Арабская империя

Глава XVII ВЕК КУЛЬТУРЫ

Вторжения Мамуна в Византийскую империю - 830―833 гг.

Смерть Мамуна - 9 августа 833

Талха. Сыновья Тахира Двурукого и правители Хорасана. Абдаллах.

Бабек, хуррамит, предводитель восстания в Азербайджане.

Хунейн ибн Исхак, главный переводчик греческих классиков на арабский.

Мутасим, сын Харуна ар-Рашида, наследник Мамуна.

С детства Мамун любил книги и чтение. Он изучал юриспруденцию и историю, он говорил и писал на изящном арабском языке и был подлинным поэтом. Молодым человеком он был неравнодушен к прекрасному полу, но никогда не был сластолюбцем.

Однажды девушка-рабыня лила воду на руки Харуну ар-Рашиду во время омовения, когда молодой Мамун, стоявший за спиной у отца, послал ей воздушный поцелуй. Она укорила его, чуть-чуть нахмурив брови и слегка улыбнувшись, но в это время на несколько секунд перестала лить воду. Харун взглянул на нее и спросил: «Что случилось?» Девушка запнулась, покраснела и наконец пробормотала: «Ничего». Халиф рассердился. «Что происходит? — спросил он гневно. — Немедленно скажи правду, а то я тебя накажу или казню».

Испугавшись этой угрозы, она, к смущению Мамуна, призналась, что он послал ей воздушный поцелуй через отцовское плечо.

«Она тебе нравится? — спросил позабавленный Харун. — Если да, то можешь ее получить, но при условии, что сейчас же продекламируешь стихотворение на этот сюжет». Не размышляя ни минуты, Мамун произнес:

Однажды работорговец предложил Мамуну девушку, за которую просил тысячу динаров. В оправдание такой цены он говорил, что девушка прекрасно умеет сочинять стихи экспромтом, а также красноречива, хорошо воспитана и превосходно играет в шахматы. «Если, — сказал Мамун, — она сможет продолжить стихотворение, которое я начну, я заплачу за нее столько, сколько ты просишь». Затем, обратившись к девушке, он продекламировал:

Девушка тотчас же дополнила его строки своими, сохранив размер и рифму:

Может быть, интересно по ходу рассказа отметить, что в этот период наследники византийского трона выбирали себе жен на смотрах невест. Императорские гонцы рассылались по всем провинциям на поиски подходящих девушек, чья необыкновенная красота, ум и высокая нравственность делали их достойными трона. Требуемые физические данные, видимо, были изложены в правилах, и выборная комиссия в буквальном смысле измеряла лица, головы, фигуры и ступни кандидаток. В назначенный день всех конкурсанток собирали в одной из комнат дворца под наблюдение правящей императрицы.

Когда невесту выбирал себе будущий император Феофил, ему вручили золотое яблоко, чтобы он отдал яблоко избранной им девушке. Проходя мимо стайки красавиц, он остановился напротив молодой женщины по имени Касия и продекламировал:

Касия незамедлительно закончила стихотворение:

Несмотря на быстроту реакции Касии, Феофил не отдал ой яблока. Он пошел дальше и вручил его Феодоре, на которой и женился[139].

Этот случай служит еще одним примером (каковых, кажется, немало), показывающим, что не следует рассматривать Византию и Арабскую империю как две в высшей степени разные и противоположные цивилизации, не имеющие ничего общего. Каждая из них глубоко повлияла на другую. Они подражали друг другу в модах и архитектуре. Вооружение и структура их армий и флотов были почти одинаковыми. Обе империи на войне захватывали столько пленников, сколько могли, и продавали их в рабство. Обе практиковали жестокие пытки и увечья. Оба правительства постоянно имели дело с восстаниями. В обоих государствах игра с продолжением стихотворных строчек считалась светской забавой. Возможно, яркой характеристикой византийцев является то, что, когда они предавались этому развлечению, темой для стихов нередко избирался какой-нибудь глубокомысленный религиозный догмат.

* * *

Когда Мамун достиг более зрелого возраста, он увлекся философией и стал покровителем поэтов. Его живой ум интересовали все отрасли знания, и наряду с правом, религией и философией он посвящал себя изучению астрономии и медицины. Особенно он интересовался философией Древней Греции и завел целый штат переводчиков, которые составили арабские версии многих греческих трудов, о чем мы более подробно поговорим в дальнейшем.

Мамуна называли мудрейшим из Аббасидов. Он был гуманнее и терпимее любого из его предшественников, и даже мятежников он редко осуждал на смерть. Говорят, что однажды он воскликнул: «Клянусь Богом, я так наслаждаюсь прощением, что, боюсь, Бог может оставить меня без награды, ибо я делаю это ради собственного удовольствия.

Если бы люди знали, как я люблю миловать, все те, кто повинен в преступлениях, пришли бы ко мне».

Как мы уже отмечали, в начале своего правления он питал большую симпатию к потомкам Али ибн Аби Талиба, которые в течение полутора веков участвовали в нескончаемой череде безуспешных восстаний. В этом, как мы видели, он зашел настолько далеко, что даже назначил следующим после себя наследником халифата Али ар-Ризу. Однако по прибытии Мамуна в Багдад «опытные политики» убедили его в том, что подобные возвышенные чувства не имеют ничего общего с реальной политикой.

К концу жизни философские изыскания привели Мамуна к тому, что он принял учение секты мутазилитов. С теологической точки зрения движение алмутазила возникло из попытки определить положение мусульманина, совершившего смертный грех. Хариджиты считали, что такой человек становится неверным. Другие заявляли, что он остается мусульманином. Мутазилиты помещали такого человека в промежуточную категорию — ни добрый мусульманин, ни язычник[140].

