Арабская империя

Глава V ВЕЛИКИЙ АБД АЛ-МАЛИК

Хадджадж назначен наместником Куфы - январь 695 г.

Восстание хариджитов под предводительством Шабиба в Ираке - май 695 г.

Хассан ибн Нааман захватывает Карфаген - 695 г.

Восстание Кахины в Ифрикии. Хассан ибн Нааман отступает в Барку - 700 г.

Восстание Ашафа в Ираке - февраль 702 г.

Мятежники Ашафа разбиты в сражении при Дейр ал-Джумаджим - август 702 г.

Кахина разбита в бою при Табарке - 702 г.

Муса ибн Нусайр сменяет Хассана ибн Наамана в качестве наместника Ифрикии - 705 г.

Смерть Абд ал-Малика - 8 октября 705 г.

Абд ал-Малик ибн Мерван, халиф - 685―705 гг.

Мухаллаб ибн Аби Суфра, великий арабский военачальник в Персии.

Хадджадж ибн Юсуф, наместник Ирака.

Абд ар-Рахман ибн ал-Ашаф, избранный Хадджаджем для командования кабульским походом. Взбунтовался против Хадджаджа.

Хассан ибн Нааман, арабский военачальник при завоевании Ифрикии.

Кахина, жрица, глава берберского восстания.

Муса ибн Нусейр, новый наместник Африки.

Валид ибн Абд ал-Малик, халиф - 8 октября 705 г.

Казалось, после смерти Абдаллаха ибн Зубайра Абд ал-Малик остался бесспорным владыкой империи. Только в Хузистане, к востоку от Басры, по-прежнему свирепствовали хариджиты. Мухаллаб ибн Аби Суфра пользовался репутацией единственного человека, способного сладить с ними, и теперь халиф распорядился набрать в Куфе и Басре рекрутов в войска, поставленные под командование этого военачальника, чтобы наконец усмирить упрямых фанатиков. С большим трудом в Куфе сформировали десятитысячное войско, которое направилось на встречу с Мухаллабом в Рамхормузе, но почти все воины дезертировали и вернулись домой, не успев добраться до места назначения. Своими нескончаемыми бунтами и постоянным нежеланием подчиняться приказам законной власти, жители Куфы истощили бы терпение любого правительства. В январе 695 г. халиф написал в Медину Хадджаджу ибн Юсуфу, военачальнику, победившему ибн Зубайра, чтобы тот немедленно отправлялся наместником в Куфу и Басру.

Хадджадж не склонен был к медлительности. В сопровождении всего двенадцати человек на быстрых верблюдах он пересек Аравийскую пустыню и прибыл в Куфу прежде, чем кто-либо успел узнать, что он покинул Медину. Закрыв лицо головным платком, он вошел в большую мечеть[36], поднялся на кафедру и приказал жителям города собраться. Затем, внезапно сорвав с лица покров, он начал: «Я вижу перед собой головы, созревшие для казни. Мне видится кровь, струящаяся между головными платками и бородами. Если через три дня хоть один из тех, кто получил приказ идти на соединение с Мухаллабом, будет обнаружен в Куфе, его кровь прольется, а имущество будет конфисковано». Затем он удалился в наместнические покои и не сказал больше ни слова.

На третий день Хадджадж снова поднялся на кафедру и призвал воинов присоединиться к Мухаллабу. Некто из племени бану Тамим встал и начал спорить с ним, но новый наместник сделал знак стражнику, и тот, выйдя вперед, отрубил голову любителю перебивать. Затем по улицам был послан городской глашатай с объявлением: «Омара ибн Заби нашли по истечении трех дней, и он признался, что слышал воззвание. Он казнен. Если сегодня вечером здесь останутся еще те, кого призвали в войско Мухаллаба, их настигнет подобная смерть». Историк торжественно добавляет, что через час на мосту через Евфрат образовался затор из-за воинов, устремившихся на соединение с армией. Получив, таким образом, подкрепление, Мухаллаб сразился с фанатиками и вынудил их бежать в тайные укрытия в персидских горах.

Хариджиты разработали собственную тактическую систему, основанную на необычайной мобильности и стремлении постоянно владеть инициативой. Если ситуация оборачивалась против них, они исчезали, но спустя несколько дней неожиданно появлялись в другом месте, атаковали и уничтожали какую-нибудь одиночную колонну или часть и снова пропадали. Особенно им удавались ночные нападения, и немало воинских отрядов было застигнуто врасплох, когда в самой гуще спящих солдат обнаруживались полчища неистовых арабов, орудующих мечами направо и налево. Чтобы противостоять этой тактике, Мухаллаб взял за правило каждую ночь окружать свой лагерь рвом. Непокорные отряды из Куфы, которые, даже присоединившись к армии, отказывались копать после дневного перехода, регулярно оказывались под ударом вооруженных мечами фанатиков и несли тяжелые потери.

Но в мае 695 г., пока Мухаллаб неуклонно, хотя и не столь быстро, добивался успеха в Хузистане, хариджитское восстание неожиданно вспыхнуло в Джазире, к западу от Мосула. Небольшая, но чрезвычайно мобильная группа фанатиков под предводительством некоего Шабиба прошла по стране от Мосула до Куфы, Мадаина, Ханикина и обратно. Одно за другим подразделения, посланные в погоню за ними, попадали в засаду или подвергались неожиданному нападению и терпели сокрушительное поражение. В сентябре 695 г. хариджиты угрожали самой Куфе. Более года Шабиб сеял страх и разрушение по всему Ираку. В основе движения хариджитов стояли убежденные республиканцы, отчаянные борцы, чьим девизом было: «Никакой власти, кроме Божьей». Однако их долгий и победоносный путь по Ираку закончился тем, что к ним примкнуло немало людей с гораздо менее возвышенными мотивами — убийцы, должники, недовольные и преступники. Но с социальной точки зрения куда интереснее отношения мятежных хариджитов с сельским населением, поскольку мелкими землевладельцами и сельскохозяйственными работниками, особенно на Тигре, все еще оставались персы. Шестьдесят лет прошло со времени первого арабского завоевания Ирака. Когда оккупация страны завершилась, арабские армии были сосредоточены в двух главных военных поселениях в Куфе и Басре, и солдатам запретили покупать землю или участвовать в ее обработке. Исконные владельцы должны были остаться на своей земле, платя дань своим завоевателям. Мы уже видели, как Убайдаллах ибн Зийяд даже позволил персидским землевладельцам собирать налоги.

