Арабская империя

Глава VI АНДАЛУС

Готское завоевание Испании - 509 г.

Воцарение халифа Валида - 8 октября 705 г.

Родерих становится королем готов - 710 г.

Первый мусульманский набег на Испанию - лето 710 г.

Вторжение Тарика - апрель 711 г.

Битва при Вади ал-Бекке - июль 711 г.

Вторжение Мусы в Испанию - июнь 712 г.

Сдача Мериды - июнь 713 г.

Отзыв Мусы - 714 г.

Прибытие Мусы в Дамаск - февраль 715 г.

Смерть халифа Валида - 23 февраля 715 г.

Валид ибн Абд ал-Малик, халиф.

Муса ибн Нусейр, наместник Северной Африки и завоеватель Испании.

Родерих, король готов.

Юлиан, наместник Сеуты, предложивший Мусе завоевать Испанию.

Тарик ибн Зейяд, истинный завоеватель Испании.

Абд ал-Азиз, сын Мусы ибн Нусейра, убитый в Кордове.

Сулейман ибн Абд ал-Малик, наследник халифа Валида.

Несмотря на нескончаемые гражданские войны в первый период правления Абд ал-Малика, этот халиф проделал для империи огромную работу. Внутри империи установился мир, была реформирована административная система, все расчеты и записи отныне велись на арабском языке, государственная машина окрепла. Правда, в определенной степени это все было достигнуто благодаря росту деспотизма. Муавия, первый омейядский халиф, по своему поведению немногим отличался от традиционного арабского вождя, заседавшего вместе с гражданами, которые откровенно высказывали ему в лицо критику по поводу его действий. Абд ал-Малик стал первым халифом, который воспретил критику в свой адрес. Когда он давал аудиенцию, позади пего стояли стражники с обнаженными мечами.

Второй преемник Пророка, Омар ибн ал-Хаттаб, узнав, что наместник Ирака имеет обыкновение затворять двери своего дома, послал ему приказание оставлять дверь открытой, чтобы люди в любое время имели доступ к своему правителю. Теперь дамасские халифы жили во дворцах под охраной солдат, управляющих и придворных чиновников. Следует согласиться, что в условиях огромной и цивилизованной империи практиковать демократичные методы первых халифов стало уже невозможно. Тем не менее Омар ибн ал-Хаттаб умер всего за сорок один год до того, как Абд ал-Малик пришел к власти. Таким образом, эта метаморфоза — по сути социальная революция — произошла чрезвычайно быстро. И Византия, и Персидская империя давно привыкли к единоличной деспотической власти, и арабы очень скоро испытали на себе влияние их традиций.

Стоит также отметить, что три из первых четырех халифов демократической поры были убиты, и этот факт извиняет некоторые меры безопасности. Однако главным основанием для критики халифата является крайняя жестокость, с которой он подавлял каждое проявление инакомыслия. Расовые, религиозные и социальные проблемы были неизбежны, особенно в империи, завоеванной столь быстро и объединившей так много разных народов. Тем не менее каждое восстание подавлялось без всякого снисхождения.

В какой-то мере такую безжалостность можно связать с тем, что почти все эти восстания поддерживали какого-то конкурирующего претендента на халифат, а не стремились к достижению какой-либо политической цели. При этом пространство для чисто политических реформ во многом ограничивалось убежденностью в том, что все необходимое для управления людьми — как отдельными лицами, так и сообществами — уже содержится в Коране и Сунне. Тем не менее существовало немало недовольных людей и общественных прослоек. Не имея возможности открыто противостоять государственной системе, строящейся на велениях, исходящих якобы от самого Бога, обиженные выражали свое негодование, поддерживая соперника в борьбе за престол, поскольку Коран и Сунна позабыли изложить правила избрания преемников Пророка. Вследствие этого любые политические волнения облекались в форму противодействия лично халифу, и, возможно, именно это заставляло халифов прибегать к суровым репрессивным мерам.

Однако подобные методы, естественно, вызывали обиду и давали повод для междоусобиц и ненависти, которые продолжаются до сих пор. Правда, исследователь арабской истории едва ли может избежать вывода о том, что хронической ошибкой, которую этот народ совершал на протяжении всей своей истории, было как раз слишком поспешное и безжалостное применение силы. Более того, не говоря уж о каких-то политических вопросах, эти методы привели к тому, что на полях сражений пали десятки тысяч отважнейших и благороднейших арабов, и именно тогда, когда их услуги были особенно нужны по-прежнему растущей империи. Однако в 705 г., когда Валид ибн Абд ал-Малик беспрепятственно унаследовал халифат, установился внутренний мир, и арабские знамена снова начали наступление по всем границам.

