Камеристка

Глава шестьдесят пятая

У месье Неккера был план продать государственные акции, чтобы получить наличные в разграбленную казну. Но он не нашел никого, кто их у него взял бы. Дополнительные трудности возникли и из-за того, что никто больше не платил налогов.

А Национальное собрание? Оно усердно работало над созданием конституции. Какая роль отводилась там королю, оставалось тайной.

Париж наконец перехватил инициативу: 18 сентября в столице создали центральную власть, названную «коммуна», причем каждый избирательный округ города — их было, я думаю, шестьдесят — наделялся собственной исполнительной властью, а также должен был сам снабжать себя продовольствием, а не отсылать все в столицу.

Париж стал государством, где у власти был народ.

Рабочие, слуги, солдаты и женщины в этой коммуне хотя и не имели права голоса, но могли быть советниками и произносить речи.

Вскоре после этого случилось новое волнение. Газеты сообщили, что император Иосиф Австрийский будто бы заключил мир с османами. Предполагали, что Габсбургу мир на его южной границе нужен для того, чтобы все свои военные силы направить против Франции.

«Революция уткнулась в тупик. Ей срочно нужен новый импульс», — возвестил Жан-Поль Марат в своем «Друге народа».

Другая газета требовала:

«Король должен немедленно переселиться в Париж со всем двором. Там он будет под нашим контролем».

Приверженцы герцога Орлеанского тайно вели переговоры с подстрекателями внутри Национального собрания. Герцог рассчитывал занять место своего кузена. Ради этого он даже связался со смертельными врагами монархии.

— Мне кажется, будто кардинал захотел стать папой и поэтому заключает пакт с дьяволом, — сказала я папаше Сигонье.

На это он сухо ответил:

— Милое дитя, как ты думаешь, как часто это уже бывало? — И после небольшой паузы продолжил: — Герцог Орлеанский недооценивает людей вроде Жан-Поля Марата, Жоржа Дантона или Максимильена Робеспьера.

— Возможно, он хочет клин клином вышибить, — хихикнула я, с чем дядя Жюльена согласился.

Но добавил:

— Тогда он скоро заметит, что для этих людей он мелковат.

На рассвете 5 октября 1789 года это и произошло. Несколько сотен рыночных торговок — среди них было много переодетых мужчин — собрались у отеля де Виль и начали свой поход на Версаль. Сотни людей присоединялись к ним, чтобы потребовать от короля хлеба.

Зачинщики хорошо вооружились. С ножами, топорами и вертелами они топали к замку.

— Боже мой, мадам, — прошептала я испуганно, увидев беспорядочную толпу. — Они выглядят так, будто подготовились к шабашу.

Уже издалека были слышны их угрозы:

— Мы свернем шею австриячке! Мы поджарим ее печенку! А из ее кишок будем плести шнуры.

Дождь лил как из ведра и все усиливался, по мере того как они приближались ко дворцу. Немощеная дорога превращалась в болото, а непокорная толпа буквально по щиколотку увязала в грязи. Промокшие и злые как черти они продолжали идти. Но на их настроение погода не повлияла. С каждой милей угрозы становились все злобнее и оскорбления такими вульгарными, что дальше некуда.

Демуазель Элен решила искать прибежища в молитве.

Наш дорогой Франсуа поскакал верхом в Малый Трианон, чтобы сообщить королеве о приближении парижских рыночных торговок. Мария-Антуанетта послала за Людовиком, который находился на охоте в Медоне. А где же еще ему было быть?

Сама она быстро вернулась в Версаль к своим детям. Там царила паника. Прошло много часов, пока Людовик вернулся во дворец.

Вечером процессия рыночных торговок достигла дворца. Лишь несколько сотен солдат противостояли многотысячной толпе, которая топталась на Плас Де Арме, прямо перед широко открытыми воротами дворца. Не приказали даже закрыть тяжелые кованые ворота.

Некоторые устремились в зал заседаний расположенного поблизости Национального собрания. Голодные и усталые от долгого марша люди еще и вымокли до нитки. Они развалились на скамьях, размахивая ножами.

Такая слишком тесная близость к «народу» совсем не понравилась делегатам. Они не приглашали эту чернь, и представитель делегатов попытался заставить женщин покинуть зал.

Разбушевавшиеся рыночные торговки издевались над делегатами и их неспособностью создать разумное правительство и конституцию. Они криками выражали недовольство их представителю и отпускали непристойные замечания.

— Мадам, вы только представьте себе эту картину, — сказал маркиз де Донатьен мадам дю Плесси, когда рассказывая ей о событиях. — По одну сторону уселись перепачканные грязью женщины, которые горланили и переговаривались самым вульгарным образом, а по другую сидели совершенно ошеломленные делегаты, которые пребывали в ужасе от этого «выступления народа» и пытались продолжить свое совещание, как ни в чем не бывало.

На улице перед зданием немногие солдаты делали попытки завоевать некоторое уважение у разошедшейся банды. Я честно признаю, меня пугало, что чернь ворвется во дворец и зарежет его обитателей. Моя госпожа уже целый день чувствовала себя нехорошо.

Я уложила ее в постель. Она лежала, испуганная, на своих шелковых подушках и только Мяу-Мяу хоть немного развлекала ее.

К вечеру наконец явился король. Хотя измотанный и усталый, он принял делегацию женщин.

