королева и которые всегда проходили под каким-нибудь девизом, обычно бывали буйными.

Я вспоминаю один такой, который назывался «Все лесные звери», где все дамы и господа должны были быть в облегающем голое тело бархатном одеянии, а их лица при этом скрывать маски зверей.

Господа по большей части выбрали себе маски оленей или диких кабанов, а дамы предпочли костюмы косуль или зайцев. Были там и изящные лисички и несколько притворно пугливых самок оленей. Необычным был фасон костюмов, тесно облегающих тело от горла до ног и с открытым разрезом, чтобы «не мешать естественным функциям тела». Никто не знал, кто скрывается под маскарадным костюмом, и можно было, не смущаясь, обмениваться партнерами.

В парке замка Малый Трианон было очень весело, за каждым кустом вскоре слышались понятные стоны и вздохи. Мужчины — «лесные звери» совершенно естественно справляли малую нужду, выставляя на обозрение свои эрегированные члены, и звери-женщины, не смущаясь, делали свой выбор. Против всех законов природы кабан-секач спаривался с косулей, олень вспрыгивал на лисицу, а жеребец или медведь осчастливливал зайчиху.

Чтобы случайно не стать целью мужских атак, королева сняла маску в виде головы самки белого оленя. Когда веселье показалось ей чересчур бурным, Мария-Антуанетта устранилась от греховного действа и удалилась в свои покои.

Король с самого начала отказался участвовать в маскараде. Монарх не любил празднеств такого рода: ему было неприятно, даже когда ему приходилось принимать государственных гостей.

Я вспоминаю, что тогда подумала: мадам Онорина заработает кучу денег, когда ей придется устранять последствия этого маскарада. Надеюсь, у нее достаточный запас мешочков со специальными травами.

Во время другого бала-маскарада мужчины-участники были наряжены как бабочки, стрекозы и жуки в тесно облегающих пестрых трико и с нежными крылышками из тончайшего газа, обтягивающего легкие, как перышки, проволочные конструкции.

«Все, что живет на лугу» — гласил девиз, и поскольку лица при этом они не скрывали, а только расписывали, как подсказывала фантазия, то все было гораздо скромнее. Дамы были наряжены в костюмы цветов и носили при этом пышные юбки, раздельные полы которых были выполнены в форме лепестков, а их прически украшали фантастические украшения из цветов. Каждый цветок в ходе вечера искал себе одну или несколько бабочек или жучков; когда они позволяли себя «опылять» и позволяли ли вообще, это зависело от их настроения. Во всяком случае, этот праздник не превратился в такую бесстыдную оргию, как «Лесные звери».

В начале 1775 года королева увлеклась перьями павлинов и страусов и ввела в моду экзотические головные украшения из гигантских пучков.

— Почему бы королеве Франции не позволить себе то, что является само собой разумеющимся для каждого вождя дикарей. — Она имела в виду индейцев Северной Америки.

Все произошло в точности как и с ее страстью к бриллиантам. За несколько месяцев королева истратила миллион ливров.

Конечно, требовались подходящие поводы, чтобы демонстрировать эту роскошь. Зимний сезон с 1774 на 1775 год запомнился самыми роскошными придворными балами, какие когда-либо переживала Франция. Никогда я не подумала бы, что такое возможно.

Но сегодня я понимаю: получай королева удовольствия в постели, некоторые из сомнительных развлечений не состоялись бы.

Министр финансов Людовика месье Тюрго был разумным человеком и жил очень экономно, поэтому поведение королевы приводило его в отчаяние.

Многие французы, прежде всего торговцы и ремесленники, были огорчены «дорогой бесполезностью монархии и ее любимцев». Как там писали в одном памфлете того времени?

«Версаль не представляет собой ничего более чем сверхдорогую фривольность, где заласканные бездельники обогащаются за счет усердных торговцев и рабочих». В одной газете на стене Пале-Рояля я тогда прочитала: «Версаль — это лишь вершина айсберга, который ради благосостояния нескольких бесполезных эксплуатирует большинство».

Я и сегодня еще чувствую мурашки, которые побежали у меня тогда по спине.

Месье Тюрго, не самый радикальный защитник этой точки зрения, но один из самых честных, выразился так:

— Традиции, относящиеся к варварским временам, нужно отменить.

Людовик XVI не очень любил надоедливого Тюрго, но ему он был нужен так же, как его деду месье де Шуазель. Тюрго принялся за неблагодарное дело — ограничить расходы двора, устранить средневековые цеховые ограничения и способствовать свободе ремесел. Кроме того, он ликвидировал устаревшее corvee, право дворян использовать бесплатный труд крестьян в их вотчинах. Он запретил дорожные пошлины в пределах страны, которые мешали перевозке зерна и других товаров по Франции и тем самым делали их намного дороже.

«Впервые у французов появился свободный зерновой рынок», — ликовали газеты.

Урожай 1774 года выдался чрезвычайно скудный. Тюрго был уверен, что свободная перевозка зерна и падающие благодаря этому цены на хлеб смогут предотвратить грозящий массовый голод. Но получилось как раз наоборот. Бессовестные спекулянты скупили зерно и так взвинтили цены на хлеб, что бедняки вообще не могли покупать хлеб.

Начали искать виновного и нашли: конечно, им стал министр финансов Тюрго. На него и вылился гнев голодающего народа и уволенных таможенников, которых он лишил работы и денег.

Придворные также ненавидели его, потому что он урезал их расходы; как и остальные дворяне и члены средневековых гильдий. Нехватка зерна привела к волнениям в стране, ее все сильнее обворовывали и грабили.

К началу мая 1775 года разразилось восстание в Париже. Волнения дошли даже до Версаля.

Перед дворцом собралась рассвирепевшая толпа, которая кричала:

— У нас нет хлеба. Мы пришли, чтобы взять себе здесь хлеба!

Высшие слои общества начали понимать, на что способен разгневанный голодный люд.

В столице месье Тюрго бросил против восставших армию, так как жандармерия бессильна. Король призывал к сдержанности, но министр предполагал, что эти выступления не просто спонтанные действия голодающих людей, а заранее подготовленный и спланированный политический заговор.

Солдаты стреляли по толпе, Тюрго велел даже подвезти пушки, а главарей бунтовщиков повесили на фонарных столбах. Восстание быстро подавили.

Мария-Антуанетта тогда очень испугалась. Несмотря на ядовитые памфлеты, она считала, что народ почитает и любит ее и Людовика, и, не обращая внимания на распространяемые похабные карикатуры, мнения своего не меняла.

Люди и любили короля, но они ненавидели монархию.