Когда великий Мухаллаб ибн Аби Суфра умер в Хорасане, наместничество в этой провинции принял его сын Йазид. Теперь Хадджадж сместил Йазида с его поста и посадил в тюрьму, обвинив в расточительности и злоупотреблении государственными средствами. Похоже, что вдобавок он заново разжег распрю между группировками Кайс и Йемен, между которыми Мухаллабу удавалось поддерживать равновесие. Мухаллаб был действительно великим правителем, не скупившимся на гостеприимство и покровительство. В эти давние дни отсутствие упорядоченной системы расчетов и аудита неизбежно приводило к значительной путанице между государственными и частными средствами, которыми распоряжались наместники провинций. Подобная финансовая неопределенность позволяла этим магнатам создавать целые группы облагодетельствованных людей, связанных с ними узами личной верности, за счет щедрой раздачи денег, которые, по нашим представлениям, в действительности принадлежали правительству. Правда, поднимая тем самым свой личный престиж, они получали возможность поддерживать внутренний порядок и расширять границы империи, поскольку дамасский халиф был слишком далеко, чтобы вызывать личную симпатию. Тем не менее, чтобы помешать этим влиятельным людям основать свои собственные династии — как они и стали делать через два столетия, когда халифы ослабели, — безусловно, имело смысл время от времени перемещать их с одного поста на другой.

Таким образом, смещение Йазида с поста наместника, который занимал его отец Мухаллаб, вполне могло быть мудрым шагом со стороны Хадджаджа. Тем не менее принятая мера была, как обычно, слишком жестокой, поскольку Йазида бросили в тюрьму без суда — и это привело к очередному восстанию.

Вместо Йазида ибн Мухаллаба Хадджадж поручил управление Хорасаном Кутайбе ибн Муслиму. Новый кандидат в полной мере оправдал свое избрание, проявив себя как чрезвычайно удачливый военачальник. Едва успев получить назначение, он во главе армии переправился через Оке и в череде успешных кампаний жестоко покарал всех, кто за годы гражданской войны выказывал враждебность к арабскому владычеству. После Окса он двинулся к Яксарту, о чем будет рассказано в следующей главе. В Южной Персии Мухаммад ибн Касим, родственник Хадджаджа, перевел армию через Меркан и в 708 г. начал войну с царем Синда.

На византийской границе события развивались в том же агрессивном ключе. Несколько крепостей было захвачено в ходе ежегодных летних набегов. Среди этих крепостей были довольно значимые Гераклея и Тувана за Тавром. Большинство походов на Византию возглавлял Маслама ибн Абд ал-Малик, брат Валида и замечательный воин. В 708 и 710 гг. он также ходил на хазар, живших к северу от Дербентского прохода[52], узкого ущелья на западном побережье Каспия.

Однако несмотря на то что на востоке ислам снова повсеместно вел наступление, величайшим завоеванием царствования Валида стала Испания. Прежде чем приступить к описанию событий этой войны, нам необходимо проследить процессы, развернувшиеся в Европе с момента падения Западной Римской империи в 475 г. и до арабского вторжения в 711 г.

* * *

В середине IV в. (за три столетия до Мухаммада) на широком пространстве Восточной Европы от Польши до устья Дуная обосновался народ готов. В 377 г. на их восточные рубежи напали неистовые гунны, двигавшиеся на запад от китайских границ. После этого готы разделились на две группы.

Западные, вестготы, переправились через Дунай и 9 августа 378 г. при Адрианополе нанесли жестокое поражение римской армии, которой командовал император Валент. Преследуя поверженного врага, победоносные готы подошли к Константинополю, от которого были отброшены, что удивительно, вылазкой конных арабских наемников, находившихся на римской службе. Тем временем восточные готы, или остготы, покорились гуннам. Веком позже им предстояло завоевать Италию.

В 382 г. вестготы заключили мир с Западной Римской империей и получили разрешение поселиться в пределах ее границ между Фракией и Адриатическим морем. Однако в 395 г. они взбунтовались и, покинув предоставленные им земли, вторглись в Италию под командованием своего прославленного короля Алариха и в 410 г. разграбили сам Рим.

