Камеристка

Глава шестьдесят восьмая

Никто в Тюильри не мог знать, переживет ли он следующий день. Мы слышали о кровавых стычках, насилиях и узнавали об убийствах из мести. 21 октября перед булочной в центре города образовалась толпа. Люди кричали, что пекарь виноват в нехватке хлеба. Естественно, это была чушь. Мужчина провел всю ночь в своей пекарне, но теперь у него кончился запас муки.

Никакие оправдания ему не помогли. Черни нужна была жертва. Пекаря поволокли к Гревской площади, где кровожадная толпа повесила его и потом еще и отрубила голову, насадила на пику и с воплями прошла так по городу.

Это был жуткий ритуал, который совершался много раз в день в разных частях города. У полиции и Национальной гвардии не было никаких шансов против вооруженных парижан, однако они пытались сначала захватывать самых отъявленных нарушителей закона. Но вскоре это оказалось опасным, потому что чернь силой защищала преступников.

— Королева очень сочувствует вдове жертвы и посылает женщине шесть тысяч ливров из своих личных денег, — сообщила мадам Кампан.

Мария-Антуанетта ради детей старалась не подавать виду, что боится. Но тот, кто внимательно наблюдал за ней, замечал, как у королевы стал пропадать голос. И тогда на глазах у нее появлялись слезы.

— Мои враги не должны знать, что им почти удалось меня раздавить, но внутренне я истекаю кровью, потому что ранена в самое сердце, — доверилась королева моей госпоже. — Мне хотя и оставили драгоценности и роскошные туалеты, но я — всего лишь заключенная. Им нужно силой предотвратить бегство короля и его семьи.

Несмотря ни на что, королева искала возможность покинуть страну. Немногие друзья королевской семьи непрерывно строили планы бегства; по крайней мере дофину и его матери нужно было обеспечить безопасность.

— Мария-Антуанетта должна попасть за границу, — сказала я, злясь на нерешительного короля, из-за которого они оказались в этом ужасном положении. — Ни одна женщина не должна переносить то, что терпит сейчас наша королева потому, что неспособные мужчины хотят настоять на своем. Каждый зверь, попавший в ловушку, пытается освободиться. Мой отчим рассказывал мне, что прошлой зимой он поставил западню на волка и зверь действительно туда угодил. Чтобы его не убили люди, чудовище перекусило себе переднюю лапу и, прыгая на трех лапах, обрело свободу. Эмиль нашел в западне только отгрызенную волчью лапу. Если уж дикий зверь способен на такое, то человек должен быть в состоянии отважиться на все ради своей свободы.

Мадам Франсина на это поведала мне то, что при дворе знали лишь немногие посвященные:

— Людовик уже связался с другими европейскими государями. Король заявил мне и некоторым другим придворным: «Мое согласие лишить дворянство и высшее духовенство их привилегий — это всего лишь отвлекающий маневр, чтобы выиграть время, вызвать с моей стороны к жизни революцию».

Это, надо признаться, совершенно ошеломило меня. Такого я от нерешительного короля никак не ожидала. Откуда в нем вдруг такое мужество? Можно было только надеяться, что он будет действовать осторожно, иначе дни его и Марии-Антуанетты скоро будут сочтены.

— Людовик наконец преодолел свою гордость и обратился к Карлу IV Испанскому с просьбой о финансовой поддержке, — продолжала моя госпожа. — С тем же и к императору Иосифу Австрийскому. Он пытается объяснить обоим, что ему срочно нужны деньги.

Я не стала ничего говорить о своих сомнениях — что понимает маленькая камеристка в большой политике, — да и перспективы на помощь были очень туманные. Но и этот призрачный шанс побудил некоторых друзей монарха дать ему фатальный совет все-таки не бежать из Франции, даже при опасности, которая будет грозить в первые дни контрреволюции его жизни и жизни его семьи.

Чрезвычайно рискованный совет, можно даже сказать глупый.

При дворе каждому нужно было вести себя так, будто все в полном порядке. В первую очередь это относилось к придворному церемониалу. Да, даже оживили старые обычаи со времен «короля-солнца». И было не важно, что парижская чернь устраивает под окнами дворца громогласные демонстрации.

