Камеристка

Глава тридцать седьмая

Ранней весной моя госпожа отправила меня в мою родную деревню Планси; я попросила разрешения рожать под присмотром моей матери Бабетты. Как правило, дамы не обращали внимания на возможное нездоровье своих камеристок; у мадам дю Плесси все было по-другому, и она согласилась. Я была уже не очень молода, но моя беременность протекала без осложнений. Я даже чувствовала себя лучше, чем когда бы то ни было.

Моя мать очень обрадовалась моему приезду, а одним теплым мартовским днем всего после шести часов схваток и без осложнений я родила здорового крепкого сына.

В память о муже Бабетты, которого я всегда считала своим отцом, я назвала малыша Жаком.

Дома за столом теперь сидела целая куча детишек, но мой дядя Эмиль считал так:

— Где четверых кормят, прокормят и пятого; оставляй своего мальчика у нас.

Это была хорошая мысль, потому что Бабетта недавно потеряла новорожденного, тоже мальчика, который родился вскоре после близнецов. У нее было много молока, и она предложила мне:

— Я буду только рада, если мой внук будет у меня. Кроме того, я лучше всего подхожу на роль кормилицы.

При этом она, смеясь, погладила свои упругие полные молока груди.

Моя же грудь даже после родов осталась маленькой, и было не ясно, смогу ли я вообще вскормить своего ребенка.

Моя мать была простой крестьянкой с отменным здоровьем, она стойко сносила удары судьбы и, несмотря на тяжелую работу, чаще всего пребывала в хорошем настроении. Сантименты Бабетта, напротив, терпеть не могла.

— Кто встает до зари и трудится и после захода солнца, у того нет времени распускать сопли. Они только настроение портят да рассудок туманят.

Такой была моя мать.

Большинство замужних женщин в детородном возрасте находились на сносях или только что родили. Ежегодная беременность являлась обычным делом для всех верующих в Бога или для тех, кто не хотел прибегать к «помощи». Некоторые же были просто слишком нерадивы и считали — пусть будет, как будет. Они воспринимали очередную беременность, как грозу или снегопад. Имелись и такие, кто из-за своей ограниченности даже не ломал себе голову над тем, сколько детей они смогут прокормить. У большинства же все три вышеописанных качества сочетались.

Тому, кто смог вырастить до взрослого возраста двоих из пяти детей, считалось, сильно повезло. Повсюду свирепствовали оспа, чахотка, лихорадка, что заметно сокращало шансы сохранить потомство.

Конечно, все родители оплакивали умершего ребенка, но чаще всего мать уже была в интересном положении и думала о новом живом существе.

Из-за плохих гигиенических условий многие женщины умирали при родах. Было не редкостью, когда мужчина за свою жизнь женился три или четыре раза.

— Приезжай к нам, как захочешь, чтобы навестить своего сына, — гудел Эмиль, — тебе тут всегда рады. Кто знает, может, потом маленький Жак приедет в Версаль и станет конюхом короля.

Недавно один благородный господин заставил говорить о себе: пользующийся дурной славой маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад. По материнской линии он был родственником моей госпожи, и она считала его умным и образованным человеком.

Уже в молодые годы маркиз начал вести в высшей степени распутную жизнь, но этим он не отличался от других кавалеров своего времени.

Его отец принудил его к браку, которому тот противился всеми силами. Он любил младшую дочь председателя суда, но сначала полагалось выдать замуж старшую дочь. И женихом для нее выбрали де Сада.

Такое положение дел позже служило соблазнителю отговоркой после его бесчисленных, извращенных распутств. Он много лет провел в Бастилии и в других тюрьмах, последние годы своей жизни маркиз провел в сумасшедшем доме.

Де Сад был красивым мужчиной, очаровательным, чувственным, умным и образованным. Женщин он гипнотизировал лишь взглядом. Утратив из-за неразберихи во время революции свои замки и поместья, он стал зарабатывать себе на жизнь сочинительством.

Самыми известными были его романы «Жюстина» и «Жюльетта»; всего десять томов, которые я все прочитала. Он написал их в тюрьме, и так как в застенке он не мог следовать своим склонностям, то он выдумывал самые абсурдные отвратительные вещи.

За похищение своей невестки и прелюбодеяние маркиз де Сад долго просидел в Бастилии, хотя на самом деле мне было непонятно почему, он ведь совершил то, что в благородном обществе считалось почти нормой.

Но все оказалось просто: маркиз де Сад относил себя к революционерам и не скрывал этого. Он ненавидел короля и церковь и был прирожденным республиканцем.

Позже, во время штурма Бастилии, только случайно он не оказался среди немногочисленных «жертв». За два дня до этого его перевели в другую тюрьму.

Он был единственным аристократом, которого позже радикалы терпели в своих рядах.

— Ах, смотри, Жюльенна, дорогая, что снова написал мой кузен де Сад! — вскричала мадам Франсина, потрясая провокационным листком «Ami du Peuple».[39]

«Французы, соотечественники, сограждане. Если вы хотите и дальше ходить под игом, терпеть тиранию и деспотизм церковников, тогда вы недостойны быть гражданами свободного и социального государства, а должны и дальше всю свою жизнь прислуживать, глупеть и деградировать, пока не превратитесь в животных…».

Так как господин де Сад никогда не стеснялся в выражениях, то позже он сочинил злобное стихотворение о Жозефине Богарне и месье Баррасе. Наполеон Бонапарт признавал в нем опасного политического противника. Он догадывался, что де Сад, зло высмеивая Жозефину, собственно целился в него. Наполеон предоставил благородному упрямцу возможность подумать о том, насколько опасно компрометировать жену императора. Тема стихотворения, кстати, была невыдуманной.

И Наполеон I нашел гениальное решение. Он объявил маркиза душевнобольным и запер в сумасшедший дом в Шарантоне,[40] где тот и оставался до самой своей смерти, а его романы запретил якобы как опасные для нравственности нации. Это и на самом деле, наверное, было единственной возможностью избавиться от де Сада. Как сумасшедшего его не нужно было больше воспринимать всерьез, а император избавился от очень опасного республиканца.