Королю удалось благодаря своей искренности смягчить взрывоопасную ситуацию. Он смог повесить вину за нехватку зерна на Национальное собрание.

В то время как король уговаривал женщин, со двора он мог слышать грубые оскорбления в свой адрес и особенно в адрес королевы.

Но король был прекрасным актером. К счастью, у него хватило присутствия духа, когда он прибыл во дворец, приказать закрыть наружные железные ворота. Но это затянулось до поздней ночи — воротами не пользовались со времен «короля-солнца». Железные шарниры давно заржавели.

Когда я доложила об этом моей госпоже, она, покачав головой, заметила:

— Так и есть. Всюду запустение, лень и разгильдяйство.

В зал постоянно врывались возбужденные министры и офицеры.

— Сир, я умоляю вас, разрешите, бога ради, все-таки вкатить пару орудий во двор. Мы должны как-то привести в чувство разбушевавшихся каналий. Нам не нужно ведь по-настоящему стрелять из пушек, только продемонстрировать нашу решимость.

Людовик отказался, аргументируя это так:

— Солдаты все равно отказались бы стрелять в граждан.

— Так вот до чего уже дошло, наш король не может приказывать своим собственным войскам, — жаловалась мадам дю Плесси.

— Самое плохое, что его величество это, очевидно, знает, и, конечно, не с сегодняшнего дня. И, несмотря на это, он ничего не делает, чтобы оградить свою семью от этой опасности, — не смогла удержаться я. Мадам Франсина пожала плечами, и мадам Турнель, которая находилась в наших апартаментах, смущенно опустила глаза.

Генерал Лафайет со своей Национальной гвардией еще не прибыл во дворец, а версальская охрана между тем браталась с рыночными торговками помоложе и посимпатичнее. Они напивались, пели революционные песни, танцевали, шумели и совокуплялись за кустами. Пара сотен членов королевской личной охраны, конечно, не могли начать стычку с толпой из нескольких тысяч человек.

Внезапно раздался мощный крик.

— Этот негодяй хочет смыться! Держи лживого предателя! Хватай эту свинью!

Король, которого, несмотря на показную беззаботность, охватил ужас, действительно приказал подвести шесть карет для себя, своей семьи и некоторых доверенных людей. Наконец-то он решил отправиться со своими близкими в безопасное место.

Но рассвирепевшая толпа углядела повозки и разнесла их в пух и прах; забитые чуть не до смерти кучера валялись во дворе. Слуга Марии-Антуанетты передал и моей госпоже приказ к бегству; но, узнав о разгроме, она испуганно сказала:

— Представь себе, Жюльенна, мы могли бы сидеть в этих каретах. Эти чертовки сделали бы из нас котлету.

Наконец появилась Национальная гвардия во главе с генералом Лафайетом. Он быстро навел порядок и, несмотря на поздний час, явился к королю.

Генерал взял на себя ответственность за жизнь короля и его семьи. Дошло даже до потасовок между национальными гвардейцами и личной охраной короля, с одной стороны, и вооруженными «делегатами парижского народа» — с другой, причем не нужно забывать, что среди них половина были мужчины, переодетые женщинами. Некоторых членов личной охраны короля при этом зарезали. Это была ночь ужасов, но самое страшное было еще впереди.

В два часа утра королева, совершенно обессиленная физически и морально, отправилась в постель. Перед ее покоями встала личная охрана, а некоторые придворные дамы — среди них и мадам Франсина дю Плесси, которая снова была на ногах — уселись в спальне Марии-Антуанетты.

Около пяти часов утра дамы вскочили, напуганные. Они услышали крики и выстрелы. Охрана королевы по ошибке застрелила двоих демонстрантов.

Разбушевавшаяся толпа стала штурмовать дворец. Мадам Франсина разбудила совершенно обессиленную королеву, а другая придворная дама осторожно открыла двери покоев. От того, что она там увидела, она едва не упала в обморок. Лейб-гвардеец прикладом ружья отбивался от нескольких бандитов, которые хотели заколоть его кинжалами. Голова у него была в крови; услышав, как отворилась дверь, он обернулся и крикнул:

— Спасайте королеву, мадам. Они хотят меня убить.

Придворная дама поспешно захлопнула дверь и кинулась в спальню королевы.

— Вставайте, мадам! — закричала она как безумная, — бегите к королю.

Мария-Антуанетта в одной ночной рубашке побежала к двери с «глазком», что вела к покоям короля. Но дверь была заперта, королева и ее дамы колотили в нее, пока их не услышал слуга. Вскоре появился Людовик, а потом и мадам Франсина, которая обходными путями привела королевских детей.

Все, в том числе и граф Аксель фон Ферзен, стояли в покоях Людовика, прижавшись друг к другу, как бы ища утешения.

— Мадам, теперь вандалы собираются разбить большое хрустальное зеркало на лестнице, — сказал граф Ферзен бледной как смерть сестре короля.

Месье де Прованс, брат короля, попытался успокоить свою супругу. Дамы Аделаида и Виктория стояли, застыв как статуи. И несколько министров, на свое несчастье, находившихся в это время у короля, казалось, от страха остолбенели и, как и все остальные, ждали, что скажет король.

Из коридора раздавались злобные угрозы, вопли боли и предсмертные крики. Слышался звон клинков и ружейные выстрелы.