Однако во времена Мамуна мутазилиты приняли другое фундаментальное положение своего учения. Простые умы первых мусульман безоговорочно приняли догмат о том, что Коран вечно существовал на небесах. Теперь же мутазилиты заявили, что сотворение Корана должно было произойти во времени. Если бы он существовал вечно, то единство Бога — основополагающий догмат ислама — оказался бы под угрозой, поскольку в этом случае вечным бытием обладало бы что-то помимо Бога.

Перед смертью Мамун с воодушевлением принял учение о том, что Коран был сотворен во времени. Он приказал созвать в столицу ведущих богословов и внимательно расспросить их, был Коран сотворен или нет. Под угрозой обезглавливания большинство из них уступило, признав, что он был сотворен.

Однако интересно отметить, что горячие дискуссии на богословские и философские темы отражают еще один аспект отхода от арабского образа мысли. В период раннего ислама византийцев раздирали богословские споры, а арабы, по сути своей народ практичный, были озабочены вопросом, каких же действий хочет от них Бог. Теперь же смешение исконных арабов с греками и персами привнесло в Арабскую империю такую же интеллектуальную утонченность.

* * *

Мы уже видели, как император Лев V приказал привязать к Михаилу Аморийскому обезьяну и бросить его в дворцовую печь и как сам Лев пал от руки убийцы на следующее утро, а Михаил стал императором. Михаил был армейским офицером, и его внезапное возвышение вызвало зависть у ого собратьев по службе, то есть возникла проблема, с которой и в наши дни приходилось сталкиваться многим военным диктаторам Ближнего Востока.

В 803 г. Фома Славянин вместе с Михаилом Аморийским участвовал в военном мятеже против императора Никифора. Когда восстание провалилось, Михаил выдал сообщников, снискал милость при дворе и начал путь дворцовой карьеры, которая увенчалась его восшествием на трон. Фома, возможно, менее искусный в интриге, отправился в изгнание в Сирию, где оставался десять лет, с 803 по 813 г. Однако в 820 г. Фома возглавил новый военный бунт против Льва V, который был убит раньше, чем успел его подавить. Когда Михаил Аморийский взошел на престол, его боевой товарищ Фома все еще руководил восстанием и собрал большую армию на границах Армении. Однако первым его шагом стал не поход на Константинополь, а вторжение в Арабскую империю. В 823 г. положение Мамуна все еще было неуверенным, а восстание Бабека в Азербайджане шло полным ходом. У халифа едва ли оставались силы, чтобы начать кампанию против Фомы.

Начались переговоры, к чему, несомненно, и стремился Фома. Прожив десять лет в изгнании среди мусульман, он, должно быть, хорошо изучил их политику. Скоро было достигнуто соглашение. Мамун обязался помочь повстанцу стать императором, а Фома в ответ согласился уступить некоторые приграничные крепости и платить дань халифу. Затем, на арабской территории, православный патриарх Антиохийский помазал Фому на царство как византийского императора.

Можно было бы ожидать, что подобная сделка с давними врагами своего народа лишит Фому поддержки его сограждан, но все оказалось наоборот. На его сторону встали почти все войска в Малой Азии, и в декабре 821 г. он осадил Константинополь. Осада тянулась пятнадцать месяцев, пока весной 823 г. на сцене не появились болгары (которых, видимо, пригласил Михаил) и разбили Фому в позиционном сражении. После этого Михаил вышел из-за стен, чтобы нанести coup de grâce. Фома Славянин попал в плен. Его в цепях привели к Михаилу, который, не скрывая радости, наступил ногой на шею простертого ниц соперника. Затем он приказал отрубить Фоме руки и ноги, а потом посадить его на кол.

Гражданская война между Фомой Славянином и Михаилом Аморийским представляет для нас интерес в свете разговора об Арабской империи того времени. Во-первых, она показывает, что христианская Византийская империя так же страдала от убийств, революций и гражданских войн, как и Арабская. Во-вторых, тот факт, что Фома, будучи союзником арабского халифа, мог пользоваться столь широкой поддержкой народа, похоже, говорит о том, что жители Византии не считали арабов своими ненавистными, кровными врагами. Наконец, можно заметить, что при казни Фоме отрубили руки и ноги и посадили на кол, то есть продемонстрировали такую же изощренную жестокость, которая так возмущает нас в Аббасидах.

В 829 г. Талха, сын Тахира Двурукого, умер в Хорасане, и ему наследовал его брат Абдаллах, ставший правителем Восточной Персии. Еще одного брата халиф назначил наместником Египта и Сирии. Любопытно, что поздние Аббасиды не только позволяли своим наместникам в провинциях вести себя как фактически независимым самодержцам, по к тому же часто назначали сразу нескольких членов одной и той же семьи на важнейшие должности империи. В Азербайджане 829 г. ознаменовался ожесточенными боями с мятежником Бабеком из секты хуррамитов.

Если не считать интриг Мамуна с Фомой, арабы примерно восемнадцать лет не вторгались на территорию Византии, то есть со времен опустошительных кампаний Харуна ар-Рашида в Малой Азии. Гражданская война между Амином и Мамуном, за которой последовали волнения в Ираке и других местах, полностью завладела вниманием халифа. Гем не менее летние набеги на Византийскую империю глубоко закрепились в арабской традиции. Как признак укрепления власти Мамуна можно расценить то, что летом 830 г. он лично возглавил новое вторжение в Малую Азию. Он вступил на неприятельскую территорию через Таре, в то время как его сын Аббас ибн Мамун во главе второй колонны пересек границу севернее Малатии. До осени, когда мусульманские армии отступили, было взято несколько городов, а некоторые из них разрушены. По возвращении халиф посетил Дамаск и Египет.