Исходно арабские завоеватели были пустынными кочевниками, которые осели в двух поселениях, теперь превратившихся в города. Примечательно то, что кочевникам-бедуинам оказалось легче стать городскими жителями, чем сельскохозяйственными работниками, поскольку, чтобы прокормиться, кочевнику, как и горожанину, приходится пускать в ход самые разные средства. Степенный и однообразный труд земледельца для него бесконечно изнурителен.

В результате благодаря как политике, так и естественному ходу вещей сельское хозяйство в Ираке по-прежнему находилось в руках персов, в прошлом граждан могучей державы Сасанидов, которые теперь были низведены до уровня низшей расы, обреченной трудиться на своих арабских хозяев, не имея ни права голоса в государственных делах, ни каких-либо шансов на власть или успех. Такие люди вполне могли симпатизировать дерзкой банде мятежников, бросивших вызов государственной власти, и древние хроники повествуют о многих случаях, когда селяне угощали хариджитов, пока землевладелец-перс следил, не видны ли на горизонте правительственные войска. Во главе фанатиков, как и правительственных войск, конечно же, стояли арабы, чьи неискоренимые распри снова дали надежду покоренным народам и в конце концов позволили тем добиться если не превосходства, то, по крайней мере, равенства.

В конце концов Хадджадж, доведенный до отчаяния непостоянством и сварливостью жителей Куфы, написал Абд ал-Малику, прося прислать подразделение сирийской армии, поскольку местные призывники настолько ненадежны, что их невозможно использовать против хариджитов.

Даже через двенадцать веков после описываемых событий приятно читать о прибытии из Дамаска этих войск. Как бы далеки ни были арабские историки от военного дела, профессионализм сирийской армии чувствуется в каждом их слове. Часовые бдительны, лагерь укрепляется до наступления ночи, командир вызывает подчиненных ему офицеров, объясняет им ситуацию и убеждается, что каждый отряд знает, что ему делать. Как мало изменилась воинская служба за двенадцать столетий. Когда прибыла сирийская армия, Шабиб угрожал Куфе. Дамасская армия выстроилась в боевом порядке, на флангах — кавалерия, в центре — пехота, построенная в три линии. Первый ряд состоял из копейщиков, которые, встав на одно колено и уперев конец древка в землю, встречали врага густым лесом пик.

Позади копейщиков стояли мечники, готовые сражаться с неприятельскими солдатами, которые сумеют прорваться сквозь пики. За ними находились стрелки с луками наизготовку и колчанами, полными стрел.

Хариджиты всегда были нападающей стороной. Они никогда не вели оборонительных боев. Они либо нападали с отчаянной храбростью, либо исчезали. Целый день они, подобно дервишам в Омдурмане[37], тщетно бросались на неподвижные ряды. Ближе к вечеру, когда их атаки ослабели, дамасская армия плотным строем медленно двинулась вперед, сметая остатки неприятеля. Такая армия была слишком профессиональной для Шабиба, давно привыкшего к легким победам над воинами, набранными в Куфе. На следующий день хариджиты исчезли, вскоре объявившись у Ахваза, куда они перебросились, чтобы объединиться со своими собратьями по секте в Южной Персии. Сирийская карательная армия последовала за ними, и на берегах Дуджейла — современной реки Карун — началась еще одна битва. Ситуация повторилась, и фанатики целый день без всякого успеха отчаянно штурмовали дисциплинированные ряды. На заходе солнца они отступили через понтонный мост через Дуджайл. Шабиб находился в арьергарде и переправлялся через реку последним. Он спешился и повел лошадь через мост под уздцы. Однако посреди моста она испугалась, резко скакнула вперед и столкнула Шабиба в реку. Под тяжестью своих доспехов он как камень пошел ко дну. Остатки его армии растворились в горах Персии.

* * *

Сегодня многих людей ставят в тупик эти потрясающие военные подвиги арабов в VII и VIII вв. в сравнении с той низкой боеспособностью, которая отличает некоторые арабские армии современности. Большинство тех, кого мы сегодня называем арабами, с этнической точки зрения имеют очень небольшое отношение к людям, покинувшим Аравию в VII в. Однако быстрое вырождение жителей Куфы также не лишено интереса. Шестьюдесятью годами раньше самые отчаянные сражения против могущественной тогда Персидской империи шли именно на Евфрате. Решающее столкновение при Кадисии — ужасная битва, продолжавшаяся четыре дня, отмеченная огромными потерями — произошло всего в нескольких милях от Куфы. Когда Персия была разгромлена, победоносные арабы основали в Куфе свою главную базу. Жители Куфы, бежавшие от Шабиба в 695 г., были внуками, а кое-кто и сыновьями героев Кадисии.

Такое стремительное вырождение можно объяснить тремя причинами. Во-первых, сам Пророк признавал законность использования в качестве наложниц женщин, добытых на войне с неверными. Завоевание древней, богатой и роскошной Персидской империи принесло фантастическую прибыль. Каждый арабский солдат мог заполучить множество жен и наложниц и огромные средства на их содержание. Таким образом, физическую выносливость некогда худощавых и выносливых воинов пустыни быстро подорвали безделье и роскошь.

Вторая причина угасания боевого духа у жителей Куфы была косвенным образом связана с тем же самым обстоятельством, а именно чрезмерным количеством жен и наложниц. Но здесь речь идет скорее об ослаблении верности и веры, чем о потере физической формы. Кажется совершенно естественным предположение, что многие из этих греческих, персидских и армянских наложниц не испытывали такого воодушевления, как арабские женщины, и даже не были искренне верующими мусульманками. Следовательно, то, как они воспитывали своих детей, не могло не посеять в юных умах идей, способных подорвать как арабскую воинственность, так и безусловную преданность исламу. Сам факт, что ребенок знал о греческом или персидском происхождении своей матери и ее родственников, мог незаметно расширить его взгляд на мир и свести на нет готовность безропотно умереть за победу арабов.

Третья причина нежелания жителей Куфы сражаться, вероятно, заключалась в их расколе на множество партий. Некоторые симпатизировали шиитам, другие в прошлом поддерживали Абдаллаха ибн Зубайра, а третьи склонялись к хариджитам. К тому же среди горожан было немало бывших рабов самой разной этнической принадлежности, получивших свободу от своих арабских хозяев.

