Камеристка

Глава семьдесят третья

На этот раз я шла по кварталу Сен-Поль с одним пожилым знакомым папаши Сигонье. Чаще всего дядя Жюльена давал мне в провожатые молодого человека, но Пьеру было лет сорок пять. Он оказался спокойным провожатым, с которым было приятно поболтать.

В квартале Сен-Поль столетиями селились парижские евреи; на улице Роз с XII века существовала еврейская колония. Здесь жили в большинстве своем давно осевшие семьи из Эльзаса и Миди, причем эльзасцы населяли улицу Турнель и окружающие улицы и площади, в то время как семьи из Миди предпочитали улицы Бланк Монто или Бур-Тибур.

Когда мой защитник и я шли по улице Роз, из боковой улицы послышались громкие крики о помощи. Мы быстро завернули за угол, чтобы выяснить причину шума. Свора пьяных солдат напала на прохожего еврея. Его кипа[57] съехала набок, когда он хотел помешать наглецам срезать кошелек с его пояса.

— Давай сюда, ты, еврейская собака! — закричал один солдат и ударил мужчину кулаком в лицо, разбив ему бровь, которая начала сильно кровоточить. Другие парни тоже набросились на еврея, со стоном рухнувшего на землю. Они обзывали его «неверующей свиньей», «осквернителем невинных христианок», «эксплуататором бедных французских рабочих» и «кровопийцей».

В этот миг с другого конца улицы появился офицер на лошади, казалось, он готов положить конец этой суматохе. Все произошло мгновенно, так что я в это и поверить не могла.

Офицер, лейтенант гусар, громко отдал приказы. Но они вызвали лишь смех у пьяной орды. Теперь они все окружили нервно пританцовывавшую лошадь и больше не обращали внимания на лежащего на земле еврея.

Лейтенант обнажил свою саблю и попытался отбиться от нападающих, но один из мужчин уколол лошадь ножом слева, на что та с громким ржанием взбрыкнула, встала на дыбы и попыталась сбросить всадника.

Офицер удержался, но бунтовщики уже схватили его и с криками «ура» стянули его с лошади.

— Ха, это еще лучше. Вместо еврея повесим лейтенанта.

— Да, — вопили его товарищи, — на фонарь его. Нам больше не нужны офицеры. Теперь мы отдаем приказы.

И парни действительно попытались повесить лейтенанта на ближайшем фонаре. Я застыла от ужаса и могла только молча сжимать рукоятку своего кинжала.

Тут я услышала три резких громких свиста, которые издал Пьер, угрожающе размахивая своей саблей, и голосом, слышным на весь квартал, он закричал:

— Убирайтесь к черту, вы, стервецы!

— Ха, — крикнул один из удивленных солдат, — это еще что такое? Ты, может, сам из благородных кровопийц? Что-то непохоже, парень.

— Я принадлежу к свободным гражданам Франции, как и мои товарищи. — И с этими словами мой провожатый указал широким жестом на постоянно растущую толпу мужчин и женщин, которые, как по волшебству, внезапно возникли на месте происшествия. Его свистки привлекли толпу экзотически одетых цыган.

И самое чудесное, что все были вооружены кинжалами и значительно превосходили по численности мародеров. По каждому из них, не важно, женщина или мужчина, было видно, что они с удовольствием пустят в ход кинжалы.

Солдаты испуганно побросали оружие, отпустили несколько помятого офицера и подчинились, тупо пялясь на пестро разряженную превосходящую силу. Прежде чем им позволили убежать, солдаты получили самую суровую порку в своей жизни, так что они потом могли только ковылять, причем месье Пьер еще крикнул им вслед:

— Не забудьте, друзья, вы простые солдаты, а не судьи. А уж тем более не палачи. Ваша задача защищать нас от врагов Франции, а не нападать на сограждан.

Еврей давно испарился, как только пьяная банда занялась офицером. Да и кто мог его за это осудить?

