Камеристка

Глава двадцать третья

Незадолго до рождения дофина мне оказали честь особого рода: неожиданно я получила приглашение в монастырь кармелиток в Сен-Дени под Парижем.

Мадам Франсина дю Плесси должна была сопровождать меня во время моего визита к игуменье этого монастыря, в который принимали только благородных демуазель. В наше распоряжение даже предоставили карету с королевским гербом, — лилиями Бурбонов.

— Что бы это все могло значить? — нервно спрашивала я мою госпожу.

— Кажется, королевская семья думает о тебе, дорогая. Игуменья, досточтимая мать Терезия, — дочь Людовика XV. Говорят, ей так была отвратительна греховная жизнь отца и пороки придворных, что она предпочла уйти в монастырь.

Я была ужасно взволнована; мне хотелось выскочить из кареты и убежать.

У ворот монастыря нас встретила молодая, приветливая монахиня и провела нас в помещение с деревянными панелями, удобными креслами, большим столом из орехового дерева и попросила немного подождать. Тяжелые зеленые бархатные занавеси защищали высокие от пола до потолка окна от яркого света осеннего солнца, и в комнате царил приятный зеленоватый полумрак.

«Таким в принципе и должно быть аббатство», — невольно промелькнуло у меня в голове. Благодаря самой атмосфере и полной тишине мои нервы постепенно успокоились.

Вскоре молодая монахиня появилась снова, но пригласила следовать за ней только мою госпожу. Меня она очень вежливо попросила немного набраться выдержки.

Никогда еще мое терпение не подвергалось такому испытанию. Но прошло и в самом деле совсем мало времени, и на этот раз монахиня постарше проводила меня к игуменье.

Я следовала за моим проводником по широким коридорам, высокие остроконечные окна в нем выходили на тихий зеленый внутренний двор монастыря с выложенным камнем колодцем.

Через широкую резную дверь из темного дерева я вошла в покои досточтимой матери. Та сидела на стуле с высокой спинкой без подлокотников, а мадам Франсина заняла мягкое кресло для посетителей. Я немедленно присела в глубоком реверансе перед дамой королевского рода.

Та быстро поднялась, подошла ко мне, привлекла к себе, обняла и поцеловала в обе щеки.

— Добро пожаловать, сестра, — приветствовала меня монахиня приятным, низким голосом, очень похожим на мой. Я растерялась.

— Наконец нам дозволено познакомиться, моя милая. Наши сестры Аделаида, Виктория и Софи уже знают вас. Пожалуйста, садитесь, Жюльенна. Я думаю, у вас много вопросов, и я обещаю вам правдиво ответить на них, насколько это в моих силах. — И мать Тереза усадила меня в кресло.

На маленьком столике из слоновой кости с искусно инкрустированным серебром стоял графин с вином и кувшин с водой, а также шесть бокалов. В двух из них было вино, но я попросила воды.

Я посмотрела игуменье в лицо, семейное сходство нельзя было не заметить. Только черты ее лица были тоньше и более одухотворенные; отсутствовали прежде всего злобное выражение лица мадам Аделаиды и кислая мина мадам Виктории, не говоря уж о слегка глуповатом выражении лица мадам Софи. Она была высокого роста и стройная, почти аскетичная, и насколько я успела разглядеть, принцесса Луиза де Бурбон, как ее звали в миру, очень высоко держала голову. Все движения сорокачетырехлетней женщины казались мне быстрыми, но не нервными.

В любом случае в ней не было ничего от старой девы, как у Аделаиды, а также высокомерия Виктории; о надменном ханжестве более молодой Софи и говорить нечего. Мать Тереза производила впечатление умной и искренней женщины. Взгляд ее больших синих глаз вызывал доверие.

Я собралась с духом и спросила:

— Почтенная матушка, вы, кажется, не сомневаетесь в моем происхождении?

— Нет, на самом деле я абсолютно уверена, что вы моя сводная сестра, — спокойно ответила она.

— Я тоже склонна в это верить, — сказала я, — но не знаю, как такое могло случиться. Его величество, Людовик XV, насколько я знаю, никогда не бывал в наших краях. А моя мать никогда не была в Версале. Так как же король мог ее увидеть и влюбиться в нее? И почему она всегда держала это в тайне? Я никогда не слышала, чтобы мои дедушка и бабушка упоминали об этом. Ведь завести «дитя любви» от короля — не позор. Но грех, — а это, конечно, перевешивает.