Это были годы, когда Западная Римская империя находилась на последнем издыхании. Пока готы хозяйничали в Италии, свевы, вандалы и аланы, начавшие свой путь на территории Германии, прошлись по Франции, а в 409 г. завоевали Испанию. Из Италии готы отправились в Южную Францию, где в 418 г. основали королевство со столицей в Тулузе. В 429 г. вандалы переправились из Испании в Северную Африку, откуда при содействии берберов вытеснили римлян. В 439 г. они создали Африканскую империю со столицей в Карфагене, откуда наведывались за море, в плодородные провинции Южной Италии и даже в сам имперский Рим. Прошло всего двадцать лет, и в Африканскую империю, простиравшуюся от Танжера до Триполи, вторглись вандалы, люди со светлыми волосами и голубыми глазами, которые, переправившись через Эльбу, прошли ускоренным маршем по Германии, Франции и Испании.

Свевы были единственными варварами, которые остались в Испании, хотя Францию делили между собой франки, бургунды и готы.

Восьмьюдесятью годами раньше гунны оттеснили готов за Дунай. Теперь, в 405 г., под командованием жестокого Аттилы, «бича Божия», они вторглись во Францию. Однако в 451 г. они понесли поражение в крупной битве при Каталаунских полях от готов и римлян и снова покинули Францию[53]. В 488 г. остготы завоевали Италию и основали там собственное королевство. Однако нас в дальнейшем будут интересовать только вестготы.

Снова пустившись в свои странствования, они пересекли Пиренеи, с легкостью разбили свевов и завоевали Испанию, где в 531 г. создали королевство, которому суждено было просуществовать два весьма беспокойных столетия. Теоретически готская монархия в Испании была выборной, а не наследственной; периодически эта система давала сбои и, в конце концов, оказалась перед лицом неизбежной гибели.

В течение предшествующих семисот лет Испания входила в число римских доминионов. В момент вторжения готов состояние страны было плачевным. Несколько сенаторских фамилий владели обширными поместьями, на которых трудились тысячи рабов, составлявших большинство населения, в то время как шайки разбойников и изгоев рыскали по сельской местности. Помимо того, как уже говорилось, в стране побывали свевы и вандалы, пересекшие полуостров из конца в конец, неся огонь, меч и разорение.

Готские завоеватели Испании были малочисленнее этих непрошеных гостей и образовали лишь аристократический высший класс, который, подобно своим римским предшественникам, правил страной через рабов и невольников. В 587 г. Реккаред, король готов, обратился в католичество, а в 616 г. начал гонения на испанских евреев, многочисленности и состоятельности которых могли позавидовать их собратья в других странах.

В этот период во Франции ослабели франки, а Византийская, или Восточная Римская империя, которая успела разгромить вандалов, все еще сохраняла шаткий контроль над Северной Африкой. В результате Испания еще на столетие была избавлена от иноземного нашествия. Некогда воинственные готы, которые при Аларихе наводили ужас на Италию и грабили Рим, перестали пользоваться оружием и вели праздную жизнь в роскоши и довольстве в своих поместьях, окруженные усердными рабами.

С 697 по 710 г. королем готов был Витица, но неизвестно, умер он своей смертью или был убит в конце своего правления. Достаточно сказать, что на его трон взошел Родерих, готский аристократ, чей отец, видимо, был убит покойным королем. Теоретически королевская власть была выборной, однако сыновья Витицы встали в оппозицию по отношению к новому правителю либо потому, что сами питали надежды на это наследство, либо, возможно, потому, что их отец был устранен бесчестными методами.

* * *

Муса ибн Нусайр в прошлом был замешан в дело о растрате в Басре и лишился своей должности. Своим назначением на пост наместника Северной Африки он, вероятно, был обязан влиянию Абд ал-Азиза, наместника Египта и брата халифа Абд ал-Малика. Однако он проявил себя как способный и деятельный чиновник. При нем был впервые установлен прочный арабский контроль над территорией, на западе доходившей до самой Атлантики. Лишь город Сеута под управлением византийского наместника Юлиана устоял перед всеми попытками завладеть им. Теоретически Сеута являлась византийской колонией, но империя была слишком слаба и далека, чтобы оказать ей хоть какую-то помощь. Юлиан, владевший поместьями в Южной Испании, очевидно, был на короткой ноге с прежним королем Витицей, на дочери которого, возможно, был женат. Однако и он, и сыновья Витицы, видимо, скрывали свою неприязнь к Родериху. По преданию, дочь Юлиана (которая могла приходиться племянницей сыновьям Витицы, если жена Юлиана и впрямь была дочерью покойного короля) находилась при дворе короля Родериха, который, будучи поражен ее красотой, соблазнил ее.