Особенно важно отметить, что оппозиционные секты все еще были способны воскресить феноменальный боевой дух шестидесятилетней давности. Шииты и хариджиты в равной мере обладали тем страстным энтузиазмом, который побуждал их к мученичеству в бою, а в прошлом стал причиной великих завоеваний. Как уже подчеркивалось, тот факт, что халифат объединил политическую и духовную власть, привел к угасанию религиозного рвения. Дамасские халифы нередко были способными правителями, но не святыми. Они были светскими людьми и верили в необходимость стабильного правительства; в результате в религиозной области они были вынуждены идти на компромисс. Даже если преемник Посланника Божия пил вино, одевался в шелка и содержал личный оркестр, интересы государства требовали, чтобы подданные присягнули ему на верность. Как это случается в любой государственной церкви, ортодоксальные мусульмане отличались определенной религиозной прохладностью, а их убеждения пересматривались в свете политической целесообразности. Те, кто отвергал компромисс, примыкали к более сплоченным оппозиционным сектам.

* * *

На востоке Хадджадж ибн Юсуф получил от халифа пост вице-короля всего Ирака и Персии. Мухаллаба ибн Аби Суфру после уничтожения хариджитов назначили наместником Хорасана и северо-восточных границ. Впервые за четырнадцать лет внутри империи установился мир, и на восточных границах арабские боевые знамена снова двинулись против тюрков. Переправившись через Оке (Амударью), Мухаллаб занял Киш, где оставался год, собирая дань и карая непокорных. Арабы вторглись в Мавераннахр много лет назад, но за годы гражданской войны контроль над ним был утрачен.

Для арабов все, что находилось за Оксом, представляло собой просто Мавераннахр. Однако с географической точки зрения гористое плато Ирака заканчивается у реки Мургаб, в двухстах милях к юго-западу от Окса, который протекает посреди обширной долины, доходящей до Яксарта (Сырдарьи). В дни Кира и Дария Персидская держава доходила до этой реки, но впоследствии полчища тюркских завоевателей отбросили персов назад к Мургабу, где в период арабского завоевания и находилась граница. Однако население области между Мургабом и Яксартом все еще было в основном иранским, хотя вот уже несколько столетий в той или иной степени зависело от тюрков, живших восточнее Сырдарьи.

Таким образом, Мавераннахр уже долгое время служил ареной борьбы за Центральную Азию, которую вели между собой тюрки и персы. Разрываясь между этими двумя полюсами, население среднеазиатского междуречья так и не добилось политического единства. Когда появились арабы, эта территория представляла собой мозаику мелких княжеств, что весьма способствовало завоеванию.

Несмотря на политическую нестабильность, Мавераннахр тем не менее был чрезвычайно богатым, цивилизованным и утонченным. Его процветание строилось на том, что здесь проходил главный торговый путь из Китая в Персию, и его купцы регулярно бывали в Китае. Города Самарканд, Бухара и Байканд были богатыми промежуточными пунктами на этом торговом пути[38].

Военные действия Мухаллаба за Амударьей не позволили арабам создать упорядоченной административной системы, и местные князьки остались на своих местах с обязательством уплаты дани. Но зато, по крайней мере, удалось восстановить арабский престиж. Затем внимание Хадджаджа обратилось в сторону Рутбила, правителя Кабула. Город Кабул тоже захватили до начала гражданских войн, но во время междоусобиц он был утрачен. Наместнику Хузистана было приказано выступить против Рутбила и склонить его к покорности, однако операция провалилась. Хадджадж решил организовать новую экспедицию, достаточно сильную, чтобы ее благоприятный исход был гарантирован. Для этой цели он набрал в Куфе и Басре по десять тысяч человек и поручил командование ими Абд ар-Рахману ибн ал-Ашафу[39], одному из наиболее влиятельных арабских вождей Куфы, который выступил в Хузистан. Хадджадж настолько щедро обеспечил эту армию, оснащение которой обошлось ему в два миллиона дирхемов, что арабы прозвали ее «павлиньим войском». Абд ар-Рахман ибн ал-Ашаф несколько вяло продвигался в глубь территории Кабула, захватывая коров и овец, но не умея довести кампанию до решающего сражения. Когда Хадджадж упрекнул его в письме, Абд ар-Рахман с возмущением прочитал письмо нижестоящим военачальникам; зазвучали крики гнева и скоро начал распространяться устный лозунг «Долой сирийскую власть». Спешно заключив перемирие с неверным Рутбилом, армия срочно вернулась в Ирак, заявляя о намерении низложить Хадджаджа вместе с Абд ал-Маликом. И в который раз оборона границ была заброшена ради новой братоубийственной войны. В феврале 702 г. застигнутый врасплох Хадджадж был вынужден покинуть Басру, которую немедленно заняли мятежники.

Продолжив наступление, они захватили Куфу; Абд ар-Рахман ибн ал-Ашаф с триумфом вошел в город, а горожане присягнули ему на верность в том самом дворце, который в прошлом уже перевидал столько восстаний.

Отступая на запад, Хадджадж получил подкрепление из Сирии. Однако халиф был так встревожен этим всеобщим бунтом в Ираке, что прислал своего брата для переговоров с Ибн ал-Ашафом, обещая последнему сместить Хадджаджа, если тот неугоден иракцам. Возможно, мятежники истолковали это предложение как признак испуга, поскольку отвергли его с презрением. В мае 702 г. две армии встали лицом к лицу у Дейр ал-Джумаджим, возможно, недалеко от современной Фаллуджи[40]. Обе стороны рыли рвы и строили укрепления. Мелкие стычки продолжались около ста дней, но, наконец, в августе 702 г. в результате решительной атаки сирийцев иракцы дрогнули, и их армия понесла поражение, а Хадджадж с победой направился к Куфе. Однако бунтовщики снова собрались с силами, и потребовалась еще одна битва, после которой власть дамасского правительства в нижнем Ираке была восстановлена. Абд ар-Рахман ибн ал-Ашаф бежал в Сиджистан, а после к Рутбилу, неверному правителю Кабула, с которым когда-то его послали воевать. То, что последовало за этим, вероятно, можно назвать торжеством поэтической справедливости, поскольку Рутбил приказал его казнить, а голову отослал Хадджаджу.

К несчастью, в феврале 701 г. умер Мухаллаб, старый и верный воин, находившийся на посту наместника Хорасана. Его сменил его сын Йазид и после провала восстания Ашафа снова заставил повиноваться непокорные иракские войска в Восточной Персии. На смертном одре Мухаллаб велел своему сыну помнить, что война — это прежде всего тяжелая работа и дисциплина, а не физическая храбрость; такое высказывание примечательно для араба, большинство соплеменников которого, видимо, предпочитало действовать вопреки этому тезису. Возможно, оно несет в себе нечто поучительное и для нас, ибо мы склонны воображать, что в старые времена войны состояли из дерзких кавалеристских атак и только в наши дни стали требовать упорного труда и тщательной организации. Мухаллаб ибн Аби Суфра прекрасно знал об этом еще двенадцать веков назад.