После его отступления византийцы, видимо, предприняли какие-то карательные меры против Массивы, в результате чего Мамун на следующий год повторил нападение. Тем временем в Константинополе умер император Михаил Аморийский, и в пурпур облачился его сын Феофил. Михаил был грубым и жестоким, а Феофил — интеллектуалом. В Адене халифа встретили послы от императора с просьбой о мире, по халиф ответил отказом, и в июле 831 г. Мамун пересек границу и подошел к Гераклее Киликийской, которая сдалась без боя. Затем мусульманская армия разделилась на две колонны и прошла по Малой Азии, сея смерть и разрушение. Осенью Мамун вернулся в Дамаск, а оттуда в Египет, где в то время начались волнения.

В 832 г. Мамун снова перешел византийскую границу. На этот раз император Феофил пустил в действие армию, и, в отличие от прошлых лет, кампания оказалась не вполне удачной для арабов, хотя ни одного крупного сражения не произошло. Осенью от Феофила прибыло посольство, прося мира. Тем не менее — возможно, чтобы сохранить лицо — император завершил свое послание угрозой, на что халиф ответил в том же тоне, и война продолжилась. В начале 833 г. Аббас ибн Мамун закрепился в Туване, к западу от Тавра, где выстроил огромную крепость.

В июле 833 г. Мамун снова повел войска на византийскую территорию через Таре и взял ряд городов. После короткой кампании он вернулся к границе и встал лагерем на небольшой речке, берущей начало в снегах Тавра. Летним вечером халиф сидел у реки со своим братом Мутасимом, и ноги обоих свисали в воду. «Ты когда-нибудь видел такую прекрасную, чистую, холодную воду? — спросил Мамун, приглашая придворного присоединиться к ним.

Пока они сидели, болтая ногами в воде, подошел, звеня бубенцами, караван мулов, везущих почту и лакомства из дома. Мамун подозвал слугу, велев ему посмотреть, нет ли там свежих фиников из Ирака, и тот скоро прибежал назад с двумя полными корзинами нежных сладких фиников, таких свежих, как будто их только что сняли с пальмы. Трое мужчин сидели и ели финики, опустив ноги в воду и восхищаясь чистым потоком и прекрасным летним вечером. Слуга прыгнул в воду и руками поймал большую рыбу. «Поджарь ее, и мы сейчас же ее съедим», — вскричал халиф, находясь в прекрасном расположении духа.

Но прежде чем рыба успела изжариться, Мамун почувствовал себя плохо. Скоро его уже била сильная лихорадка. Его накрыли кучей одеял и зажгли костры, но он не мог согреться. Его пульс бился очень часто, а все тело покрывал пот. Придворные врачи признались, что ничего не могут сделать. Некоторое время халиф лежал с закрытыми глазами.

Затем, внезапно открыв их, он вскричал: «О Ты, который не умираешь, помилуй тех, кто умирает». Через несколько секунд он перестал дышать. Сидя у реки летним вечером, он, вероятно, мог подхватить какую-то разновидность злокачественной малярии. Это случилось 9 августа 833 г. Перед смертью Мамун назначил своим наследником своего брата Мутасима. Тело халифа повезли в обратный путь и похоронили в Тарсе на арабской территории. Он умер в сорок семь лет, а его правление продолжалось двадцать лет и пять месяцев.

Периоды правления Харуна ар-Рашида, а затем и его сына Мамуна стали двумя самыми яркими эпизодами за долгие века аббасидского халифата. В империи все большее развитие получала торговля и производство. Багдад был оживленным портом, через который вверх и вниз по Тигру и вниз по Евфрату из Сирии в огромных объемах проходили товары. Огромные караваны вьючных животных доставляли товары из столицы по магистрали через Хулван в Персию.

Подъем империи арабов, как мы уже объясняли, отрезал Европу от остального мира. Но для Арабской империи, ее кораблей и торговли, весь мир был открыт. В Европе эта ситуация убила торговлю и привела к возникновению феодальной системы, при которой богатство состояло из земель, а не денег, и самым большим влиянием пользовались землевладельцы-бароны, а не городские купцы.

В середине IX в., о котором мы сейчас ведем речь, арабские корабли регулярно плавали в Кантон в Китае и торговали с Малаккой, Явой и Суматрой, а также Цейлоном и Индией. Существовала процветающая колония арабских купцов поблизости от Бомбея, где они основали «факторию», точно так же, как это сделала британская Восточно-индийская компания через девять столетий. Арабским морякам и купцам было знакомо и восточное побережье Африки до Мадагаскара на юге. Крупные торговые дома Багдада ввозили шелк из Китая, специи и благовония из Индии, тропическую древесину, кокосы и олово. Большая часть арабских судов отплывала из Багдада и Басры, но некоторые поднимались по Красному морю до Кулзума (современный Суэц) и других портов. Мусульманские купцы из Магриба и Ифрикии добывали золото на так называемом Золотом берегу, в современной Гане.

Одной из самых примечательных черт Арабской империи, особенно при Аббасидах, является чрезвычайное изобилие золота. Халифы не только использовали его для чеканки монет, но, по-видимому, оправляли в него свое оружие, мундштуки и застежки на уздечках своих коней и пряжки ремней. Они ели и пили из золотых и серебряных сосудов, и немалая часть их утвари была инкрустирована золотом. В тот же период в Западной Европе золото было почти недоступно.