Мадам Франсина глубоко вздохнула, слушая мою сбивчивую речь, но мать Тереза спокойно отпила из своего бокала и ответила мне:

— Как правило, так и есть, дорогая Жюльенна. Все государи производили бастардов, признавали их своими детьми и заботились о них и их матерях. Некоторые из них добивались даже высокого положения. Я рекомендую вам почитать о Дон Жуане Австрийском, если вам позволит время. Но это просто пожелание. То, что вас никогда не признавали внебрачным ребенком, зависело от вашей матери, которой я не могу отказать в своем уважении. Она хотя и родила ребенка, но не хотела, чтобы ей что-нибудь напоминало о том, что связано с его зарождением.

— Но почему же? — удивилась я.

— Мне нелегко говорить об этом. Но я не хочу скрывать от вас правду, мадемуазель, — ответила мне игуменья. — Вы, милое дитя, появились на свет не в результате романтической любовной связи между юной девушкой и королем Франции, а как следствие более или менее вынужденного сожительства, которое мой порочный отец имел обыкновение навязывать бесчисленным совсем юным девушкам, почти еще детям.

Монахиня побледнела, у меня на душе стало странно, как будто сказанное меня совсем не касалось. Мне нужно было срочно выпить глоток воды, чтобы промыть пересохшее горло. С трудом я проговорила:

— Но, мадам, как же до этого дошло?

— Тогдашняя любовница короля, мадам де Помпадур, была тяжело больна туберкулезом и опасалась, что теряет привлекательность. Людовик XV намеревался уже оставить ее, потому что она худела день ото дня, ее постоянно мучила лихорадка, на лице появились красные пятна, и часто у нее случались утомительные приступы кашля.

Она старалась не обращать внимания на свои страдания, по-прежнему танцевала ночи напролет и исполняла свои обязанности в постели любовника — короля, однако этого нельзя уже было не замечать: король ею пресытился. Но любовница ни в коем случае не хотела терять своего влияния на него. И так в голову ей пришла совершенно отвратительная мысль.

Игуменья взяла свой бокал и после крошечного глотка продолжила:

— Мадам де Помпадур организовала так называемый «Олений парк». Он, однако, не имел ничего общего с благородной охотой — нет, здесь речь шла об охоте на юных, невинных девушек. «Охотниками» Помпадур служили преданные ей парни, которые ездили по стране и в городах и деревнях приглядывали хорошеньких девушек. Обычно они предлагали родителям деньги, якобы за то, что покупают служанку для благородных господ. Имя короля никогда не упоминалось, так как некоторые отцы потребовали бы больше, а это еще сильнее навредило бы репутации Людовика XV.

Если родители отказывались продавать свою дочь, то для упрямого отца у них была заготовлена порка, для возражающей матери — пощечины и заточение в пустой комнате. А малышку они все равно забирали с собой, даже ничего не заплатив.

Грубые парни тащили плачущих девочек из дома силой. Случалось, что безрассудные отцы и старшие братья погибали, пытаясь защитить их. Большинству девочек было от одиннадцати до четырнадцати лет. Считалось, что лучше всего, если у них еще нет месячных; так исключалась беременность, и они отвечали капризам короля.

Потом девочек увозили в «Олений парк» под Парижем, окруженный высокой стеной. Там стояли маленькие домики и главный дом, где мадам де Помпадур обучала детей «искусству любви».

Она учила их не только настоящему распутству, но и как ухаживать за телом, душиться и краситься, а также и изысканным любовным приемам. Краситься требовалось не слишком ярко, они ведь должны были выглядеть невинными. С их тела полностью удаляли волосы, так как король это не любил.

Своим маленьким нимфам мадам де Помпадур никогда не говорила, что их любовник — король. Эротическими картинками и двусмысленными историями она возбуждала похоть в невинных девочках и добивалась их послушания с помощью мелких подарков, хорошей еды и вина.

Если это не помогало и юные создания продолжали плакать и рваться к матерям, она начинала им угрожать, а если и это ничего не меняло, упрямство выбивали из них с помощью плети.

С теми, за кого заплатили, жадным до денег отцам, любовнице короля было легче всего. Девочки опасались, что потребуют назад заплаченные деньги, и боялись гнева родителя. Кроме того, они чувствовали себя преданными. Если же их забирали из семьи силой, то малышки бывали упрямыми, требовали освобождения и грозились все рассказать дома своему священнику. Некоторые девочки даже совершали самоубийство, особенно если оказывались беременными.