* * *

Хадджадж выглядит как человек, пронесший верность Омейядам до самой смерти, но он не сумел преодолеть растущую ненависть между сирийцами и иракцами, а напротив, еще сильнее ее разжигал. Масуди сообщает о том, что Хадджадж произнес в мечети Куфы речь, в которой неоднократно ставил сирийцев в пример иракцам, что едва ли могло пробудить у жителей Куфы любовь к Дамаску. Вскоре после поражения восстания Ашафа Хадджадж, раздраженный капризами жителей Куфы, основал на Тигре новый город. Он назвал его Васит, «серединный», так как он находился на равном расстоянии от Куфы, Басры и Ахваза.

За шестьдесят лет до этого арабские завоеватели пришли из Центральной Аравии. Одна центрально-аравийская армия вторглась в Сирию, а другая напала на Ирак. И вот по прошествии шестидесяти лет мы видим, как иракская армия жаждет сразиться с сирийской. В некотором отношении эта вражда была связана с географией. И Сирия, и Ирак были самодостаточными странами, отделенными друг от друга несколькими сотнями миль по пустыне. Если столицей империи был Дамаск, то Куфа и Басра автоматически превращались в далекие провинции, лишенные привлекательности и будущего. Если же, напротив, столицей стала бы Куфа, то далекий Дамаск канул бы в запустение. Таким образом, географическая обособленность Сирии и Ирака создала ситуацию, которая порождала растущую ревность между двумя армиями, даже если их воины принадлежали к одному и тому же народу.

Однако принадлежали ли они к одному народу? Второе поколение завоевателей, хотя его представители все еще носили арабские имена, имело смешанное происхождение. Более того, и это наводит на очень интересные размышления, до арабского завоевания Сирия принадлежала Римской, а Ирак — Персидской империи. До вторжения арабов граница между Европой и Азией проходила не по Босфору (как мы считаем теперь), а вдоль Верхнего Евфрата, по линии персидско-византийского рубежа. Таким образом арабские завоеватели, осевшие в Сирии, оказались в атмосфере классической римской цивилизации, в то время как те, кого война забросила в Ирак, попали в восточную среду.

Еще одна примечательная черта восстания Ашафа заключается в том, что в борьбе с дамасским Повелителем правоверных этот человек, будучи мусульманином и арабским вождем, мог положиться на Рутбила Кабульского, неараба и немусульманина. Ранее Ибн ал-Ашаф по приказанию Хадджаджа направился воевать с Шабибом и хариджитами и потерпел поражение. Его упрекали за трусость, и Хадджадж публично бросил ему это обвинение в лицо. Кажется правдоподобным, что этот инцидент озлобил его и, как часто бывало у арабов, личная обида перевесила у него чувство долга по отношению к своему народу и религии. В средневековой Европе влиятельные аристократы тоже часто восставали из соображений личной чести. И все же нельзя полностью пренебречь темой арабского самолюбия, которое является характерной чертой этого народа.

* * *

В то время как восточную половину империи сотрясали волнения, на западе арабы снова стали наступать. Каждое лето тот или иной из сыновей халифа возглавлял набег на территорию Византии. В 700 г. Валид ибн Абд ал-Малик вторгся в Малую Азию. В 701 г. настал черед Убайдаллаха ибн Абд ал-Малика, который напал на область Каликала у истоков Евфрата. В 702 г. военными действиями командовал Абдаллах ибн Абд ал-Малик. Ни один из этих летних набегов не привел к долгосрочной оккупации территории, но они, по крайней мере, доказали, что арабы восстановили свой боевой дух и часть былой агрессивности.

Интересное обстоятельство боевых действий против Византийской империи связано с сопротивлением джараджимов в горах Аманус[41]. Эти люди были христианами, которые шестьдесят лет назад остались здесь после отступления византийцев за Тавр. Удерживая свои горные цитадели, они упорно отстаивали свою независимость от мусульман, временами даже проникая на юг, в горы Ливана, населенные их единоверцами-маронитами. Они доставляли арабам столько хлопот, что и Муавия, и Абд ал-Малик предпочитали платить им за спокойствие. Удивительно, что почти все проблемы наших дней — конкуренция между иракцами и сирийцами, соперничество между шиитами и ортодоксальными мусульманами, а также упорное сопротивление христиан Ливана мусульманскому владычеству — были весьма заметны еще в VII в.

Тот факт, что арабы так и не подчинили Ливан своей власти, или, по крайней мере, религии и культуре, служит одним из многих свидетельств их неприязни к горам. Иначе очень трудно объяснить, почему они, со своей столицей в Дамаске, оказались не в силах подавить враждебность Ливана. Когда им приходилось делать это, например, в Персии, они успешно сражались в горах. Но когда речь шла о горном хребте, проходящем по их собственной территории, они снова и снова демонстрировали неспособность очистить его от неприятеля. В итоге горные народы вели себя тихо, пока арабы были в силе. Но как только правительство оказывалось чем-то занято или ослабевало, по всей империи возникали очаги сопротивления. В их число впоследствии вошли Леон и Галисия в Испании, Атласские горы в Северной Африке и область дайлемитов[42] у южной оконечности Каспийского моря.

* * *

Тем временем в Северной Африке происходили великие события. Прежде чем приступить к подробному рассказу о них, полезно сделать краткое отступление, чтобы описать эту страну и ее жителей.

Во времена Рима Африкой называли только территорию в окрестностях Карфагена, то есть приблизительно современный Тунис. Арабы восприняли это слово как «Ифрикию» и стали называть так центральный участок побережья примерно от Триполи до центра страны, которую мы сегодня зовем Алжиром. Западный Алжир и Марокко — если воспользоваться их современными названиями — арабам были известны как Магриб, или «страна заходящего солнца». Однако названия Африка и Ифрикия никогда не применялись к землям к югу от Сахары[43].

Географически Магриб и Ифрикия составляют единое целое. Атласские горы начинаются у южной границы Марокко и выдаются на несколько миль южнее города Тунис. На севере они отделены от моря прибрежной равниной, достигающей примерно сотни миль в ширину. Атласские горы идут к югу от этой прибрежной равнины и занимают пространство длиной примерно в тысячу двести пятьдесят (примерно как от Лондона до Бухареста) и шириной в сто миль. Столь мощная горная стена образует естественную преграду, задерживающую большую часть осадков на пути в глубь континента, и к югу от нее полоса люцерновых пастбищ и разбросанных оазисов быстро переходит в великую пустыню Сахара.

