Барышня ищет разгадки

12. Вылазка

12. Вылазка

Из дома Курочкина я шагнула прямо к себе — да, прохладненько, особенно ощущается после его хорошо устроенного дома. Но ничего, если справлюсь с Петрухой, то и мне помогут.

Так, времени — шесть часов. Что нужно сделать?

Во-первых, отчитаться начальству о командировке.

Во-вторых, собраться на практику по нежити, как мы называли это в академии.

В-третьих, поесть. Нужно быть в силе, чтобы стоять против нежити.

И может быть, поспать? Пару часиков? Ладно, подумаю.

Соколовский отозвался сразу же. Внимательно выслушал — о допросе и о найденном нами заключении, посожалел, что прямо сейчас занят и в городе будет, скорее всего, поздно или очень поздно, и не сможет сам лично посмотреть. Договорились встретиться завтра у Брагина.

А я как услышала, что его допоздна в городе не будет, то и не стала ему говорить о заказе, о Варфоломее и о Петрухе. Завтра расскажу. В худшем случае этот Петруха просто уйдёт, как всегда уходит, а в лучшем я решу этот вопрос. Если не решу — тогда и расскажу. Вообще, он не говорил мне докладывать ему о каждом шаге, так что… прорвёмся.

Дома была только Лукерья, Надежда куда-то подалась — не то в гости, не то в церковь. Я попросила ужин — не срочно, но как будет, и пошла смотреть, как доехала моя рабочая форма — потому что раньше руки до того сундучка не дошли.

Интересно, всех ли я сразу же убью наповал, если приду в штанах? Под кожаные штаны — тёплые вязаные, тёплые стельки в сапоги, и дополнительные носки. Тулуп надену, мало ли, как пойдёт, а вот под него — жилетку с карманами, в неё уже и зеркало, и флягу с водой, и артефакт защиты — на Рождество Авенир подарил, чтобы в сложных ситуация не тратиться самой.

Кстати, Авенир! Я достала зеркало и позвала. Чёрт его знает, какое там у него расписание, но вдруг?

Оказалось — вполне так себе «вдруг».

— Оля! — и ведь радуется, да?

Не то, что Соколовский, этот чёрт замороженный, скопище вселенского пафоса! Вечно по делу, вечно бегом, вечно с какими-то заморочками!

— Здравствуй, друг дорогой, здравствуй, — что говорить, я тоже рада, всё же, близкий человек, полгода вместе были, даже поболее. — Вот, наконец-то выдалась минутка, веришь?

— Верю. Рассказывай.

Я и рассказала — обо всём, кроме истории с непонятными не подлежащими допросу телами. Потому что служебная тайна, да? Если что, ещё успею рассказать. А остальное — зима, холод, больницы здешние, люди.

— Ты рада? — спросил он.

— Чему? — не поняла я.

— Всему тому, чем там занимаешься. Жила бы тут, училась. А вместо этого — куда-то сломя голову по ночи, когда до рассвета ещё далеко.

— По ночи и там случалось, тебе ли не знать. А насчёт жила бы тут — и отчего же мне никто не сказал, что можно поискать варианты? — возможно, я спросила чуть более желчно, чем следовало. — Я-то думала, что раз магическая клятва, то и всё, обратной дороги нет. А мне тут уже не раз рассказали, что обходная-то есть, как всегда и со всем. Просто знать надо, как дело обставить.

— Да тебе вроде бы и не очень нужно было, — сказал он обиженно. — Обставили бы, отец бы решил.

Ну да, замуж звал, все дела, а я — ни да, ни нет, собака на сене.

— Ладно, прости, Авенир, но у меня тут сегодня ещё дело намечается. Как раз то самое, когда в холод и в ночь. Удачи тебе, и Афанасию Александровичу с Анной Мироновной поклон.

— Передам непременно, — кивнул он, — они о тебе спрашивают. Будут рады, что у тебя всё хорошо.

Да, у меня всё хорошо. Вот так нынче выглядит «хорошо».

Тьфу, лучше бы не звонила. Точнее, не связывалась. Про «не связывалась» звучит двусмысленно, но уж как есть.

Хмурая Лукерья принесла ужин — картошку с салом, с огурцами да с капустой. Я поблагодарила, а после попросила арро — потому что после такого разговора сон не шёл, и села читать ту главу «Некромантии в судебной практике», которая была о возможных трудностях в магическом допросе. Вообще нужно бы ещё что-нибудь по теме почитать, наверное же писали что-то, и до сих пор пишут? Соколовского спросить, что ли? Он ведь в каком-то там богатом доме живёт, вдруг там и библиотека такая же богатая? Спрошу завтра.