— Месье Пьер, как это получилось? Откуда так быстро появились все эти люди? — удивленно спросила я его. Помощники уже беззвучно исчезли так же, как и возникли, как будто сквозь землю провалились. Только один мальчик, подросток с платком в желто-красную клетку, повязанным на смоляных кудрях, вернулся, ведя на поводу лошадь лейтенанта, убежавшую от страха. Офицер поблагодарил месье Пьера и дал цыганенку монету; он выглядел несколько смущенным, но чувство облегчения превысило, и с многочисленными криками «спасибо» и «благослови вас Бог» офицер сел на свою лошадь и ускакал прочь.

— Мадемуазель Жюльенна, то, что вы сейчас видели, было всего лишь небольшой акцией нашей маленькой, но в высшей степени эффективной и почти вездесущей военной силы. Мы, цыгане, защищаемся сами и при определенных условиях готовы также распространить свою защиту и на не цыган. Вот это был именно такой случай.

— Но как люди пришли сюда так быстро? Я только услышала, как вы три раза свистнули, и они выросли как из-под земли.

— Мои люди меня знают; я хотя и не король цыган, но один из его заместителей. И могу требовать абсолютного послушания. Это значит, если я свистнул, они должны прийти.

— Но, месье Пьер, меня поразила скорость.

— Ну, где один цыган, да такой важный, — поблизости целая толпа его соплеменников. Как бы иначе смогли мы выжить вдали от своей родины в окружении врагов? Мы не такие мирные и богобоязненные, как евреи; мы защищаем свою шкуру. Конечно, многих из нас убивают, хотя в отличие от евреев мы верим в христианского Бога, Деву Марию и Святой Дух. Но преступления против нас никогда не остаются без возмездия. У нас, цыган, живут по законам древних израильтян, и его не только цитируют: око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь.

Теперь мне стало ясно, почему с тех пор, как я стала находиться под защитой папаши Сигонье, на меня никто не нападал. Хорошая весть в эти плохие времена.

Я вслух стала гадать, кто же является королем цыган. Но месье Пьер только пожал плечами и, улыбнувшись, ответил:

— Если наш король захочет, то однажды сам вам это скажет, мадемуазель.

По поводу мелких карманников давно уже никто не возмущался, и грабежи были делом обычным; причем преступники, если их удавалось схватить, нахально утверждали, будто имеют на это полное право. У ограбленного ведь всего больше, чем у них, и это несправедливо, потому что все люди рождены равными.

Национальное собрание в конце концов все-таки было вынуждено объявить в Париже закон военного времени. Но большинство преступников все-таки оставались без наказания.

Откуда бы государству вдруг взять так много полицейских и национальных гвардейцев?

Американский посол, губернатор Моррис, в беседе с Людовиком XVI выразился так:

— Париж, сир, бесспорно, самое испорченное место в цивилизованном мире. Воровство, инцест, убийство, грабежи и зверская жестокость, куда ни посмотри. И все-таки это город, ваше величество, который в священном деле свободы сделал такой огромный шаг вперед.

Как я узнала от мадам дю Плесси, король на это лишь нехотя кивнул — до свободы ему уже никакого дела не было.

— Моррис и сам не из скромников и считается довольно прожженным, — говорила мадам Франсина, — но ему отвратительны отцы, которые вступают в интимные отношения со своими дочерьми. Кровосмешение, говорит он, во Франции распространено гораздо больше, чем за ее пределами.

Возможно, революция лишь ускорила падение морали и нравственности, чей фундамент давно уже пошатнулся. Были такие, кто, как, например, мадам Ла Тур дю Пин, видели в аморальности королей причину распущенности всех граждан.

— Как можно удивляться порокам низших сословий? Им ведь долго подавали дурной пример.

Но то, что высоконравственная дама так порицала, к нашему тогдашнему королю определенно отношения не имело.