В ходе истории эти три пояса страны — прибрежная равнина, горы и полупустынная степь — породили три разных образа жизни. Береговые равнины интенсивно возделывались и были усеяны множеством городков и деревень. В числе этих населенных пунктов были богатые и древние города, игравшие важную роль в истории торговли и искусства Средиземноморья. Сообщаясь по морю с самыми цивилизованными государствами тогдашнего мира[44] — Египтом, Грецией, Римом, Византией, Францией и Испанией, — население прибрежных равнин представляло собой смесь всех народов, обитавших в средиземноморском бассейне.

Однако далеко не все из множества народов, осевших на прибрежных равнинах, всерьез пытались установить контроль над хребтами Атласа или тем более заселить их. Здесь с незапамятных времен обитали суровые горцы, причем некоторые из них жили как оседлые земледельцы, поскольку между горными цепями пролегали плодородные долины, а прочие — как полукочевые племена, занятые сельским хозяйством и выпасом на горных пастбищах своих овец и коз. Область к югу от гор, перетекающая в Сахару, была вотчиной ведших исключительно кочевой образ жизни скотоводческих племен, которые непрерывно перемещались по пустыне и степи, перегоняя стада верблюдов.

Коренные жители всей этой зоны назывались — и называются поныне — берберами. На приморской равнине берберская кровь смешалась с финикийской, греческой, итальянской, вандальской и испанской, однако в горах и пустынях по-прежнему жили почти исключительно чистокровные берберы.

Уже в исторические времена, примерно за 814 лет до Рождества Христова, финикийцы из Тира и Сидона, которых мы бы назвали ливанцами, основали город Карфаген. Финикийцы были моряками и торговцами, колонизировавшими все побережье Северной Африки, Испании и Сицилии. Они не пытались покорить берберов из внутренних районов. В 146 г. до н. э. после долгих войн Карфаген был уничтожен римлянами, а его земли аннексированы. В 14 г. до н. э. римский проконсул Северной Африки снова сделал Карфаген столицей провинции. В 439 г. после падения Западной Римской империи Карфаген был завоеван вандалами, варварским племенем из Северной Европы. Под владычеством вандалов он оставался до тех пор, пока в 553 г., при императоре Юстиниане, не был отвоеван византийцами под командованием знаменитого Велизария. Он оставался столицей византийских провинций в Африке, пока, как мы скоро узнаем, его не разрушили арабы.

Как правило, войны Карфагена, Рима и Византии шли на прибрежных равнинах, а атласские берберы оставались фактически независимыми. Однако они были воинственным народом и поставляли наемников в армии империй, поочередно захватывавших контроль над побережьем. Несомненно, многие берберы получили образование в приморских городах и восприняли обычаи и культуру Средиземноморья, однако племена Атласа и Сахары остались неподвластны изменениям, оказывая ожесточенное сопротивление любым попыткам покорить их.

* * *

Не успели арабы завоевать Египет, как осенью 642 г. двинулись на запад и заняли Барку[45]. В 643 г. они захватили Триполи, но, разграбив город, снова отступили к Барке. В 647 г. они вернулись и в сражении при Субайтале в Южном Тунисе разбили Григория, византийского наместника Карфагена[46]. Однако, не справившись с осадой византийской береговой крепости, арабский военачальник, которого от основной базы в Египте уже отделяло расстояние в тысячу семьсот миль, не смог удержать страну. Он вернулся в Барку, унося добычу, а византийцы по-прежнему контролировали провинцию из своей столицы в Карфагене.

Тем не менее авторитет Византии уже пошатнулся, значительная часть провинции Африка перешла в руки арабов, города были разграблены, а их жители угнаны в рабство. К тому же мусульмане отступили по собственной воле, а империя уже показала свою неспособность защищать свои владения.

Без сомнения, последовали бы новые набеги, если бы гражданская война между Али и Муавией на время не остановила арабскую экспансии. Действительно, новая арабская армия появилась в регионе только в 665 г., через восемнадцать лет после арабской победы при Субайтале, когда Муавия прочно обосновался на халифском троне. Она разбила византийцев при Сусе, после чего снова отступила в Египет с добычей.

В 670 г. арабы предприняли более серьезную попытку долгосрочного завоевания. Сознавая необходимость более удаленного форпоста на случай серьезных военных действий в Ифрикии, Окба ибн Нафи основал город Кайраван в качестве военной базы на передовой. Место для города было тщательно выбрано посреди широкой и слегка холмистой равнины, покрытой низкорослыми кустарниками, которыми с удовольствием питались верблюды. В Ифрикии арабы столкнулись с двумя врагами византийцами в прибрежных крепостях и берберскими племенами в горах Атласа. Каждый из этих врагов перемещался с помощью стихии, чуждой для арабов, — византийцы по морю, а берберы по горам. Если бы Окба основал свою базу на побережье, она оказалась бы открытой для морских атак византийцев; если бы он разместил ее вблизи гор, берберы могли бы приблизиться к ней незамеченными. Но выбранное место находилось в тридцати пяти милях от моря, а в двадцати пяти милях к западу через открытую равнину были видны бледно-голубые очертания нижних отрогов Атласа. Всякому, кто пожелал бы напасть на Кайраван, пришлось бы сначала пересечь холмистую степь, подобную той, в которой арабы добились почти всех своих величайших побед.

В 682 г. Окба отправился завоевывать Запад. Не тратя время на осаду византийских крепостей на побережье, он продвинулся на тысячу миль к западу и дошел до Танжера, по пути разбив различные армии византийцев и берберов, пытавшихся преградить ему путь. После Танжера он прошел еще пятьсот миль вдоль атлантического побережья вплоть до окрестностей современного города Акабир, где, по легенде, призвал Бога в свидетели того, что только океан мешает ему двигаться на запад до бесконечности, побеждая и убивая тех, кто не поклоняется единому Богу.

В 683 г., возвращаясь на восток через горы Атласа, он опрометчиво разделил свою армию на несколько частей, а сам в сопровождении всего трехсот всадников отправился в Атласские горы, в самое сердце страны берберов. Здесь он попал в засаду и подвергся нападению многократно превосходящих сил берберов. Окба вместе со всей своей свитой пал в бою при Тахузе. В настоящее время он почитается как святой, а его гробница является местом паломничества для потомков тех самых берберов, которые сражались с ним с такой решимостью.

После его поражения и гибели арабы отказались от всех своих завоеваний и снова отступили в Барку. Победоносные берберы заняли арабскую базу в Кайраване. В этом же самом 683 г. умер халиф Йазид, и арабы вступили в новый долгий период гражданских войн, включая восстания шиитов, хариджитов, Мухтара и Абдаллаха ибн Зубайра.