Надежда вернулась, метнулась ко мне — не надо ль чаю, я попросила — немного, просто хлебнуть горячего. И сказала — уйду по служебному делу, вернусь поздно, их не потревожу, завтра разбудить меня в восемь — мне ж разрешили прийти в субботу на службу попозже. А потом уже — одеваться и собираться.

У Зимина я была ровно за полчаса до полуночи. Он поджидал — с чашкой чая и газетой. Я заметила, что очки, которые обычно были его непременным аксессуаром, отложены, и газету он читал без них.

— Добрый вечер, Василий Васильевич. Ждём, да?

— Ждём, — кивнул он. — Чаю?

— Да, пожалуйста.

Я сбросила тулуп, и была вознаграждена — глаза его на мгновение расширились, усмехнулся едва заметно. Но ничего не сказал, просто налил мне чаю.

— Откройте тайну — у вас близорукость или дальнозоркость? — лучше отвлечь от себя, да?

Тьфу ты, нужно было не так спросить.

— У меня — что? — улыбнулся он.

— Вы плохо видите вдаль или вблизь?

— Я вижу хорошо, а очки — артефакт, если вы об этом.

— Ух ты, а что они делают?

— Позволяют видеть, какому участку человеческого тела уделить внимание. Нет, диагнозов не ставят, — усмехнулся он. — Но показывают, в чём может быть причина недомогания. Бывают весьма и весьма полезны. Аппарат Рентгена действует в том же направлении, хоть и на совсем иных принципах. Но тоже показывает, что внутри у человека.

— А в городе он уже есть?

— В городе, именно. В Ивано-Матрёнинской больнице.

О, здорово. Прогресс. Уже и сюда добирается понемногу.

В общем, мы мирно беседовали о прогрессе, когда к нам присоединился Варфоломей Аверьяныч.

— Доброго вам вечера, — кивнул нам обоим.

— И вам, и вам, — оглядел меня, похмыкал. — Была, значит, барышня, а стал кто?

— А барышня никуда не делась. Попробуйте в длинной юбке побегать за нежитью, а я погляжу, — и тоже усмехаюсь. — В Москве-то уже хватает барышень, которые брюки носят не только по делу, но и просто так.

— Ладно, вам виднее. Вы, главное, Петруху отвадьте, а то он еще, того и гляди, за вами потащится, он по женскому полу был большой ходок.

— Он же пил? — не поняла я.

— А кто не пьёт? И никому это не мешает, уж поверьте. Ладно, идти надо, время поджимает.

Мы и пошли — и Зимин подсветил нам путь магическим фонариком, потому что на улице светила одна только луна. Никакого вам освещения. В городе-то есть, на центральных улицах, местные неравнодушные люди сделали. То есть оплатили и организовали. Здесь же какие-то фонари светили в стороне железнодорожной станции, ну да, станция-то круглосуточно работает.

— Где ждать будем? Внутри или снаружи? — спрашиваю.

— Внутри, — ответил Варфоломей. — И света зажигать не будем, я уж сплю завсегда в такое время. Он, окаянный, свет меж ставен завидит и не придёт.

Нет, нам не нужно, чтобы не пришёл. Но мы все трое маги, мы видим в темноте. Поэтому мы сбросили тулупы и затаились — мужчины сели на лавку у стола, а я — на застеленную покрывалом деревянную кровать. Правда, перед тем ещё прикрыла обоих защитным куполом — чтобы Петруха их не учуял. Слышать они услышат, но он до них не дотянется.

Долго ждать не пришлось — у Николы пробили полночь, и как только затих последний удар, я увидела его. Отлично увидела, даром, что было темно — это особенность нежити, о которой некроманты помнят, а все прочие — не всегда.

Петруха выглядел лет на сорок, как и Варфоломей. Одет был, как обычный мужик — косоворотка, штаны да сапоги, картуз на голове. Руки в карманы, оглядывается. Смотрел, смотрел… увидел меня.

Хотел утечь, я прямо ощутила, как дёрнулся, но я была быстрее. Стреножила его щупальцем, и потом уже встала.

— Ты кто? — вытаращился он на меня. — Где Варфоломей?

Вообще Петруха представлял собой любопытную нежить — он виделся совершенно реальным, и говорил тоже реально, и сдаётся мне, что мужчины на лавке его тоже слышали. Только не на полу стоял, а немного над полом, на полпальца. Деталька, не сразу и не всем заметная. А если свет зажечь, то ещё и тени не будет.

— Где надо, там Варфоломей и есть. А я пришла с тобой поговорить да спросить, чего ты сюда ходишь, будто тебе здесь чем мазано.

— Мой дом, хочу и хожу.

— Уже не твой, нужно было лучше смотреть, с кем пьёшь. У них хоть тени-то были?

