Виза

* * *

От отца мне остался приёмник — я слушал эфир.

А от брата остались часы, я сменил ремешок

и носил, и пришла мне догадка, что я некрофил,

и припомнилось шило и вспоротый шилом мешок.

Мне осталась страна — добрым молодцам вечный наказ.

Семерых закопают живьём, одному повезёт.

И никак не пойму, я один или семеро нас.

Вдохновляет меня и смущает такой эпизод:

как Шопена мой дед заиграл на басовой струне

и сказал моей маме: «Мала ещё старших корить.

Я при Сталине пожил, а Сталин загнулся при мне.

Ради этого, деточка, стоило бросить курить».

Ничего не боялся с Трёхгорки мужик. Почему?

Потому ли, как думает мама, что в тридцать втором

ничего не бояться сказала цыганка ему.

Что случится с Иваном — не может случиться с Петром.

Озадачился дед: «Как известны тебе имена?!»

А цыганка за дверь, он вдогонку а дверь заперта.

И тюрьма и сума, а потом мировая война

мордовали Ивана, уча фатализму Петра.

Что печатными буквами писано нам на роду —

не умеет прочесть всероссийский народный Смирнов.

«Не беда, — говорит, навсегда попадая в беду, —

где-то должен быть выход». Ба-бах. До свиданья, Смирнов.

Я один на земле, до смешного один на земле.

Я стою как дурак, и стрекочут часы на руке.

«Береги свою голову в пепле, а ноги в тепле» —

я сберёг. Почему ж ты забыл обо мне, дураке?

Как юродствует внук, величаво немотствует дед.

Умирает пай-мальчик и розгу целует взасос.

Очертанья предмета надёжно скрывают предмет.

Вопрошает ответ, на вопрос отвечает вопрос.

(1995)