Тем не менее в 686 г. в Ифрикии снова появилась арабская рать под командованием Зубайра ибн Кайса и разгромила византийско-берберскую армию на равнине Кайравана. Однако можно полагать, что у Зубайра было слишком мало сил, чтобы закрепиться в Кайраване, потому что после своей Пирровой победы он снова отступил в Барку.

Только в 695 г., через двенадцать лет после поражения и смерти Окбы, халиф Абд ал-Малик счел себя достаточно сильным, чтобы возобновить наступательную политику в Африке. В этом году Хассан[47] ибн Нааман во главе большой армии не только вторгся в Ифрикию, но и взял Карфаген приступом. Полагая, что тем самым вывел византийцев из игры, он двинулся на берберов Атласа. Однако византийский император Леонтий ответил с неожиданной энергией, у Карфагена появился византийский флот и отвоевал город, пока Хассан ибн Нааман отсутствовал в Атласских горах. Правда, закрепить этот успех византийцам оказалось не по силам. Византийский гарнизон был оставлен без подкреплений и поставок продовольствия, и в 698 г. Хассан снова захватил Карфаген и, как это сделали римляне за восемьсот сорок четыре года до него, сровнял город с землей. Карфаген, один из величайших городов мира, история которого насчитывала полторы тысячи лет, так никогда и не был восстановлен. С падением столицы были покинуты все остальные византийские крепости кроме Сеуты на западе, которая оставалась единственным плацдармом, сохранившимся у императора в Африке.

Между тем в положении берберов произошла поразительная перемена. До сих пор берберы, которые выдворяли арабов, были горцами — земледельцами и овцеводами с вершин Атласа. Неожиданно на сцене появилось кочевое берберское племя Зената, разводившее верблюдов в пустынных степях к югу от Атласа. Оно пересекло прибрежные равнины Ифрикии и нанесло арабским завоевателям серьезное поражение при Тебессе, в сотне миль к западу от Кайравана. Хассану не без труда удалось собрать свои разрозненные силы в Барке, бросив все завоеванные земли. С того момента, когда арабы впервые захватили Барку в 642 г., прошло более пятидесяти лет, и после нескончаемой череды побед и поражений они снова очутились там, откуда начали полвека назад. Но Абд ал-Малик в далеком Дамаске теперь находился на вершине своей власти. В 702 г. он направил на помощь Хассану ибн Нааману мощную армию и приказал перейти в наступление.

Кочевники-берберы, пять лет назад выбившие арабов из Ифрикии, признавали над собой власть женщины, имя которой нам неизвестно, но которая вошла в историю как Кахина, или пророчица.

Однако ибн Халдун, писавший через семьсот лет после этих событий и сам бывший уроженцем Туниса, сообщает нам, что Кахина исповедовала иудаизм. Своим влиянием она была обязана своему религиозному статусу. В то же время она и ее соплеменники выглядят типичными кочевниками великих пустынь. Говорят, что она объявила своим последователям, что арабы добиваются Ифрикии только из-за ее богатых городов и обильных урожаев, садов и оливковых рощ прибрежной полосы. Если все это уничтожить, заявила она, арабы больше не вернутся, и Зената смогут без опаски пасти свои огромные верблюжьи стада, где пожелают. Пять лет кочевники занимались опустошением и называли это миротворчеством.

Однако в 702 г., как уже упоминалось, Хассан ибн Нааман получил сильное подкрепление. Разрушения, которые произвели кочевники на прибрежной равнине во исполнение избранной Кахиной тактики выжженной земли, восстановили против них всех горожан и земледельцев. Арабы встретили неожиданных союзников в лице остатков греческого населения и оседлых берберов. Великая битва произошла около Табарки, на прибрежной равнине примерно в восьмидесяти пяти милях от Карфагена. За день до столкновения Кахина послала своих сыновей в неприятельский лагерь в качестве «дезертиров», такой политический ход одинаково знаком и берберам, и арабам, которые стараются разделить членов семьи перед решающим сражением. Благодаря этому, каков бы ни был итог, кто-то из них будет на стороне победителя и сумеет спасти принадлежащее семье имущество. Когда началась битва, берберы были полностью разгромлены, а Кахина убита. Голова этой берберской Боадицеи[48] была послана в Дамаск Абд ал-Малику.

Хассан ибн Нааман вернулся в Кайраван с победой. Наконец, после шестидесятилетней войны и долгой череды побед и поражений, всякое сопротивление арабскому владычеству было подавлено, и наместник приступил к организации административной и финансовой системы в своей обширной провинции. Карфаген, как уже говорилось, был раз и навсегда стерт с лица земли, но Хассан нашел замену древнему городу, основав поселение Тунис в десяти милях к западу. Располагаясь на берегу лагуны, а не открытого моря, оно тем самым было защищено от прямого нападения с моря.

Однако в 705 г. или около того Хассан был снят со своего поста и замещен Мусой ибн Нусайром, который приступил к закреплению победы, которой добились его предшественники. Двигаясь сначала вдоль прибрежной равнины, он достиг Танжера и захватил его, хотя и не сумел взять приступом Сеуту. Затем он завоевал атлантическое побережье территории, которую мы сегодня называем Марокко. На обратном пути, снова проходя через равнины к югу от Атласа, он завершил покорение этой страны. Религия и политика шли рука об руку, и окончательная победа арабов убедила принять ислам большинство берберов, которые до того попеременно обращались и отпадали после каждой победы и поражения. С этих пор многие из них стали более пламенными мусульманами, чем сами арабы. Однако неприятие авторитетов часто побуждало их примкнуть к какой-нибудь еретической секте, чье учение расходилось с догматами официальной религии.

* * *

Со времен первых арабских завоеваний 630-х гг. в Сирии и Палестине гражданским управлением продолжали ведать византийские чиновники; аналогичным образом в Персии эта функция по-прежнему принадлежала персидским администраторам. На бывшей византийской территории государственная документация велась на греческом языке, а в восточной половине империи — на персидском. Только в период правления Абд ал-Малика были изданы указы о ведении всей документации на арабском. Он также стал первым халифом, выпустившим собственную монету, тогда как до этого времени законным платежным средством являлись византийские и персидские монеты. Основой византийской валюты являлся золотой солид. Золотой динар стал его арабским эквивалентом. Однако персы использовали серебряный дирхем, и арабы продолжили чеканить серебряные дирхемы того же образца. Таким образом, у арабов оказалось две главные монеты, золотой динар и серебряный дирхем. При Абд ал-Малике динар равнялся десяти дирхемам. Позднее курс дирхема упал до двенадцати или даже пятнадцати за динар. Почти невозможно сопоставить покупательную способность этих монет с чем-либо из нашего современного мира — очень примерно мы можем предположить, что динар соответствует фунту стерлингов, а дирхем приблизительно двум шиллингам.