Замечательные открытия в этой связи были сделаны в последние годы. Г-н Твитчелл, американский горный инженер, нашел золото на западе Центральной Аравии. Экспедиция была направлена туда на разведку и обнаружила обширные месторождения золота на значительной территории. Современные горные инженеры, исследовавшие древние разработки, сообщили, что в прошлом арабские золотопромышленники, должно быть, хорошо разбирались в технике. Эти рудники перестали разрабатываться в период ослабления династии Аббасидов, несомненно, потому, что и Аравии перестал действовать закон и порядок и бедуинские племена стали враждебны правительству[141]. Эти золотые рудники оказались заброшены на тысячу лет, пока не были вновь открыты уже в наше время[142]

Между Арабской империей и Европой почти или совсем не существовало торговли из-за нескончаемой вражды между христианством и исламом. Средиземное море, которое во времена Рима служило главной торговой магистралью ми* ра, стало ничейной полосой, и по его голубым водам плавали только военные флоты или пираты. Ничтожное количество товаров из арабских стран поставлялось через Черное море в Византию главным образом через посредство хазар, живших в низовьях Волги.

Единственной «нейтральной прослойкой» между исламом и христианством были евреи, которым позволялось жить и торговать в странах обоих «блоков». Они имели одинаковый доступ во Францию, Испанию, Константинополь, Египет, Сирию и Индию. Отдельные еврейские купцы даже путешествовали из Франции в Суэц, а оттуда в Индию и обратно.

Для нас, возможно, еще удивительнее объемы арабской торговли с Русью, а через нее — со Скандинавией. Огромное количество арабских монет найдено в Финляндии, Швеции и Норвегии и даже в далекой Британии и Исландии. Монеты датируются временем от периода правления Абд ал-Малика ибн Марвана (685―705 гг.) и до упадка империи в XI в. Торговый маршрут шел от Окса (Амударьи) через Хорезм на среднюю Волгу, а оттуда на север, к Балтике. Арабы закупали соболей, горностаев, лис, бобров, стрелы, бересту, меховые шапки, рыбий клей, янтарь, рабов и скот[143]. Светловолосые и белокожие славяне пользовались большим спросом на невольничьих рынках. Существовала также прямая торговля с хазарами, чья столица Итиль располагалась в устье Волги на северной оконечности Каспийского моря.

Столь широкая торговля, естественно, требовала соответствующих финансовых условий, и к услугам купцов была банковская система, возможность использования кредитных писем и чеков. По правде говоря, английское слово «cheque» происходит от арабского сек.

Однако богатство Арабской империи строилось не только на торговле. Производство тоже достигло чрезвычайного расцвета и вершин мастерства. Самой богатой и развитой отраслью производства, вероятно, было ткачество. Арабская империя была величайшим в мире производителем шелковых тканей, хотя, по иронии судьбы, ношение шелка воспрещалось Пророком как мирская роскошь. На крупные промышленные города во многих случаях указывают слова, ставшие с тех пор частью английского языка. Название фланели (англ. — fustain) произошло от Фустата, находившегося на месте современного Каира. Муслин произошел от Мосула, дамаст — от Дамаска. Тафта — это персидское слово. Ковры использовались по всей Арабской империи, однако в домах Европы ковры появились на полу лишь через несколько столетий. В городах империи использовались хлопчатобумажные ткани, циновки, гобелены, лаковые изделия из Китая, красители, лекарства, специи, квасцы, гвоздика, зеркала, стекло, золотые и серебряные кувшины и блюда. Французское слово jupe, юбка, происходит от арабского джубба.

В области изящных искусств Арабская империя так же держала пальму первенства, как и в производстве тканей. Очень высокая степень мастерства была достигнута в изготовлении золотых и серебряных инкрустаций. Глазурованные цветные изразцы производились в Средней Азии с древнейших времен, но огромные размеры и богатство империи дали этому искусству мощный импульс. Глазурованная и полированная глиняная посуда, где бы ни зародилось это ремесло (мы знаем, что Аббасиды ввозили фарфор из Китая), тоже во множестве изготавливалась в Северной Персии, Фустате и Андалусе, и остатки этих художественных производств можно обнаружить по всему арабскому ареалу. Колоссальные размеры империи привели к переносу производств, в прошлом ограниченных какой-то одной страной, в крупные города по всему государству от Индии до Испании. Даже несмотря на то, что Испания и часть Северной Африки обрели политическую независимость, единство языка и религии привело к тому, что во всех арабоговорящих странах той эпохи развитие искусства, промышленности, торговли и образования шло параллельными путями.

Одним из самых развитых производств у арабов было изготовление раскрашенного и глазурованного стекла, производившегося в основном в Сирии и Ираке. Столетия спустя Венеция научилась этому искусству у сирийцев и доныне славится своим стеклом, хотя говорят, что до сих пор венецианские мастера так и не поднялись до вершин, достигнутых арабами во времена империи. Вся эта ремесленная традиция в буквальном смысле разбилась вдребезги во время нашествия монголо-татар во главе с Тамерланом.