— Да не было, — он поскрёб затылок пятернёй. — Только я уж опосля это понял. Когда поздно стало.

— Вот, поздно стало. И сюда ходить тебе тоже уже поздно. Чем тебе Варфоломей не угодил? Не дал сжечь твой дом, а соседи хотели, живёт тут, подновляет, приглядывает.

— А чего он? Моё.

— Твоё теперь царствие небесное, и то — если шляться перестанешь и добрым людям голову морочить.

— Не пущают в царствие небесное, говорят — приведи сначала Варфоломея.

— Врёшь! Не могут такого говорить.

— Вру. Нет мне покоя. Не могу я туда добраться. Тянет сюда.

— Что тянет-то? Глядишь, мы сделаем, чтоб не тянуло.

— Так крестик мой тут меж щелей упал в ту ночь. Он и тянет. Мне сказали снять, я и послушался. Но в пальцах не удержал, уронил, он и утёк.

О! Горячо.

— Так найдём, и на могилку тебе унесём. Варфоломей принесёт. Он мужик хороший, сделает, как надо. И за упокой отслужат. А ты скажи, коли знаешь, вот что: отчего собутыльнички-то твои сразу не утекли, а до утра дожидались?

— Так спробовали, и не вышло, пока Клавдия двери не открыла. Сказали — стены дома моего им всё равно что преграда неодолимая, больно хорошо поставил, с молитвой да приговором. А в раскрытую дверь уже и утекли.

Значит, и так бывает, нужно запомнить.

— Вот и тебе теперь дорожка — за ними следом. Дверь откроем, так и быть.

— Да мне без разницы, я ж тут хозяин, дом меня помнит и пускает. Каждое брёвнышко, каждая доска, каждая половица, каждый камень в печи. Своими ж руками сделано.

— Отворотим, значит, — можно поставить на некоторое время некромантскую защиту на периметр и поглядеть, выйдет или нет. И сможет ли внутри такой защиты жить Варфоломей, который вовсе не некромант.

— А ты кто, что говоришь так гладко? И держишь, больно держишь!

— Держу. А ты обещай, что если крестик твой найдём и принесем, то забудешь сюда дорогу.

Он засопел.

— Что, и в дом к себе не войти более? Ты вообще кто тут таков, раскомандовался?

Подошёл ближе, да как разинет свой рот!

— Баба! Гляньте, люди добрые, баба! В штанах! И держит, не пущает! А-а-а-а!

Он рванулся из пут, но я держала крепко. И кто ж знает, что бы было, но тут распахнулась дверь, и снаружи ломанулись с фонарями какие-то люди, а первой — Матрёна Савельевна.

— Вот они тут, все тут, если живы ещё, спасайте, православные!

Я от неожиданности ослабила хватку, и Петруха тут же был таков. Что ж, если эта неуёмная баба нам тут всё испортила, я сейчас её укушу.

— Вас, Матрёна Савельевна, кто сюда звал? — я встала перед ней и спросила ласково.

Она как на стену налетела, встала с таким же разинутым ртом, как Петруха перед тем.

— Так ты жива, что ль? — оглядела меня с ног до головы и обратно. — А я-то подумала, раз вы ушли и молчите, то всё, того, прибрали вас всех троих, а если Василия приберут, кто мне будет внучек поднимать, и Аринка моя на кого останется? Он же заладил, как скаженный, пойду, мол, и всё. А я ему — нечего, без тебя справятся. А он упёрся. И пошёл. И все вы пошли, и не выходите, и тихо внутри. Вот я и пошла до батюшки, а потом и на станцию, и по соседям, а то мало ли, как оно!

Если сначала она говорила бодрым и уверенным голосом, то потом постепенно сдавала позиции, и завершила уже тихо-тихо, еле слышно. И ещё отступала к дверям всем своим телом, особенно после того, как Зимин поднялся с лавки.

— Матрёна Савельевна, когда ж вы научитесь слушать то, что вам говорят, — вздохнул он. — Наверное, никогда, но хочется же верить в чудо? — оглядел он с усмешкой нас с Варфоломеем.

— Кто тут говорит о чуде?

Следом за Матрёной на сцену выступил, очевидно, местный батюшка. Ну да, он же тоже принимал участие в неудачных попытках изгнания Петрухи.

Был он молод, лет тридцати с чем-то, высок и худощав. Но двигался плавно и мягко, как танцор, боец или… тренированный маг. Я слышала, что зовут его отец Павел.

Мы все поклонились, и заговорил Варфоломей.

— Мы ж, отче, сделали, как вы сказали, с магом-то договорились. И маг-то ловко Петруху нашего за ногу схватил и всё выспросил, и если б не Матрёна наша Савельевна полоумная, так и вовсе бы изгнали супостата.

