Камеристка

Глава пятьдесят третья

5 мая 1789 года депутаты Генеральных штатов должны были провести свое первое заседание. За несколько дней до этого все принимали участие в процессии, которая торжественно проследовала от собора Парижской Богоматери до собора Святого Людовика.

Герольды на роскошных белых лошадях предводительствовали в этом великолепном шествии; за ними шагали депутаты так называемого третьего сословия мимо толпы, которая во всю глотку радостно приветствовала их.

Господа оделись в скромные черные костюмы без всяких украшений и в черные накидки, ниспадавшие до бедер; на головах у них были черные треуголки без украшения из перьев. Представителям третьего сословия запрещалось носить их.

— Они выглядят как мрачные вороны, — пробормотала демуазель Элен, также наблюдавшая за шествием участников Генеральных штатов. — Представители второго сословия и то больше радуют глаз.

На их черных шелковых плащах красовались пышные вышивки из золота, накидки и жилеты украшало серебро, на них были кюлоты из черного шелка, шелковые чулки, кружевные жабо и манжеты, а на шляпах развевались великолепные белые перья.

Мадам дю Плесси разрешила и мне присутствовать на этом спектакле. Я стояла рядом с демуазель Элен недалеко от собора Парижской Богоматери и восторженно хлопала в ладоши. И вот приблизилось первое сословие.

Простые священники, как и представители третьего сословия, были в скромных простых черных одеяниях. Только высшее духовенство предстало во всей красе. Епископы кутались в ярко-красные, архиепископы в фиолетовые и кардиналы в пурпурные мантии.

Внезапно послышались крики «Да здравствует король», и тут мимо нас проехал сам Людовик XVI так близко, что можно было его коснуться. По такому случаю на его величестве было сверкающее золотом одеяние, а на его огромной шляпе сверкал необыкновенно большой бриллиант.

— Если камень чистый, то на него наш король мог бы больницу построить, — громко произнес мужчина рядом со мной. Судя по внешности, это был состоятельный купец. Он разговаривал со своими сопровождающими, хорошо одетыми буржуа.

— Видели? — насмешливо спросил другой. — Выражение лица его величества совсем не подходит к его помпезному наряду. Обычно у него для народа есть любезная улыбка, а сегодня он выглядит прямо-таки угрюмо.

— Ничего удивительного, друг мой, — засмеялся другой, — прислушайтесь-ка, месье.

Я тоже навострила уши и очень отчетливо услышала:

— Да здравствует герцог Орлеанский!

Многие консервативные придворные предупреждали короля, что может случиться нечто подобное, еще перед созывом Генеральных штатов, как и его брат д'Артуа и принцы Конти и Конде. За год до этого эти господа просили короля в совместно составленной петиции наконец уволить Жака Неккера.

— Или этот господин глуп как пробка или жутко ленив, — гадал принц Конде. Кроме того, они требовали, чтобы король проявил жесткость и бросил всех антимонархически настроенных провокаторов в Бастилию.

— Этим тварям еще удастся добиться того, что веками существовавшая королевская власть во Франции безвозвратно исчезнет. Господство народа опасно. Оно ведет к извращениям и насилию. Так было во все времена и у самых разных народов.

Мария-Антуанетта поддерживала их:

— Народу, каким бы умным он себя ни считал, недостает необходимой мудрости, чтобы делать нужные выводы. Им должны руководить лица, которым такое понимание даровано Богом.

Но Людовик доверял швейцарцу и предоставлял ему принимать все решения. Кроме того, он говорил:

— Народ любит меня, своего Богом дарованного им короля.

Слева от Людовика сидела королева. Теперь при ярком солнце, на воздухе, Мария-Антуанетта, хотя и хорошо выглядевшая, показалась мне очень постаревшей.

Ее некогда такие пышные волосы заметно поредели, и на висках виднелись седые пряди. И ее кожа утратила юношескую упругость.

В этот миг, увидев ее отмеченное заботами лицо, я впервые осознала, что ей тридцать четыре года, и она всего на два года старше меня. В моих глазах она до сих пор оставалась молодой королевой, танцевавшей ночи напролет, которая устраивала праздники, придумывала шутки с переодеваниями, развлекалась в театре, сама пела на сцене и в своей миниатюрной деревне играла со своими хорошенькими овечками.

В последние годы часть задач по управлению, которые, собственно, должен был бы взять на себя ее супруг, повисла на ней.

— Королева, работает много и ничего не добивается, — решила моя госпожа. Даже самое разумное предложение, которое сделала Мария-Антуанетта, Людовик отверг. Она была за то, чтобы собрание сословий состоялось не в Париже или его окрестностях, а километрах в тридцати от столицы. Бунтующие столичные жители оказались бы, таким образом, вдали от делегатов и не смогли бы повлиять на них. Король опрометчиво отверг это. Собрание состоялось в Версале, недалеко от дворца.

Для парижан это означало всего несколько часов прогулки пешком; можно было ожидать, что возбужденная толпа одним своим хныканьем будет давить на собрание и выжимать из него согласие.

Высокие господа между тем сели в свои кареты, чтобы проехать мимо собора Святого Людовика. Когда королева проезжала мимо кучки торговок рыбой, как известно, самых горластых в Париже, внезапно раздался вызывающий крик: «Да здравствует герцог Орлеанский!»

Поскольку перед этим было очень тихо, то этот возглас прозвучал особенно громко. Мария-Антуанетта побледнела и схватилась за сердце. Она страдала от удушья, и моя госпожа, сидевшая рядом с ней, немедленно подала ей флакончик с нюхательной солью. Приступ сразу прошел.

Вместе с другими членами королевской фамилии Людовик и его супруга заняли свои места в позолоченных и обтянутых бархатом креслах, под красно-фиолетовым балдахином. Издали королева в своем синем шелковом платье с серебряными нитями и с волосами, в которые ее личный парикмахер вплел цветы и жемчуг, выглядела сказочно прекрасной.