В те дни, когда Мухаммад начал проповедь ислама в Аравии, его основными противниками были не христиане, а идолопоклонники. Поэтому он воспретил изображение живых существ в скульптуре и живописи, чтобы мусульмане не начали поклоняться этим образам, как божествам. Этот запрет ограничил поле мусульманского искусства в одном направлении, но в то же время открыл путь для необычайного расцвета узоров, декора с геометрическими и растительными мотивами. Буквы арабского алфавита также подходили для создания причудливого узора. На королевских мантиях средневековых германских императоров часто были начертаны арабские тексты, вплетенные в богатый орнамент ткани.

Арабы, давным-давно забывшие пустыню, были одинаково прогрессивны как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. Говорят, что до настоящего времени весь испанский лексикон, связанный с ирригацией, почерпнут из арабского, как и названия цветов, фруктов, овощей, деревьев и кустарников. Первоначально апельсиновые деревья попали из Китая в Персию, но из-за большой протяженности Арабской империи их культура распространилась по Северной Африке, Сицилии и Испании. Кунжут, маис, рис, лимоны, дыни, абрикосы и апельсины трудолюбиво выращивались в различных областях халифата и лишь впоследствии попали оттуда в Европу. Персы всегда были садоводами, и, безусловно, именно они ухаживали за дворцовыми садами Багдада. Лилии, тюльпаны и другие цветы попали в Европу из Арабской империи лишь много лет спустя.

Современным людям, которых глубоко затрагивают подобные вопросы, интересно узнать о том, что производство в халифате контролировалось государственной властью, а торговля была предоставлена частной инициативе. Купцы, торговавшие с Дальним Востоком, Индией, Африкой и Россией, наживали огромные состояния, а производство обычно финансировалось правительством. Ремесленники, часто в высшей степени искусные и чрезвычайно преуспевающие, объединялись в гильдии. Хотя и торговля, и промышленность на Ближнем Востоке в итоге были полностью разрушены татарами, современные арабские страны, кажется, возвращаются к той же системе. Каждый араб в душе купец, но все новые попытки индустриализации в этих странах оплачиваются их правительствами.

Арабский вклад в архитектуру почти так же огромен, как и в других областях культурной деятельности. Как и Европа, они унаследовали от прошлого множество стилей, поскольку их владения охватывали древние империи Египта, Рима и Персии, а также часть Индии. Таким образом, в их распоряжении имелось колоссальное разнообразие стилей, материалов и техник. Тем не менее они сплавили их в характерный стиль, присущий только им.

Учитывая, как много доисламских арабов жило в палатках или земляных хижинах, поразительно то, как быстро у них появилась великолепная архитектура, потому что уже при Абд ал-Малике ибн Марване они строили дивные дворцы, замки и мечети. Прекрасная мечеть Купола скалы в Иерусалиме, строение, равных которому в мире немного, была возведена Абд ал-Маликом. В самых древних мечетях, вроде мечети Окбы ибн Нафи в Кайраване и большой мечети в Кордове, использовались римские колонны и капители, но впоследствии были созданы полностью самостоятельные стили. Одно только разнообразие минаретов в арабоязычном мире, из камня, кирпича, мрамора, покрытых цветными изразцами, круглых в сечении или квадратных, заслуживает целой книги. Для арабского искусства характерны подковообразные арки, пробитые в камне окна, замысловатые росписи по штукатурке и, сверх всего, умение покрывать огромные площади красивыми геометрическими узорами.

Необходимость предоставить место на открытом воздухе, где могли бы отдохнуть множество женщин и девушек в большом доме, породила особую форму домашней архитектуры, в которой комнаты строились вокруг центрального двора, а на улицу выходили гладкие стены. Многие из этих прохладных и тихих внутренних дворов с их деревьями, цветами, беседками и струями фонтанов напоминали настоящий земной рай. Грустно видеть, что теперь они разрушены, а им на смену пришли пригородные виллы с кондиционерами вместо увитой виноградом беседки и прохладного журчащего фонтана.

В военной архитектуре арабы добились не меньших успехов. Именно арабам средневековые европейские замки обязаны своими зубчатыми стенами и навесными бойницами. По утверждениям хроник, первый замок, который имел такую конфигурацию, что вход в него простреливался из замковых бойниц, был построен в укрепленном городе Мансура в Багдаде.

* * *

Но среди всех искусств было одно, больше всего любимое арабами с самых древних времен доисламской эпохи и до финального уничтожения их цивилизации монголами, — поэзия. Некоторые из величайших поэтов древности, вероятно неграмотные, были одарены великолепной памятью. Они декламировали свои сочинения, которые затем запоминались и передавались из уст в уста, из страны в страну, из поколения в поколение.

Рассказывать романтические истории всегда было излюбленным развлечением арабов, и европейская литература перед ним в огромном долгу. В исходной арабской форме прозаическое повествование постоянно перебивалось поэтическими отступлениями. Каждый раз, когда история подходила к кульминации, рассказчик говорил (когда герой бросался в бой или размышлял о превратностях судьбы): «И он сказал», — вслед за чем читалось длинное стихотворение. Некоторые из таких сказителей дожили до наших дней. Я сам почти всю ночь просидел в палатке далеко в пустыне, слушая человека, который рассказывал истории и читал сопутствующие им стихи без перерыва примерно восемь или девять часов подряд.