Какова бы ни была причина, Юлиан, который прежде энергично отражал арабский натиск на Сеуту, неожиданно вступил в переписку с Мусой ибн Нусайром и предложил тому вторгнуться вдвоем в Испанию, обещая дать суда для переправы мусульман через пролив. Муса сообщил об этих заигрываниях Валиду, но халиф с сомнением ответил, что это предприятие выглядит слишком опасным. Однако он санкционировал разведку боем.

В результате в июле 710 г. Муса откомандировал в Испанию подразделение из четырехсот человек и сотни лошадей на кораблях, предоставленных Юлианом. Отряд высадился у Альхесираса, разграбил близлежащие деревни и вернулся в Африку. Воодушевленный успехом этого набега, Муса ибн Нусайр в апреле 711 г. отправил в Испанию семь тысяч воинов под командованием своего берберского вольноотпущенника Тарика ибн Зийяда. Большая часть этого войска состояла из беребров. Арабам понадобилось шестьдесят лет, чтобы завоевать Северную Африку, и теперь наконец все берберы были покорены и исповедовали ислам. Но как долго мог оставаться в послушании столь воинственный народ? Возможно ли, что Муса ибн Нусайр рассматривал набеги на Испанию лишь как удачный выход для воинственной энергии берберов, а не как возможность присоединить к империи новую обширную территорию? По крайней мере, такое предположение может объяснить, почему экспедиционный корпус состоял из такого количества берберов и, что еще поразительнее, был поставлен под командование берберского военачальника.

Тарик основал свою базу на скале Гибралтар, которая с тех пор получила название Джеб ал-Тарик, или гора Тарика. Муса направил вдогонку первой экспедиции еще пять тысяч человек, доведя общее число арабского контингента до двенадцати тысяч. Тем временем король Родерих мобилизовал свою армию и выступил на юг, чтобы дать отпор захватчикам. Две армии встретились у Вади ал-Бекки, в нескольких милях к востоку от Кадиса[54].

Утверждают, что у Родериха было двадцать пять тысяч воинов против двенадцати тысяч Тарика, но на подобные цифры не следует особенно полагаться. Не зная, видимо, о предательстве двоих сыновей Витицы, он поставил под их командование два крыла своей армии. Не успела начаться битва, как два готских крыла покинули поле боя. Центр, которым командовал сам Родерих, оказал более продолжительное сопротивление, но в конце концов был разгромлен. Родериха с тех пор никто не видел, и, вероятно, он был убит, хотя его тело так и не опознали среди множества павших. Готская армия была практически уничтожена.

Самое правдоподобное объяснение предательства Юлиана и сыновей Витицы заключается в том, что они видели в экспедиции Тарика простой набег. Как станет ясно, можно с уверенностью предположить, что именно такими и были распоряжения, полученные Тариком от Мусы, который вполне мог сообщить Юлиану, что намечается лишь набег. Однако в тот июльский день 711 г. Тарик стал орудием судьбы. Видя полный разгром готской армии, он принял историческое решение идти вперед. Более того, выслав отряды на захват Кордовы, Архидоны и Эльвиры, он решил идти прямо на Толедо, столицу готов.

Если Тарик действительно располагал только двенадцатью тысячами воинов, отряды, направленные им в три этих города, могли насчитывать хотя бы по две тысячи человек, и при этом надо учесть, что в битве было потеряно не менее тысячи человек. В результате в его головном отряде должно было остаться, самое большее, порядка девяти тысяч воинов. С этими небольшими силами он двинулся маршем в самое сердце готского королевства за двести пятьдесят миль через гряды неведомых гор.

Ужасающую неопределенность, которая подстерегает военачальника, готового отправиться в глубь незнакомой враждебной страны, наверное, способны оценить только те, кто оказывался в подобной ситуации. Для нас, знающих о том, чем все кончилось, решение Тарика может и не выглядеть драматическим, однако, если представить себя в его положении, нам, возможно, придется признать, что это говорило о выдающемся мужестве. Но Тарик был человеком, который, подобно германскому Генштабу в 1940 г., осознавал парализующий эффект «блицкрига» (поскольку в подобных вещах война никогда не меняется). Он понимал, сколь огромных результатов может достичь, если сумеет моментально воспользоваться своей победой, пока готы все еще находятся в панике и не имеют лидера. Несколько дней отсрочки дали бы врагам время, чтобы оправиться психологически, назначить нового военачальника и принять дальнейшие меры. Их панику следовало поддерживать в высшей точке истерики. После нового сражения при Эсихе он без промедления устремился к Толедо. Его дерзость полностью оправдала себя, поскольку, добравшись до столицы, он обнаружил ее полузаброшенной — чиновники и знать в ужасе бежали. Евреи, которых готы преследовали, повсюду сотрудничали с завоевателями.