— Чего это я тебе, Варфоломей, стала полоумная? Как на пироги-то забежать, так годная, а как помощь вам привести, так сразу полоумная? — Матрёна почти что под потолок взвилась.

— Молчи уже, баба глупая, — с досадой сморщился Варфоломей. — Какая тут помощь, если бы он враг был — сожрал бы вас всех, и только! Мы-то маги, под заклятием сидели, а вы?

— Постойте, — Матрёну Савельевну отодвинула мужская рука, и на первый план выбралось ещё одно знакомое лицо.

Кондрат Никанорович Носов собственной слегка помятой персоной. Зыркнул на всех, мужчины ему поклонились, а я как стояла посреди дома, так и осталась. И что скажет?

— Тут, Кондрат Никанорыч, Петруху ловили. И было поймали уже, да Матрёна-свет Савельевна спугнула его, он и утёк, — Варфоломей тоже поднялся и встал напротив здешнего большого человека.

— Кто ловил? Рехнулся ты, что ли, и доктора за собой утянул? — Носов всё ещё не понимал ничего.

А я стояла и ухмылялась. Потому что Варфоломей поищет крестик потерянный и на могилку снесёт, и посмотрим, куда дальше будет приходить наш Петруха, и будет ли.

— Некромант от управы, вот кто, — сказал с улыбкой Зимин.

И тут Носов соизволил посмотреть на меня. Смотрел, смотрел… я точно ухватила тот миг, в который он меня узнал.

— Это… что ещё тут такое? — стоял, таращил свои глаза и очевидно не мог уложить в голове.

— Филиппова Ольга Дмитриевна, губернское магическое управление, — отрекомендовалась я, будто вижу его впервые.

Хотя, конечно же, очень хотелось рассмеяться. Я даже попыталась вогнать ногти в ладонь, и пожалела, что короткие.

— Что? — на его лицо стоило посмотреть, конечно.

Испуганная, загнанная в угол и не видящая выхода Оля позапрошлой осени в этот момент была полностью отмщена, я считаю.

— Здравствуйте, Кондрат Никанорович, — худой мир лучше доброй ссоры, да? — Не скажу, что рада вас видеть, но полагаю, что раз вы в добром здравии, то и жители здешние в относительном порядке, — про относительный порядок я ввернула, памятуя о скупщике краденого, у которого сгинула часть моих домашних вещей, и о другой здешней ночной жизни.

— Вы откуда здесь взялись? — мрачно спросил он.

— Прибыла по просьбе Василия Васильевича для исполнения своих обязанностей, и уже здесь узнала о том, что Варфоломея Аверьяновича преследует нежить. А нежить, если вы не знаете, первейшая обязанность любого мага-некроманта.

— Вы ж не были магом? — он впился в меня взглядом, но я теперь тоже умела хорошо смотреть.

Так и посмотрела — взглядом некроманта, в других местах хорошо работало. Что ж, даже отступил на полшага.

— А теперь маг, так сложилось. Не верите — все вопросы в управу. К его высокородию господину Болотникову. И к его высокоблагородию господину Соколовскому.

— Я непременно это сделаю, — поджал губы Носов. — А сейчас извольте объяснить, что тут вообще было, почему Матрёна переполошила весь посёлок и всю станцию, и что вы делаете в этом доме.

Что же, староста, надо полагать, имеет право знать, что произошло. Да ничего особенного, если честно. К моему удовольствию, говорить взялся Зимин — его так просто не подвинешь, он тут тоже человек важный и нужный, и весьма уважаемый. Он и рассказал — что сначала к нему явилась тёща, и рассказала о необходимости найти некроманта, а после появилась я по договорённости с Соколовским и для выполнения обычной работы некроманта в больнице. С делом справилась, он сам был свидетелем. И тут уже явилась Матрёна Савельевна, и привела с собой Варфоломея, и мы договорились о совместной вылазке нынче в ночь, которую и произвели. И даже почти успешно, потому что Петруха явился и стал говорить, и рассказал многое.

— И расскажите уже, бога ради, чего ради вы все сюда явились, — завершил он.

Тут рассказал отец Павел — о том, как к нему в дом постучалась Матрёна Савельевна, сама не своя, сказала, что Зимин потерялся, и как от него побежала к Носову и на станцию, к тамошнему начальнику. И говорила о том, что ушли и всё равно что провалились, ни звука не слышно, и не дай бог, Петруха придёт и заберёт с собой всех троих, посёлок останется без врача и без плотника.

А что ещё и без некроманта — не подумала? Или меня можно съесть?

— Какая… любопытная история, — услышали все мы из-за спин ещё один голос.

И тут уже мне захотелось куда-нибудь провалиться, потому что голос этот принадлежал его высокоблагородию господину Соколовскому.