Возможно, на наш взгляд, еще любопытнее тот факт, что не только романисты, но и серьезные арабские историки вкладывают стихи в уста исторических персонажей. Стихи в исторических трудах появляются почти в каждый критический момент жизни их героев. Так, вам могут поведать о том, как какой-нибудь раннемусульманский герой скачет на коне сквозь строй неверных, рубя направо и налево своим быстрым мечом, и восклицает — и дальше идет стихотворение. Теперь трудно сказать, в какой мере вставка подобных стихотворений диктовалась литературными условностями, или же арабы и впрямь в подобных ситуациях разражались импровизированными стихами. Однако независимо от того, верим мы или нет в то, что арабский воин сочинял стихи в разгаре конной атаки, нет сомнения, что они обладали необыкновенными способностями к поэтической импровизации и это умение считалось важным элементом хорошего воспитания. Историки зафиксировали бесчисленные примеры таких импровизированных сочинений на тему заурядных общественных событий, а также нередко упоминают о том, как халифы или другие выдающиеся люди приказывали поэтам немедленно прочитать стихотворение на тот или иной сюжет. Как мы видели, даже от молодых рабынь и наложниц ожидали умения сочинять экспромтом стихи на арабском языке ради развлечения своих хозяев.

Какими бы искусными поэтами-импровизаторами ни были арабы, не может быть сомнения в том, что все они, образованные или неграмотные, носили в памяти огромное количество поэтических строк, поскольку они, как рисуют их исторические свидетельства, цитируют подходящие отрывки из разных поэтов по любому поводу повседневной жизни.

Первоначально поэзия пустыни, до и после ислама, была посвящена в основном излюбленным арабским темам любви, войны и великодушия в сочетании с описаниями природы и животных. Однако при дворе Аббасидов любовная лирика подчинилась идеалу платонической любви. Эта утрата поэзией телесности, возможно, объяснялась большей утонченностью общества или же ростом персидского влияния, поскольку персы были менее приземленными, чем арабы. Она окружила отношения полов атмосферой рыцарства.

Но при Мамуне образование и литература ни в коем случае не сводились к поэзии, как это было у древних арабов. Деятельный ум самого халифа был постоянно занят изучением самых разных отраслей знания. По его поручению некий Хунейн ибн Исхак (807―877 гг.) в Багдаде занимался переводом греческих научных и философских трудов на арабский. С помощью целого штата коллег Хунейн перевел на арабский почти все известные философские и научные произведения греческих авторов. Большую часть работы выполнили христиане, многие из которых принадлежали к секте несториан, ранее изгнанных из Византийской империи из-за гонений со стороны Греческой православной церкви. Сам Хунейн был практикующим врачом, и его десять трактатов о глазе являются древнейшим из известных нам систематических учебников по офтальмологии.

Ко времени Мамуна медицинские школы Багдада вели весьма активную деятельность. Первый бесплатный общественный госпиталь был открыт при халифе Харуне ар-Рашиде. По мере развития этой системы назначались врачи и хирурги, которые читали лекции студентам и выдавали дипломы тем, кто считался достаточно квалифицированным, чтобы вести самостоятельную практику. Доктора, фармацевты, цирюльники и ортопеды проходили правительственную проверку. Первая больница в Египте открылась в 872 г., и с тех пор общественные лечебницы появлялись по всей империи от Испании и Магриба до Персии.

Как мы уже упоминали, Басра породила знаменитую школу грамматистов, столь важную ввиду замысловатости арабского языка. Ал-Асмей (740―828 гг.) из Басры писал книги по естественной истории, как животной, так и растительной. Появлялись и другие работы — по механике, ирригации и инженерному делу.

Всей этой насыщенной интеллектуальной деятельности очень способствовало основание в Багдаде в 794 г. первой бумажной фабрики. Как мы уже говорили, арабы научились изготавливать бумагу в Мавераннахре, где обнаружили бумажное производство, основанное группой китайцев. Вскоре бумага вырабатывалась почти во всех провинциях империи. Век переводов подошел к концу вскоре после смерти Мамуна, и с этих пор начали появляться оригинальные научные труды на арабском языке.

Арабский образ мысли, кажется, особенно подходит для изучения математики, и в эту сферу они внесли большой вклад. По-видимому, они обладали в высшей степени ясным мышлением и были превосходными систематизаторами и классификаторами, а в математике эти качества имеют первостепенное значение. Мамун собрал при своем дворе много ученых людей, особенно инженеров и астрономов. Он также очень интересовался астрологией и часто спрашивал астрологов насчет своего будущего. В период халифата Мамуна была создана астрономическая обсерватория. Арабское сочинение, Краткое руководство по астрономии ал-Фергани, использовалось в Европе вплоть до XVI века.

Арабы сделали алгебру точной наукой — само ее название арабское — ал джабр. Они также заложили основы аналитической геометрии. «Они, бесспорно, стали основателями плоскостной и сферической тригонометрии, которой, собственно говоря, не было у греков»[144].

Существуют некоторые разногласия по поводу того, кто открыл ноль, и теперь представляется вероятным, что арабы почерпнули это понятие у Китая или Индии. Использование нуля позволяет нам мыслить десятками и сотнями, и, таким образом, лежит в самой основе современной арифметики. Даже если не арабы изобрели его, то они начали использовать его за двести пятьдесят лет до того, как о нем узнали в Западной Европе.

Ал-Баттани (817―918), по-видимому, стал первооткрывателем тригонометрических отношений, изобрел синус и косинус, тангенс и котангенс. «Это ведет нас гораздо дальше той точки, которой достигли греки, и по-настоящему открывает эру современной науки»[145].

О том, что все эти знания были широко распространены в народе, говорит тот факт, что только в одном багдадском пригороде Кархе в то время существовало не менее ста книжных магазинов. Библиотека имелась при каждой мечети. В 829 г. Мамун основал в Багдаде центральную библиотеку, которую назвал «Дом мудрости». В Кордове примерно в то же время насчитывалось не менее семидесяти библиотек.