В пылу сражения лихие рубаки вроде Тарика часто забывают докладывать о положении дел своим начальникам, которые в это время беспокойно меряют шагами свои штабы. Мы можем понять Мусу ибн Нусайра, находившегося в Танжере, когда ему сообщили, что его вольноотпущенник, одержав великую победу, исчез в сердце Испании в сопровождении всего 9000 воинов.

Завладев Толедо, Тарик повел себя с образцовой умеренностью. Тем, кто желал отправиться в изгнание, позволили это сделать, забрав с собой движимое имущество. Сыновья Витицы были награждены за свое предательство землями готской короны, на которых находилось более трех тысяч хозяйств. Для христианского богослужения был выделен ряд церквей, епископам и священникам было позволено по-прежнему исполнять свои обязанности. Обосновавшись в Толедо, Тарик затем приступил к усмирению северных провинций — Кастилии и Леона.

Следующим летом, в июне 712 г., сам Муса ибн Нусайр переправился через пролив, оставив наместником Северной Африки своего старшего сына Абдаллаха. Его армия состояла из 18 000 воинов, в большинстве своем арабов, включая многих знатных курайшитов и потомков сподвижников Пророка. Муса принял капитуляцию Медины Сидонии, но жители Севильи сопротивлялись с большей решимостью. Однако пальму первенства следует отдать Мериде, осада которой продолжалась несколько месяцев, и мусульманской армии пришлось заплатить за нее жизнями многих мучеников. Семью веками раньше именно в этой римской колонии поселились ветераны из легионов Августа.

Шестьдесят лет назад, в ходе великих арабских завоеваний, арабы были непобедимы на полях сражений, но самой ничтожной городской стены было достаточно, чтобы отразить их натиск. Однако теперь они усвоили вполне научные подходы к ведению войны. Они возводили деревянные башни, открывавшие обзор поверх городских стен, и прилежно продвигали их вперед на катках, пока не получали возможность обстреливать город с близкого расстояния. Катапульты забрасывали город огромными камнями, а пристальное наблюдение не давало подвозить продовольствие и препятствовало прибытию подкрепления из окрестностей. Мужественная оборона Мериды подчеркивает огромную ценность принятого Тариком решения воспользоваться своей победой, пока первая паника готов еще сковывала их сопротивление. Если бы он действительно задержался, чтобы известить Мусу, у защитников хватило бы времени восстановить равновесие, и тогда каждый город мог бы стать Меридой.

Перед лицом голода город, в конце концов, договорился о почетной капитуляции. Жителям было позволено выбрать между добровольным изгнанием и уплатой дани. Церкви поделили между мусульманами и христианами, а земли и имущество убитых или убывших захватили в качестве трофея правоверных. Мерида сдалась 1 июня 713 г., через год после высадки Мусы в Испании. Непонятно, почему в течение этого года Тарик, чья штаб-квартира находилась в Толедо, всего в ста пятидесяти милях от Мериды, не присылал сообщений своему начальнику.

Приняв капитуляцию Мериды, Муса направился в Толедо. Тарик вышел ему навстречу, однако был сурово принят своим хозяином, который сделал ему строгий выговор, приказал арестовать и, вероятно, даже велел его высечь. Большинство западных историков, кажется, обходят этот эпизод стороной, замечая, что, очевидно, Муса завидовал успеху своего подчиненного. Однако образ мысли тогдашних арабов кое в чем настолько отличался от нашего, что, возможно, нам следовало бы повременить с его оценкой. Тарик, по-видимому, был берберским подданным Мусы, возможно, бывшим рабом, отпущенным им на свободу.

Соответственно представлениям того времени, вольноотпущенник обязан был остаться преданным тому, кто даровал ему свободу. В бесчисленных повествованиях о тогдашних сражениях мы встречаем арабских аристократов, которых в бою окружают молодые тюркские, персидские или берберские вольноотпущенники, которые снова и снова отдают жизнь, защищая своего хозяина на поле брани. Поэтому Муса, наверное, рассматривал Тарика как человека, всем ему обязанного, чьим долгом было умереть за хозяина в смиренном самопожертвовании. И правда, подобное смешение между личной службой и официальной обязанностью проходит через всю историю арабских стран. Влиятельный человек продвигал тех, кому доверял, а кому он мог доверять больше, чем собственным домашним слугам? Более того, данное соображение помогает понять не менее удивительный факт — после такого наказания Муса снова поручил Тарику командование важными операциями. Поскольку Муса, без сомнения, расценивал этого бербера не как подначального армейского офицера, а как домашнего слугу, которому необходимо указывать его место, но который, покорно приняв наказание, оставался неотъемлемым членом его семьи.

