Все лето 1783 года братья Жак и Жозеф Монгольфье[27] удивляли парижан своими странными махинациями. Оба были почтенные горожане, образованные и умелые изобретатели, но находилось немало и таких, кто считал их фантазерами.
— Но то, что они теперь выдумали, это уж слишком, — заявил месье Клери, личный слуга его величества короля, — эти сумасшедшие ведь хотят на самом деле подняться в воздух на шаре, наполненном газом.
— Ну и что? — спросила демуазель Буше, камеристка Марии-Антуанетты — это уже давно делают.
— Да, конечно, — ответил месье Клери, — но новизна в том, что братья хотят прикрепить к шару корзину с пассажирами. И те смогут управлять шаром, чтобы лететь в заданном направлении. Когда шар достигнет цели, пассажиры корзины смогут спустить его на землю и самостоятельно выйти из корзины.
— Ха, ха, что за безобразие, — высокомерно заметил лакей постарше, — еще Леонардо да Винчи пытался сконструировать летательную машину, но в конце концов отказался от этой затеи, человек все-таки не птица. Ему никогда не удастся воспарить в воздух, как нашим пернатым друзьям.
Демуазель Буше поддержала его.
— Если бы Господь хотел, чтобы люди летали, он дал бы им крылья. А вы как думаете, мадемуазель Берто? — спросила она меня, но я ничего не могла сказать на это; о месье да Винчи я еще никогда не слышала, так что я ответила дипломатично:
— Если это опасно, то его величество никогда не даст на то своего позволения.
Братья несколько раз были на аудиенции у короля и объяснили ему строение своей конструкции в мельчайших деталях. Когда господа Монгольфье представили ему двух отважных пилотов, которые должны были управлять баллоном и корзиной, Людовик наконец, хотя и слегка колеблясь, дал свое благословение.
Первый полет «Монгольфьера» должен был состояться 21 октября 1783 года в присутствии королевской семьи перед замком ла Мюэте на западе Парижа.
— Месье, — сказал Людовик, — я разрешаю вам посадить в корзину петуха, утку и барана.
Целью воздушного путешествия был Перепелиный холм. Эта возвышенность находилась примерно в восьми километрах от замка ла Мюэте и тогда еще совершенно необитаема.
— На какую высоту вы хотели бы подняться, господа? — спросил пилотов монарх.
Те ответили:
— Девять тысяч пятьсот метров, сир. — На короля это произвело большое впечатление.
— Мы от души желаем вам удачи в столь отважном поступке.
Наконец наступил долгожданный день. Королева, король, его брат д'Артуа, его сестра Елизавета, а также тетки Аделаида и Виктория — принцесса Софи была больна — стояли в ожидании на террасе замка в окружении придворных и толпы слуг.
— Спорим, странное чудовище даже не поднимется в воздух. А если и поднимется, то не пролетит и пятидесяти метров, не говоря уж о девяти с половиной километрах. Для этого корзина с содержимым слишком тяжела, — заявил д'Артуа, самый младший брат короля.
— Я считаю, что баллон должен был быть в три раза больше, чтобы поднять груз, — самоуверенно сказал герцог де Лозен.
— А что будет, если баллон лопнет? — Этот вопрос осторожно задала Мария-Антуанетта.
— Тогда, мадам, вам нужно будет как можно скорее спрятаться в укрытии, — ответил король. Все окружающие рассмеялись.
Я была уверена, что напугана не только королева — многие разделяли ее недоброе предчувствие. Мадам дю Плесси хотела заключить пари с мадам Кампан об исходе предприятия, но королева запретила это, сочтя фривольностью.
Газ поступал в баллон, и его оболочка надувалась; трио животных было «на борту», господа пилоты стояли на своем посту, и после команды «отпустить веревки» конструкция поднялась в небо.
Пестрый шар с пассажирской корзиной поднимался все выше — петух с самого начала молчал, — а зрители стояли, задрав головы, на террасе замка.
— Подъем закончен, — сообщил король, — теперь пилоты задают направление в сторону Перепелиного холма.
Оставалось только удачно приземлиться. Скептические голоса, предрекающие плохой конец этого смелой затеи, стали громче.
Теперь все ждали гонца с известием, и когда он после сорока минут бешеной скачки, тяжело дыша, но с сияющими глазами, сообщил королю об успехе, все стоявшие на террасе неистово зааплодировали. Вдруг не осталось ни одного, кто раньше выражал сомнение в удаче этого смелого эксперимента.