* * *

Тем, кто слышал музыкальные программы большинства современных арабоязычных радиостанций, может показаться удивительным, что на вершине своего развития арабская цивилизация уделяла музыке огромное внимание. Голос арабы ценили больше, чем оркестр, отчасти потому, что голос позволял сочетать музыку с поэзией, первой любовью каждого араба. Но в арабских армиях организовывались военные оркестры.

Для богатых арабов певцы, возможно, служили источником любимейшего вечернего развлечения. В большинстве своем это были девушки-рабыни, но немало среди них было и евнухов. Последние пользовались чрезвычайной популярностью и потому что сохраняли свои чистые мальчишеские голоса, и потому что могли выступать перед всей семьей — на их концерте могли присутствовать даже окутанные вуалью дамы.

Производство музыкальных инструментов было возведено в ранг высокого искусства, и у арабов имелись инструменты вроде скрипки, а также струнные, наподобие лютни или гитары — оба эти названия происходят из арабского. Они также изготавливали органы, как пневматические, так и гидравлические.

Вечернее празднество всегда было одним из главных удовольствий арабов. В течение дня мужчины были неизбежно заняты своими обычными делами, но как только солнце садилось, они готовились к вечерним радостям. Обладая быстрым умом, владея удивительно гибким и звучным языком и будучи от природы прекрасными ораторами, они посвящали эти ночные встречи в основном беседе. На самом деле, сказанное справедливо и сегодня, не считая разве что тех кругов, которые намеренно пытаются подражать западным манерам.

Одно из самых примечательных качеств, отличающее истинного араба от представителей других народов, — личное достоинство. Поэтому не стоит воображать, что на своих вечерних пирах халифы или богатые и просвещенные люди унижались до разгульного шума, пения или крика. Члены высшего общества, будь то при Омейядах в Дамаске или при Аббасидах в Багдаде, прекрасно разбирались в искусстве изящной и роскошной жизни. Их беседа была остроумной, а иногда интеллектуальной. Женщины были красивы, еда вкусной; умение декламировать стихи или импровизировать на подходящую к случаю тему предполагалось у каждого члена хорошего общества. Некоторые в такой ситуации пили вино, другие розовую воду или цветные напитки, приготовленные из разных фруктов. Рабы, пышно разодетые в шелка и золотое кружево, усердно прислуживали собравшимся.

Приглашенные на эти вечерние собрания всегда меняли повседневное одеяние и появлялись в специальных нарядах ярких цветов[146]. Они сидели на низких кушетках, застланных коврами, подушками и разнообразными материями, которые в то время производились в огромном количестве. Комната была усыпана миртом, жасмином и надушенными цветами, а в золотых и серебряных сосудах курились ароматные смолы и другие душистые благовония, которые периодически подносили к лицу гостей, чтобы они могли вдохнуть благоуханный дым, насыщавший восхитительным ароматом их волосы, бороды и одежду. Вино или сладкие напитки подавались в чашах, украшенных золотой или серебряной филигранью, или из превосходного резного стекла. Если хозяева были богаты, музыкальное сопровождение обеспечивал оркестр или пение красивых рабынь под лютню или гитару. Беседы, поэзия, рассказывание историй заполняли приятным досугом долгие часы темноты. Возможно, из-за того, что чрезмерная дневная жара иногда действует угнетающе, арабы всегда любили продолжать свои вечерние развлечения до глубокой ночи.

* * *

В главе XII мы кратко описали город Багдад в его изначальном виде, а именно Круглый город Мансура. Сто лет спустя столица выглядела совершенно по-другому. Едва был завершен Круглый город, как во всех направлениях начали расти предместья. Самым большим из них был пригород Карх, занимавший несколько квадратных миль к югу от города Мансура, вниз по западному берегу Тигра[147]. Это была главная торговая зона, разделенная на несколько рынков для разных товаров. Судоходный канал Иса, вытекавший из Евфрата, проходил через предместье Карх и впадал в нижнюю гавань на Тигре. К северу от Круглого города лежал квартал Харбия, в основном населенный тюрками и персами и бывший постоянным источником беспокойства из-за восстаний и беспорядков. Закончив Круглый город, Мансур выстроил на восточном берегу дворец Руса-фа для Махди и затем дворец Хулд у самой воды для себя.

Дальше от центра располагался квартал Шаммасия. «Шаммас» по-арабски означает «дьякон», и это название отражает присутствие здесь значительного христианского населения. В Багдаде только на восточном берегу Тигра находилось шесть несторианских монастырей. Все они, по свидетельствам, были окружены красивыми садами, которые часто посещали горожане. В разных ситуациях сами халифы, похоже, останавливались в том или ином из этих монастырей. У несторианского патриарха в Багдаде была официальная резиденция, а большинство христиан, по-видимому, жило в квартале Шаммасия. В правление Махди был построен крупный христианский монастырь под названием Дейр ар-Рум. Несторианский патриарх являлся довольно значимой фигурой; он направлял христианских миссионеров и назначал епископов в такие далекие страны, как Индия, Центральная Азия и Китай. Все это, видимо, говорит о том, что первые Аббасиды относились к христианам с очень большой терпимостью.

В правление Харуна и Мамуна Багдад и Константинополь были двумя величайшими городами мира. Интересно отметить, что император Феофил истратил крупные суммы на расширение и украшение Большого дворца в Константинополе, стремясь затмить великолепные строения Багдада. Он даже построил себе пригородную резиденцию на азиатском берегу напротив Константинополя, точно воспроизведя дворец халифа и тем самым безмолвно признав превосходство арабов в архитектуре[148]. Город на Тигре в дни его величия и впрямь можно ставить в один ряд с Древним Римом, Парижем Людовика XIV или Лондоном в XIX в., как одну из величайших имперских столиц в истории.