Этот вопрос подводит нас к проблеме семейственности, которая так часто становится причиной недопонимания. Примечательно, что каждый раз, когда выдающийся араб назначался халифом на независимый пост, он тут же расставлял по нижестоящим должностям своих сыновей, братьев или вольноотпущенников. Когда Убайдаллах ибн Зийяд был наместником Ирака и Персии, его братья стали наместниками персидских провинций. Когда Мухаллаб сделался наместником Хорасана, его сыновья заняли следующие по значению посты. Когда сам Муса переправился в Испанию, он оставил наместником Северной Африки своего старшего сына. Эти примеры можно перечислять без конца.

Подобная система была настолько всеобщей и открытой, что ее нельзя считать чем-то постыдным. Действительно, в том состоянии общества, когда нечестность не была чем-то необычным, а восстания происходили сравнительно часто, такая система обладала определенными преимуществами. Наместнику далекого Хорасана или Северной Африки неизбежно приходилось обходиться собственными силами. Время, которое требовалось для получения из Дамаска распоряжений и тем паче подкрепления, было непомерно большим. Поэтому, когда халиф поручал попечение о какой-то отдаленной провинции надежному наместнику, он ожидал от него, что тот сам позаботится о своем штате, составив его из людей, которым сможет полностью доверять. Естественно, при прочных семейных связях, бытовавших у арабов, такими людьми чаще всего являлись ближайшие родственники, вольноотпущенники и рабы наместника, за послушание которых был в ответе он один, как глава их семейства, а не правительства.

В то время как Муса и Тарик были заняты покорением Северной Испании, старший сын наместника, Абд ал-Азиз ибн Муса, был занят наведением порядка на юге. Здесь, в апреле 713 г. (пока Муса все еще осаждал Мериду), он заключил соглашение с Теодемиром, готским аристократом, владевшим этой частью страны, чье имя арабы сократили до Тадмира. Условия договора гласили, что Тадмир сохранит власть над своим княжеством и никакого вреда не будет причинено жизни, имуществу, женщинам и детям, религии и церквям христиан. Далее, Тадмир обязался предоставить семь городов арабским гарнизонам и не помогать врагам халифа, а, напротив, сообщать об их намерениях. Он был обязан выплачивать подушную подать в размере одной золотой монеты за каждого благородного и половины монеты за простолюдина, причем обложению подлежали только взрослые мужчины. Ему также предписывалось поставлять пшеницу, ячмень, мед и масло для обеспечения мусульманских гарнизонов. Эти условия очень напоминали те, которые предоставлялись пятьдесят или шестьдесят лет назад, во время первых завоеваний Сирии, Ирака и Персии.

Остальная часть Испании сдалась без особого сопротивления. Такому исходу способствовало еще одно обстоятельство, которое повсеместно отличало арабскую политику. Все те, кто добровольно вступали в переговоры, как это было в случае Тадмира, капитулировали на великодушных условиях, но те, кто покорялись силе, не имели никаких прав; их самих, их жен и детей продавали в рабство, а имущество распределяли между мусульманами. Следовательно, если только не было большой вероятности одержать окончательную победу — а оснований для подобной надежды в Испании, похоже, уже не было, — куда мудрее было договариваться о сдаче, чем сражаться до последней капли крови. Поэтому, за исключением гористых районов Галисии, остальная часть современной Испании и Португалии была успешно покорена через год с момента сдачи Мериды.

Европейские писатели часто любят утверждать, что арабы не имели других представлений о политике, кроме племенной вражды, и надо признать, что многое из их истории в период Омейядов, похоже, подтверждает подобные критические выпады. Тем не менее мы вынуждены также признать чрезвычайную широту и мудрость, которую они, как завоеватели, проявили в своей политике, превзойдя в этом великие державы нашего времени, настаивавшие на безоговорочной капитуляции после обеих мировых войн. Действительно, именно в роли завоевателей древние арабы достигли самых больших высот. Их необыкновенная отвага и смелость в бою, великодушие условий, предлагаемых ими всем сдавшимся, и честность, с которой эти условия соблюдались, могли бы послужить примером множеству современных государств. Только после окончания завоеваний, когда арабы получили возможность наслаждаться богатством, роскошью и безопасностью, их нравственные устои начали стремительно рушиться.