Традиционный обряд вставания и отхода ко сну короля соблюдался, как и столетия назад, а королева, как и в начале их брака, председательствовала при вечерних карточных играх. Даже приглашали гостей. Старый обычай, когда король и его супруга ели на глазах у всех, пережил свой ренессанс, причем их обслуживали лакеи в роскошных ливреях.

Они сидели как две куклы в жестких церемониальных одеждах, и все могли на них глазеть. Так как Людовику больше не разрешалось, к его великому сожалению, ходить на охоту, он часто скучал. И от этого чувства пустоты он налегал на еду еще больше, становясь все круглее. У Марии-Антуанетты, напротив, почти полностью пропал аппетит, и она постепенно худела. И в то время, как король ценил хорошее вино, его супруга довольствовалась только водой.

После ремонта Тюильри стал центром общественной жизни Парижа. Тут праздно шатающимся было чему удивиться, когда аристократы, князья церкви, командиры Национальной гвардии и важные граждане выходили из своих блестящих карет и в форме или в вечернем туалете со своими разнаряженными дамами входили во дворец.

«Марии-Антуанетте действительно удалось среди ада создать островок мира и мнимой гармонии», — писал царице Екатерине один русский дипломат, который часто бывал в гостях у мадам дю Плесси.

Конечно, как и прежде, бывали возмущенные протесты, буйные демонстрации, прямо на улицах совершалось насилие, но это просто игнорировали. Король, его семья и придворные походили на группу дрессированных пуделей, которые встают на задние лапки, ведут себя примерно, но совершенно никому не нужны.

— Революционная пресса, провокационные лозунги в газетах, листовки, злобные карикатуры — их все видят, но делают вид, будто они никого не касаются, — удивлялся и граф Аксель фон Ферзен.

— Теперь город патрулируют добровольные соглядатаи, и если встречают кого-нибудь без триколора, то у него должна быть очень убедительная отговорка, иначе ему придется плохо, — предостерег меня папаша Сигонье.

К сожалению, многие дамы, направляясь на приемы к королеве, излишне провоцировали народ: они прикрепляли к платьям белые кокарды вместо революционных сине-бело-красных. И их прически украшали букеты белых лилий и белые банты. Это необдуманное поведение эмоций свидетельствовало о недостатке ума.

Мадам согласилась со мной:

— Королева тоже смотрит на это скептически, но его величество считает, что нельзя обижать аристократов, которые еще не отправились в изгнание. Нужно доставлять им удовольствие.

Тюильри, как и Версальский дворец, после полудня был открыт для всех посетителей. Чтобы попасть туда, требовалось только купить входной билет, а мужчины должны были быть обязательно в шляпах. Коридоры и лестницы были переполнены. Если сначала к монарху еще относились с некоторым почтением, то со временем все изменилось.

Я очень близко подружилась с одним гвардейцем из лейб-гвардии короля. Молодой человек был на десять лет моложе меня и оказался пылким любовником. Тогда я была просто одержима неимоверной жаждой жизни, жаждой физической любви. Возможно, это было вызвано жизненными обстоятельствами, при которых никто не знал, переживет ли он эту ночь или его убьют.

Мы использовали любой случай для любовных игр, но это было совсем непросто. Но мы сделали из нужды добродетель и возмещали краткость нашей страстной близости ее частотой.

Бывало так, что мы стояли в углу, я задрав юбки, а Фабрис — так звали моего усердного любовника — между моих бедер, в то время как какой-нибудь слуга или посетитель проходил мимо нас или моя госпожа отправляла кого-нибудь на мои поиски. Тогда мы ненадолго прерывались.

Фабрис, хотя и неохотно, отстранялся, а я опускала юбки. Как только помеха исчезала, мы сразу продолжали. Стойкость Фабриса была необыкновенной.

С трудом мне удавалось скрывать эти отношения от Жюльена. Он был и оставался мужчиной моего сердца, отцом моего сына, и я ни в коем случае не хотела сделать ему больно.