Налоги, взимавшиеся правительством Абд ал-Малика, основывались на принципах, заложенных самим Пророком и приведенных в систему Омаром ибн ал-Хаттабом. Основные налоги включали:

A. Налог на бедных. Этот налог, введенный самим Мухаммадом, носил социальную окраску. Как правило, его собирали натурой, домашними животными или сельскохозяйственными продуктами, а затем распределяли среди бедняков. Уплата этого налога являлась существенным обязательством мусульманской веры.

Б. Подушную подать, взимавшуюся с немусульман, отношение к которым было терпимым. Этот налог, колебавшийся от одного до четырех динаров с головы, ежегодно уплачивал каждый взрослый мужчина.

B. Поземельный налог. Для немусульман он также был тяжелее, чем для мусульман.

Г. Выплаты, осуществлявшиеся по особым соглашениям, которые заключались, когда какой-то город или район капитулировал перед первыми арабскими завоевателями.

Д. Пятую часть всей захваченной на войне добычи.

В соответствии с чрезвычайно простой и демократической системой, введенной самим Пророком, доход государства принадлежал всей общине мусульман и поровну распределялся между ними. При этом на правительственные затраты ничего не шло и в казне ничего не должно было оставаться. Очевидно, что управлять империей без денег в казне было невозможно, но первейшей обязанностью государства по-прежнему оставались ежегодные выплаты арабам на началах, введенных Омаром ибн ал-Хаттабом.

В период Абд ал-Малика государственное управление приобрело облик, не слишком отличающийся от современного. Делами управления занимались различные департаменты, называвшиеся диванами. Например, существовали департаменты финансов и армии, а также были заведены архивы, содержавшие копии всех государственных документов. Каждый департамент сохранял копии всей корреспонденции, которая из него исходила.

Хорошо организованная почтовая система с центром в Дамаске поддерживала сообщение с самыми удаленными форпостами империи. Смены лошадей ждали на всем протяжении дорог, расходившихся из Дамаска во все концы владений халифа. Для срочных сообщений использовались почтовые голуби.

Однако главной задачей почтовой службы была доставка не частных, а правительственных писем. Вызывает сомнение, занималась ли она вообще частными письмами, а если и так (как утверждает Масуди), то было ли это частью ее официальных обязанностей, любезностью в угоду друзьям или личной инициативой письмоносцев. В провинциях смотритель почтовой станции был одним из самых влиятельных чиновников, поскольку заведование гонцами он совмещал с агентурной деятельностью. Важной частью его работы была отправка в Дамаск секретных донесений обо всем, что происходило в его провинции. Таким образом, он служил полезным сдерживающим фактором для наместника и других высших чиновников. Шла ли речь об усилении шиитской агитации, растрате средств сборщиками поземельного налога или покупке наместником новой наложницы, все становилось темой секретного донесения «почтмейстера». Оттенок современности всему этому придает тот факт, что «почтмейстерам» предписывалось составлять отдельный доклад по каждому предмету, чтобы по получении в Дамаске каждый можно было направить в соответствующий департамент[49].

Абд ал-Малик проявлял личный интерес к управлению империей. Однажды, получив донесение о том, что некий наместник провинции имеет обыкновение принимать подарки, халиф вызвал его в Дамаск и, когда его привели, напрямик спросил: «Принял ли ты хоть один подарок, с тех пор как стал наместником?» — «О Повелитель правоверных, — ответил чиновник, — ваши владения процветают, и налоги текут рекой, ваши подданные живут в покое и удобстве». — «Отвечай на мой вопрос, — строго прервал его халиф, — принял ли ты хоть один подарок, с тех пор как стал наместником?» — «Ну, да», — признался несчастный. «Ты обманул наше доверие», — перебил Абд ал-Малик, прекращая дальнейший разговор. Затем он отдал приказ о немедленном отстранении этого человека от дел.

О смешении арабских завоевателей с коренным населением Ирака уже упоминалось. В Сирии происходил аналогичный процесс. Структура общества, какой ее видели первые завоеватели, предполагала, что арабы-мусульмане в ней будут сохранять обособленность, образуя имперскую аристократию и живя в крупных военных городах. Их единственной обязанностью должны были стать война и управление, а государство обязывалось выплачивать каждому из них жалованье. По сравнению с коренными жителями этих густонаселенных провинций количество чистокровных арабов было чрезвычайно мало. Так, около 700 г. количество арабов-мусульман, получающих государственное жалованье в провинции Дамаск, составляло 45 000, в то время как в провинции Хомс их насчитывалось лишь 20 000[50]. В правление Абд ал-Малика жители Сирии в большинстве своем все еще были христианами. К тому же почти все арабы разместились в крупных городах или же, напротив, по-прежнему кочевали по пустыне. Как и в Ираке, крестьяне и сельскохозяйственные работники были в основном местными жителями, и в аграрные районы арабские завоевания едва ли принесли какие-то изменения.

Самые глубокие социальные перемены периода, когда в Дамаске правили бану Омейя, были связаны с огромными масштабами практиковавшегося тогда рабства. Главным источником рабов были военнопленные. После каждой кампании в рабство продавались многие тысячи, иногда десятки тысяч пленников. Вскоре влиятельные арабские вожди имели по несколько сотен рабов. Зубайр, отец Абдаллаха ибн Зубайра, по смерти завещал сыну тысячу рабов и рабынь. Сам Пророк сказал, что освобождение раба заслуживает похвалы, и в результате тысячи этих иноземных пленников стали вольноотпущенниками. В период правления в Дамаске клана бану Омейя мы все чаще и чаще встречам упоминания о том, что вольноотпущенники выполняют конфиденциальные поручения своих хозяев или сражаются в составе их свиты. Как мы видели, одной из главных жалоб арабских вождей Куфы на Мухтара было то, что он зачислял в свою армию их вольноотпущенников и рабов, тем самым выводя их из-под контроля владельцев. Дело в том, что обычно вольноотпущенник оставался на службе у своего бывшего хозяина в качестве телохранителя и иногда — доверенного секретаря. Большинство из них принимало ислам.