Муса теснил последних христиан, которые все еще не сложили оружия, в диких горах Галисии, когда летом 714 г. получил от халифа Валида ультимативный приказ немедленно явиться в Дамаск с официальным рапортом. Тарик, очевидно, получил такой же вызов.

Преступление, совершенное Мусой, было куда страшнее жестокости или несправедливости — он добился слишком большого успеха и приобрел слишком большое влияние. Как наместник Северной Африки от Триполи до Марокко и завоеватель Андалуса — такое название арабы дали всей подвластной им части Испании, — он контролировал территорию, по величине почти такую же, какая находилась в руках его господина, — от Египта до Индии. Если бы он пожелал, он вполне мог бы добиться независимости от Дамасского халифата. Кажется, ни один арабский историк не считает, что Муса вынашивал подобную идею, хотя некоторые из них и намекают, что он серьезно подумывал о завоевании Франции и Италии и возвращении в Сирию через Грецию, захватив по пути Константинополь. Если бы арабы уже не потеряли так много жизней и сил в братоубийственных гражданских войнах, такая программа могла бы оказаться им по плечу, поскольку в тогдашней Европе не было государств, достаточно могущественных, чтобы противостоять им. К тому же за последнее время к арабам пришел колоссальный приток людской силы со стороны новообращенных берберов, такого же отважного, воинственного и частично кочевого народа, как и они сами. Однако арабы упустили эту возможность. Вскоре после завоевания Испании они вернулись к своим междоусобным распрям, вдобавок чувство расового превосходства помешало им предоставить равенство берберам, а ведь, согласись они с радостью на союз с последними, Европа вполне могла бы оказаться завоеванной.

Если причиной отзыва Мусы на самом деле была зависть халифа Валида, то, похоже, выбранная им политика, призванная успокоить подозрения его господина, была ошибочной. Его путь из Сеуты через Африку и Египет в Палестину был сплошным грандиозным триумфальным шествием. Если верить сообщениям, Мусу сопровождали четыреста готских аристократов в золотых коронах, а в обозе следовали примерно восемнадцать тысяч рабов и огромные богатства, захваченные в древних городах Андалуса.

Когда Муса со своей великолепной свитой достиг Тивериады, он впервые услышал о том, что халиф Валид серьезно болен. Одновременно он получил послание от брата халифа, Сулеймана ибн Абд ал-Малика, повелевшего ему ждать дальнейших указаний в Тивериаде. Абд ал-Малик, как мы помним, перед смертью приказал народу присягнуть Сулейману как наследнику Валида на случай, если его старший брат умрет первым.

Отношения между братьями Валидом и Сулейманом не отличались особой сердечностью. Теперь же, предвидя преждевременную смерть халифа, Сулейман хотел, чтобы испанский триумф состоялся уже после его восшествия на престол. Мусе предстояло принять щекотливое решение. Если он отложит прибытие в Дамаск по просьбе Сулеймана, а Валид поправится, то ясно, что последний возмутится. Он решил проигнорировать послание Сулеймана и продолжил путь. Халиф Валид чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы его принять, но вскоре после этого его болезнь обострилась, и он умер. Не успел Сулейман принять халифат в свои руки, как Муса вместо того, чтобы стать героем и победителем, оказался преступником. Его секли, оскорбляли и осудили на выплату штрафа в размере двухсот тысяч золотых монет — предполагали, что именно таков был объем богатств, которые скопились в его руках. Его отпустили на свободу лишь в пожилом возрасте, и Муса окончил свои дни в нищете и забвении в оазисе Вади ал-Кура в сотне миль к северу от Медины.

Тарику ибн Зийяду, чей молниеносный набег на Толедо сделал завоевание Испании таким легким, повезло больше, чем его хозяину. Он не понес наказания за свою службу. Как зависимый бербер, он, вероятно, не считался опасным для верховной власти халифа и поэтому был отпущен на свободу, получив позволение вернуться к своим первоначальным обязанностям домашнего слуги.