Многим западным историкам свойственно низко оценивать ту роль, которую играли арабы в созданной ими империи, указывая на то, что художники, философы, историки и ученые имели, в частности, персидское, армянское, греческое или испанское происхождение. Разумеется, исконные арабы из Аравии, давшие первый и решающий импульс завоеванию, на самом деле были слишком уж малочисленны, чтобы населить империю. Действительно, когда арабские владения достигли своей максимальной протяженности, от Абд ал-Малика ибн Марвана до конца правления Омейядов, чистокровные арабы, вероятно, составляли всего два или три процента от общего населения империи, хотя все еще преобладали в правящем классе. Когда к власти пришли Аббасиды, арабы утратили свое привилегированное положение и стали рядовыми подданными, оказавшись на той же социальной ступени, что и остальные бесчисленные народы империи. Таким образом, если по количеству талантов они не отличались от других народов, то могли надеяться породить только два-три процента известных личностей нового космополитического государства.

Тем не менее даже такое утверждение является грубым упрощением. Потому что кем были арабы в течение двухсот лет после смерти Пророка? Конечно, в Центральной Аравии по-прежнему оставались кочевые племена, подобные первым завоевателям, но их изоляция в огромных пустынях мешала им играть какую-либо роль в государственной жизни. А те из их предков, кого волна завоеваний занесла в Ирак, Персию, Африку или Испанию, брали в жены представительниц самых разных народов. Каждый мужчина вел свое происхождение по мужской линии, поэтому человек мог носить древнеарабское племенное имя вроде Темеми, Кинди или Таглиби, а в его жилах при этом текло всего пять или десять процентов арабской крови. Даже курайшиты, даже халифы уже не были арабами в смысле происхождения от народов Центральной Аравии. Поэтому с точки зрения логики мы должны пойти по одному из двух путей. Или мы должны признать, что настоящими арабами оставались только члены кочевых племен Аравии и фактически никто из городских жителей Ирака, Сирии, Египта или Испании вообще не мог называться арабом; или же придется принять новое определение араба и применять этот термин к каждому, кто говорил на арабском как на родном языке, хотя сам он вполне мог быть тюрком, персом или даже вестготом. Практика причисления людей того времени к разным национальностям на основании их имен целиком ошибочна.

При попытках оценить исторические события упрощение является одной из самых обычных ошибок. На самом деле определить расовую принадлежность жителей Ирака, Сирии, Северной Африки и Испании невозможно, идет ли речь о IX в. или о нашем времени.

Фактом остается то, что самые первые завоевания, начавшиеся в 633 г., осуществлялись исключительно арабами из Центральной Азии. Через пятьдесят лет, в правление Абд ал-Малика ибн Марвана, была построена величественная империя, простиравшаяся от Индии до Атлантического океана, возводились прекрасные здания, стремительно росли богатство, торговля и просвещение. Конечно же, можно сказать, что инженерами, сооружавшими эти постройки, были греки, врачами — христиане и евреи, правительственными чиновниками и секретарями — персы, в результате чего оказывается, что арабов благодарить не за что. Привести подобный довод — все равно что сказать в наши дни, что члены совета директоров крупной инженерной и судостроительной фирмы не заслуживают признательности за успехи компании, потому что среди них нет ни одного монтера, клепальщика, маляра или плотника.

Величие того, что совершили чистокровные арабские завоеватели, можно в какой-то мере оценить, сравнив это с монгольскими завоеваниями XIII, XIV и XV вв. Через пятьдесят лет после того, как арабские кочевники вышли из пустыни, они уже правили прекрасной, растущей и развивающейся империей. Когда монгольские завоеватели отступили из этих же самых стран, после них не осталось ничего, кроме дымящихся развалин и пирамид из черепов. Они бесповоротно уничтожили древнюю цивилизацию, которая так никогда и не ожила. Библиотеки, дворцы, фабрики, технологии производства, университеты, больницы, ремесленники, художники, ученые — все это было стерто с лица земли, мастерство уничтожено, знания утрачены, ирригационные системы настолько повреждены, что жертвы монголов, осколки великой цивилизации, на пять последующих веков попали в категорию отсталых и подвластных народов. Племена центрально-аравийских завоевателей были заносчивыми, воинственными и невежественными; но несмотря на это, им были присущи замечательный интеллект и необычайная способность к адаптации. Вместо того чтобы грабить и разрушать, они быстро приобщились к утонченной цивилизации. Вместо того чтобы убивать художников и ученых, они их использовали. Однако они не просто подражали им, подобно тому как готы имитировали римскую цивилизацию. Они оставались полными хозяевами положения, великими владыками и аристократами. Даже во времена Аббасидов, когда большинство древних арабских семей потеряло свое значение, арабский язык, обычаи и в значительной мере культура и искусства, которые они породили, безоговорочно принимались многочисленными и древними народами империи.

Как утверждают, «исламское искусство почерпнуло свой духовный облик у Аравии; но его материальная структура рождена в других местах»[149]. Сказанное можно отнести и к мусульманской цивилизации в целом, а не только к искусству. Бесчисленные ремесленники: персы, греки, византийцы, египтяне, берберы, готы и римляне, — все внесли свой вклад в строительство великолепного здания исламской цивилизации, но первоначальным архитектором всей этой грандиозной постройки был араб.