В правление первых халифов из клана бану Омейя практически не делалось попыток обращения в ислам коренного населения, для чего было две причины. Во-первых, со времен первых завоеваний было заведено, чтобы немусульмане платили иные и более высокие налоги, чем мусульмане. Следовательно, всеобщее обращение в ислам должно было привести к тому, что государственная казна лишилась бы значительных поступлений. За первые двадцать лет после завоевания доход Египта, где люди проявляли большую готовность к принятию ислама, чем в любой другой завоеванной стране, упал более чем вдвое. Вторая причина, по которой арабы не слишком стремились обратить покоренные народы, заключалась в том, что теоретически все мусульмане равны. Однако арабы были завоевателями, предпочитавшими взирать на египтян, сирийцев и персов, как на низшую расу.

Но хотя арабы не стремились привлечь прозелитов в ислам, в среде покоренных народов неуклонно росла численность новообращенных среди вольноотпущенников и рабов, а также среди простого населения, которое видело в принятии ислама путь к социальному равенству с завоевателями. Однако на практике чистокровные арабские завоеватели ни в коем случае не спешили признать неофитов равными себе. Поэтому новообращенные образовали социальный класс, тщетно пытающийся добиться равенства со своими господами и испытывающий все большую неудовлетворенность.

* * *

Абд ал-Малик умер 8 октября 705 г. в возрасте шестидесяти лет. Он правил в Дамаске почти двадцать один год, но в течение первых семи лет его право на халифат оспаривалось Абдаллахом ибн Зубайром. Молодым человеком, когда Мерван, его отец, был наместником в Медине при Муавии I, Абд ал-Малик увлекся религиозными изысканиями и сумел отстоять свое мнение по вопросам, связанным с толкованием Корана и Сунны, перед лицом самых образованных богословов священных городов. Когда он стал дамасским халифом, земные дела, безусловно, заняли большую часть его времени, вытеснив религиозные занятия. Он был знатоком красноречия и, как говорят, ни разу не допустил грамматической ошибки в арабском. Как почти каждый Омейяд и большинство арабов, он был поэтом. Ему приписывают следующие стихи, которые он написал в старости и оплакивал в них тщету жизни.

Арабские историки упрекают Абд ал-Малика за ту поддержку, которую он оказывал Хадджаджу. Омейяды одного за другим назначили в Ирак трех наместников, и все они оказались несдержанными, жестокими и деятельными. Первым стал Зийяд Сын-своего-отца, вторым — Убайдаллах сын Зийяда, явившийся виновником смерти Хусейна, а третьим — Хадджадж ибн Юсуф. В оправдание их методов легко было сослаться на непостоянство, страсть к мятежам и вероломство жителей Куфы, которые сначала поддержали, а после убили Али ибн Аби Талиба и его сына Хусейна. Тем не менее мы не можем избавиться от впечатления, что если строгость и была необходима, то подобный тотальный террор опровергал собственную цель, побуждая жителей Куфы и Басры к новым восстаниям, которым в конце концов предстояло достичь своей высшей точки в свержении династии Омейядов. Глубокое сочувствие к бедным и слабым пронизывало собой всю арабскую ментальность, но когда речь шла об управлении, обнаруживался некоторый цинизм, предполагавший, что властвовать над людьми можно только с помощью силы и страха.

Однако труды арабских историков настолько противоречивы и полны предрассудков, что сделать окончательные выводы чрезвычайно трудно. Один выдающийся европейский востоковед оставил нам гораздо более лестную оценку Хадджаджа. «Зийяд Сын-своего-отца и Хадджадж, — пишет он, — были двумя великими наместниками Омейядов в Ираке. Оба видели в себе приверженцев законного правительства и оправдали оказанное им доверие добросовестным исполнением своих обязанностей, не беспокоясь об общественном мнении. Хадджадж не уступал своему предшественнику. Его административные меры в отношении налогообложения и поощрения сельского хозяйства стали эпохальными. Его слово имело силу закона. Мужество не покидало его ни при каких обстоятельствах. Напротив, оно проявлялось в высшей степени. Он был твердым и иногда суровым, но никогда не был жестоким или скаредным. В вопросах жизни и смерти его совесть была чиста. Прочие преступления, в которых его обвиняли, были откровенным вымыслом и плодом злопыхательства»[51]. Что касается достижений в административной сфере, Хадджадж восстановил многие ирригационные каналы, от которых зависела жизнь Ирака. Он также давал земледельцам государственные займы, как в наши дни делают аграрные банки. Когда он умер, то не оставил после себя ничего, кроме своего Корана, оружия и нескольких серебряных монет.

Несмотря на ранний интерес к религиозным размышлениям, Абд ал-Малик, став халифом Дамаска, скоро пристрастился к вину. Не был он равнодушен и к прекрасному полу и, говорят, находился под сильным влиянием своей жены Атики. В разговоре о женщинах он якобы сказал, что мужчина, «который желает рабыню для развлечения, пусть возьмет женщину из варварского народа, если женщина нужна ему для рождения детей, то пусть выберет персиянку, а если ему требуется служанка, то тогда лучше всего предпочесть гречанку». Это высказывание говорит о богатом выборе рабынь, в которых, видимо, не было никакого недостатка.

Однако, несмотря на обычай иметь наложниц, арабские женщины все еще пользовались достаточным влиянием. Согласно современному историку, евнухов начали заводить только в правление Валида II, внука Абд ал-Малика, в 743 г. Их доставляли в Дамаск из Византии. Затворничество женщин, по-видимому, вступило в силу только в аббасидский период, сообразно с общей ориентацией на восточный образ жизни, о которой будет упоминаться в следующей главе.

При всем своем пристрастии к женщинам Абд ал-Малик вовсе не был плейбоем. Когда его спросили, кто лучший человек на земле, он якобы ответил: «Тот, кто скромен, занимая высокое положение, благочестив, обладая влиянием, и справедлив, имея власть». Его обвиняли в скупости, возможно, только потому, что он следил за казной, вместо того, чтобы разбрасывать деньги пригоршнями в соответствии с традиционным идеалом арабского владыки.

Короче говоря, Абд ал-Малик был необыкновенно одаренным человеком, который порой казался религиозным, хорошо образованным, наделенным литературными вкусами и приятным в общении, а порой, когда под угрозой оказывалась безопасность его государства, безжалостным. В целом нельзя отказать ему в звании великого правителя, даже если мы откажем ему в любых притязаниях на нравственную высоту.

За год до смерти Абд ал-Малик распорядился о присяге на верность его сыну Валиду как законному наследнику. Его второй сын Сулейман был назначен наследником Валида. Последний принял халифат, не встречая сопротивления, 8 октября 705 г. по смерти своего отца.