Устранение Мусы и Тарика не полностью успокоило опасения халифа, потому что, прежде чем покинуть Испанию, Муса поручил обязанности наместника своему второму сыну Абд ал-Азизу. Получив весть о приеме, оказанном его отцу, он вполне мог отказаться от своей присяги на верность Дамаску. Поэтому халиф поспешно направил из Сирии в Андалус группу убийц, которые вполне справились со своим поручением, убив Абд ал-Азиза в Кордове. Его отрубленную голову, доставленную в Дамаск, халиф с особенно утонченной жестокостью и ненавистью отправил престарелому Мусе в его пустынное пристанище.

* * *

Завоевание Андалуса арабами не было непоправимой катастрофой для многих его жителей, большинство которых во времена готов были сервами или рабами. Арабские аристократы в целом не были глубоко религиозными, но отличались терпимостью и широтой взглядов. Никаких попыток обращения христиан в ислам не предпринималось, так как этот процесс, как мы уже разъясняли, приводил к сокращению прибыли государства.

В некоторых областях прежним землевладельцам было позволено по-прежнему распоряжаться своей землей, как это произошло в случае Тадмира. Земля, конфискованная арабами, имущество собственников, которые бежали или были убиты, как и владения Церкви, были поделены между правоверными. На этом этапе, как мы уже видели, арабы пренебрегали сельским хозяйством и презирали земледельцев. В результате на земле были оставлены прежние землепользователи при том условии, что часть урожая шла их новым хозяевам.

Однако ислам подарил сервам и рабам, принадлежавших немусульманам, совершенно новую возможность, так как, произнеся формулу: «Свидетельствую, что нет бога, кроме Бога, и Мухаммад — Посланник Его», они могли получить свободу от своих христианских или еврейских владельцев. Пророк установил принцип, по которому христиан и иудеев следовало терпеть, но при условии безропотности с их стороны. Иными словами, они должны были превратиться в низший социальный класс. В соответствии с этим правилом христиане не могли владеть мусульманскими рабами. Таким образом, готский аристократ, который исповедовал ислам, мог сохранить за собой своих рабов, а тот, кто оставался христианином, такой возможности не имел, разве что его рабы тоже оставались христианами.

Решение о том, что мусульманином человека делает простое произношение исламской формулы исповедования веры, возможно, было одним из самых дальновидных шагов Пророка. Даже ближайшие ученики Мухаммада часто сетовали на неискренность подобного обращения, которое было столь простым, что в минуту опасности или разочарования немусульмане испытывали искушение произнести несколько слов и тем самым спасти себя. Но, принимая подобные обращения без сомнений, Посланник Божий не знал жалости к отступникам, которые впоследствии отвергали ислам, и наказанием для них обычно была смерть. Вхождение в ислам было обманчиво простым, а отречение невозможным. К тому же детей таких новообращенных можно было воспитать истинными мусульманами.

Таким образом, многие сервы и рабы спешили получить свободу, произнеся мусульманскую формулу. Некоторых впоследствии стали терзать муки совести, в результате чего появилось сообщество тайных христиан. Отречься от ислама публично означало смерть, поэтому эти люди продолжали по видимости исповедовать ислам, но втайне совершали христианские обряды. Однако для огромного большинства угнетенных классов христианство во все времена значило не слишком много.

С социальной точки зрения арабское завоевание принесло некоторые чрезвычайно благотворные плоды. Конфискация имущества многих готских аристократов, короны и Церкви во много раз увеличила количество мелких землевладельцев. Даже там, где земля оказывалась в руках какого-нибудь арабского аристократа, презрение последнего к сельскому хозяйству часто давало землепользователям возможность разрабатывать землю так, как они хотели, при условии уплаты ренты. Таким образом, в чем-то бедуинская нелюбовь к земледельцам оказалась той бедой, которая оборачивается благодеянием.

Но хотя сервы и рабы могли стать свободными людьми, произнеся мусульманскую формулу, на практике они при этом не достигали социального равенства. В теории все мусульмане считались равными. На деле же арабы составляли правящую элиту, которая не стремилась предоставить равенство неарабам. Именно эта аномалия, как мы видели, уже вызывала недовольство в Персии, Ираке и Сирии. Вскоре империю ожидало повсеместное восстание мусульман-неарабов против высокомерного господства арабов. В Испании арабы относились к христианским отступникам, принявшим ислам, с большим презрением, чем к тем, кто остался в лоне своей первоначальной веры.

Один только народ выиграл от арабского завоевания более других, а именно евреи. Гонимые в прошлом христианами, они теперь пользовались той же терпимостью, что и их прежние хозяева. Более того, держа обиду на своих былых гонителей, они неизменно выступали в роли шпионов, осведомителей и советчиков мусульман против христиан.