Мне стало не по себе от услышанного. Я еще хорошо помнила покойного монарха. Неужели этот растлитель детей был моим родным отцом? Но похоже, что так и было. Мать Тереза спросила нас с госпожой, не хотим ли мы перекусить.

Но нам было не до еды.

— Тогда позвольте мне продолжить, дамы, — сказала игуменья и, отпив воды, рассказывала дальше. — Встреча с королем происходила после успешного «обучения» в одном из многочисленных павильонов. Государь обращался с девочками всегда приветливо; он никогда не был грубым и не применял насилия. Он хотел полного подчинения от своих подопечных — и об этом заботилась мадам де Помпадур, чье влияние на короля благодаря этому развратному шахматному ходу сохранялось до самой ее смерти. Она снабжала его юными телами, всегда заботилась о замене, как только девушка ждала ребенка или монарх пресыщался какой-нибудь девочкой. Как правило, это случалось довольно скоро и выражалось в том, что Людовик передавал девочек другим благородным господам в качестве подарка. С пополнением проблем не было благодаря «охотникам» мадам де Помпадур. Кроме того, король был уверен, что от невинных любовниц он ничем не заразится. То, что он сам часто награждал их сифилисом, который подцепил еще в юности и никогда так полностью и не вылечил, это в расчет не входило.

Его величество очень хорошо знал, какой грех на себя взял. И поскольку ему хотелось, чтобы наказание было как можно более легким, то он заставлял обнаженных девочек вставать на колени перед кроватью и вместе с ним произносить ночную молитву, прежде чем он предавался своим утехам.

Впрочем, каждая из его подружек, несмотря на указания хранить все в секрете, узнавала от какого-нибудь слуги, кто в действительности был ее любовником.

Долгое время в салоне для посетителей игуменьи царило полное молчание. Я чувствовала в голове какую-то странную пустоту, но тем не менее я могла понять Бабетту. Ей тогда было как раз четырнадцать лет. Какие муки она испытала, деля постель со стареющим сластолюбцем? Грозила ли ей любовница короля? Били ли ее?

— Своих дедушку и бабушку я почти не помню. Они умерли, когда я была еще совсем маленькой, — нарушила я тишину. — Но я припоминаю, что бабушка очень злилась на деда.

— Забери ты эти грязные деньги! — кричала тогда бабушка, швыряя мешочек с луидорами под ноги старику, и никогда больше не разговаривала с ним. И даже когда дочь вернулась и вышла замуж за своего кузена Жака Берто. Мне, маленькому ребенку, постоянно внушали, что у бабушки не все в порядке с головой. Теперь все это стало для меня объяснимо.

— Я должна сделать вам предложение, дорогая Жюльенна. — Мать Тереза обернулась ко мне: — Прежде чем принять окончательное решение, обсудите все с графиней дю Плесси. Я посоветовала бы вам поступить в монастырь, если это совпадает с вашими религиозными представлениями.

Тут я окончательно лишилась дара речи. Даже в самом кошмарном сне подобное не приходило мне в голову.

— Вижу, я ошеломила вас, но здесь я могла бы вас защитить. Эти стены толстые и высокие и умеют хранить тайны. Вы измените имя и навсегда умрете для внешнего мира. Вы не замужем, и, насколько мне известно, у вас нет детей. Так что ничто не мешает вам сделать это.

Я была подавлена. Слишком много всего обрушилось на меня.

— Я не могу понять, достопочтенная матушка, почему мне должна потребоваться особая защита. Собственно, я хотела бы жить дальше так, как жила прежде — камеристкой мадам дю Плесси, и остаться крестьянской дочерью Бабетты и Жака Берто, как и записано в церковной книге в Планси. Я не хочу ничего менять.

— Думаю, вам будет очень трудно, — настойчиво возразила игуменья. — Не нужно быть пророком, чтобы знать, что Францию и монархию ждут не лучшие времена. Теперешний король, мой племянник, слишком слаб, а его избалованная жена не очень умна.

— Я полагаю, — тут монахиня впервые за нашу беседу повысила голос, — что сильная буря снесет королевский дом Бурбонов. Конечно, пройдут еще годы, но падение это неизбежно. А вы имеете к нему прямое отношение, дитя мое. Поэтому вам тоже грозит опасность погибнуть в водовороте событий. Вот я и предлагаю вам убежище здесь, сестра, потому что не думаю, что они отважатся осквернить монастырь. Хотя и в этом я уже не уверена.