Виза

Стихотворения к Эмили Мортимер

Тебе — но голос музы тёмной...

А. Пушкин

1

Словно пятна на белой рубахе,

проступали похмельные страхи,

да поглядывал косо таксист.

И химичил чего-то такое,

и почёсывал ухо тугое,

и себе говорил я «окстись».

Ты славянскими бреднями бредишь,

ты домой непременно доедешь,

он не призрак, не смерти, никто.

Молчаливый работник приварка,

он по жизни из пятого парка,

обыватель, водитель авто.

Заклиная мятущийся разум,

зарекался я тополем, вязом,

овощным, продуктовым, — трясло, —

ослепительным небом на вырост.

Бог не фраер, не выдаст, не выдаст.

И какое сегодня число?

Ничего-то три дня не узнает,

на четвёртый в слезах опознает,

ну а юная мисс между тем,

проезжая по острову в кэбе,

заприметит явление в небе:

кто-то в шашечках весь пролетел.

2

Усыпала платформу лузгой,

удушала духами «Кармен»,

на один вдохновляла другой

с перекрёстною рифмой катрен.

Я боюсь, она скажет в конце:

своего ты стыдился лица,

как писал — изменялся в лице.

Так меняется у мертвеца.

То во образе дивного сна

Амстердам, и Стокгольм, и Брюссель

то бессонница, Танька одна,

лесопарковой зоны газель.

Шутки ради носила манок,

поцелуй — говорила — сюда.

В коридоре бесился щенок,

но гулять не спешили с утра.

Да и дружба была хороша,

то не спички гремят в коробке —

то шуршит в коробке анаша

камышом на волшебной реке.

Удалось. И не надо му-му.

Сдачи тоже не надо. Сбылось.

Непостижное, в общем, уму.

Пролетевшее, в общем, насквозь.

3

Говори, не тушуйся, о главном:

о бретельке на тонком плече,

поведенье замка своенравном,

заточённом под коврик ключе.

Дверь откроется — и на паркете,

растекаясь, рябит светотень,

на жестянке, на стоптанной кеде.

Лень прибраться и выбросить лень.

Ты не знала, как это по-русски.

На коленях держала словарь.

Чай вприкуску. На этой «прикуске»

осторожно, язык не сломай.

Воспалённые взгляды туземца.

Танцы-шманцы, бретелька, плечо.

Но не надо до самого сердца.

Осторожно, не поздно ещё.

Будьте бдительны, юная леди.

Образумься, дитя пустырей.

На рассказ о счастливом билете

есть у Бога рассказ постарей.

Но, обнявшись над невским гранитом,

эти двое стоят дотемна.

И матрёшка с пятном знаменитым

на Арбате приобретена.

4

«Интурист», телеграф, жилой

дом по левую — Боже мой —

руку. Лестничный марш, ступень

за ступенью... Куда теперь?

Что нам лестничный марш поёт?

То, что лестничный всё пролёт.

Это можно истолковать

в смысле «стоит ли тосковать?».

И ещё. У Никитских врат

сто на брата — и чёрт не брат,

под охраною всех властей

странный дом из одних гостей.

Здесь проездом томился Блок,

а на память — хоть шерсти клок.

Заключим его в медальон,

до отбитых краёв дольём.

Боже правый, своим перстом

эти крыши пометь крестом,

аки крыши госпиталей.

В день назначенный пожалей.

5

Через сиваш моей памяти, через

кофе столовский и чай бочковой,

через по кругу запущенный херес

в дебрях черёмухи у кольцевой,

«Баней» Толстого разбуженный эрос,

выбор профессии, путь роковой.

Тех ещё виршей первейшую читку,

страшный народ — борода к бороде,

слух напрягающий. Небо с овчинку,

сомнамбулический ход по воде.

Через погост раскусивших начинку.

Далее, как говорится, везде.

Знаешь, пока все носились со мною,

мне предносилось виденье твоё.

Вот я на вороте пятна замою,

переменю торопливо бельё.

Радуйся — ангел стоит за спиною!

Но почему опершись на копьё?

(1991)