Барышня ищет разгадки

13. Его крест, его господне чудо

13. Его крест, его господне чудо

Вызов из жандармского управления станции Иннокентьевская настиг Соколовского, когда тот только вышел из теней в гостиную своего дома и рухнул в кресло перед застывшим в позе «чего изволите» камердинером Алёшкой. У поручика Рыкова не было в обычае беспокоить среди ночи по пустякам, поэтому на вызов Соколовский ответил. И услышал дивное — что местные маги наладились нынче ночью ловить некоего возвращенца Петруху, местного же, и что-то у них там пошло не по плану.

В таком деле, как охота на возвращенца, всегда что-то может пойти не по плану. И вообще маги в Иннокентьевском не дураки, там и магов-то раз-два, и обчёлся, и кому в какое место стрельнуло, интересно?

А потом он принял у Алёшки спешно заваренную чашку арро и припомнил, что в том самом Иннокентьевском сегодня была Лёля. И даже доложилась по возвращении — о допросе, и о найденном вместе с Зиминым заключении. И не сказала ни слова ни о какой возможной нежити. Специально, да?

Ох, Лёля. Его крест, его наказание за грехи, его чудо господне.

Она так рьяно взялась за работу… не всякий мужчина так с ходу впряжётся. Да ещё и работа-то такая, раньше он сказал бы — не женская. Но у Лёли твёрдая рука и необыкновенная сила духа, и он видел — нет, не боится. Привыкла, наверное. Или, может быть, боится, но… загнала глубоко внутрь себя, и не показывает.

Её очень хорошо выучили — за тот небольшой срок, что у неё был, но Пуговкин иначе не умеет. Однако, выучиться — одно, а практическая работа — совсем другое.

Уж конечно, у неё была практика с разными видами нежити. Другое дело, что пока не встанешь один на один, то и не узнаешь, кто тебе выпал на этот раз, и кто сильнее — он или ты. Соколовскому очень не хотелось, чтобы какой-то неведомый ему Петруха оказался сильнее Лёли. Если возвращенец, да не приведи господь уже увёл кого-нибудь — то может быть силён весьма и весьма.

Ну что ей стоило сказать — такое дело, пойду нежить ловить. Заглянул бы да проверил, поддержал, за руки бы не хватал и вообще не лез, только если бы вдруг она сама не справилась. А что там теперь? Ну что ж, держитесь, православные.

Сунуть чашку Алёшке, сказать, что снова дела службы, и прямо тенями до поручика Рыкова.

— Доброй ночи тебе, Алексей Павлович, что за шум?

Тот сидел в караульном помещении на станции и только усмехнулся.

— Да вот, шум-то велик, а драки-то и нету.

И рассказал, что весь посёлок переполошила не кто иная, как тёща Зимина Матрёна Савельевна, дама и в обычной жизни громкая, и местами весьма своеобразная.

— И кого там у неё сожрали?

— Да Василь Васильич с Варфоломеем вроде как пошли, и не вышли, что ли. Сам бы глянул, да вот на дежурстве, и пост покинуть не могу. А ты, Михал Севостьяныч, иди да глянь, там вон и фонари, и толпа, — Рыков кивнул на окошко, выходящее не на железнодорожные пути, а в противоположную сторону, на посёлок.

И впрямь, в глубине улицы толпились и кричали. Ладно, поблагодарить Рыкова за сведения и шагнуть туда.

— Позвольте-ка пройти, — раздвинул он руками спины местных.

Его признали, посторонились, и вошёл он как раз, когда внутри Зимин рассказывал, что и как вышло. И выходило-то, что всё хорошо — ну, почти, было бы, если бы не стремление Матрёны Савельевны сунуть везде свой нос.

— Какая… любопытная история, — сказал он негромко, но — услышали, посторонились.

Толчея, свет из керосиновых ламп и магических шаров, и посреди всего этого — Лёля. Господи, Лёля. Соколовский зажмурился, снова открыл глаза — нет, не померещилось. Высока, стройна, а брюки и высокие сапоги делают её ещё стройнее. Эх, до неё три шага, пройти их — и подхватить её, и рухнуть в тени, и — к нему. И дальше — как пойдёт…

Чёрта с два, да. Потому что. Значит — начинаем зачистку.

— Господа, мне кажется, что все уже не по разу услышали, что произошло. Все ли целы? Не было ли кому урона от нежити?

— Нет, Михаил Севостьянович, доброго вам вечера, — Зимин подал руку. — Да и всё было бы хорошо, если бы, извольте видеть, не некие несчастливые обстоятельства, — и глянул на тёщу.

Несчастливые обстоятельства живо сдали назад, в сени, протиснулись наружу и были таковы. Вот и хорошо, не придётся с ней беседовать, это уже пускай Зимин, он привычный. Дальше выпроводили любопытных соседей, и остались только участники операции, отец Павел да Носов, поселковый староста.

Соколовский обернулся к Носову.

— Скажите, любезный Кондрат Никанорович, вы научились охотиться на нежить?

— С чего вдруг? — не понял тот.

— Вот и я не могу понять, с чего вы вдруг оказались в доме, где предположительно бывает возвращенец? Вам есть, что ему противопоставить? Понимаете, остальные — маги, а отец Павел — ещё и священник. А вы?

— Должен же я знать о непорядке на вверенной мне территории, — пробурчал тот.

— Узнали? Отлично. Кондрат Никанорович, благодарю за участие, — Соколовский едва показал ему бровями на выход, и тот подчинился, не полез на рожон, и славно.

— Батюшка, и вас благодарю за участие. Думаю, ещё понадобится, раз пока не ясно до конца, прогнали нежить или же нет.

Дальше откланялся Зимин — и Соколовский посочувствовал ему, потому что дома его ждёт Змей Горыныч, не меньше.

— Что ж, наверное, супостат наш сегодня уже не придёт? — плотник Варфоломей, хозяин дома, поднялся с лавки.

— Думаю, нет, раз прогнали. Ольга Дмитриевна, нам с вами необходимо побеседовать.

Она только кивнула. Молча набросила на голову платок, запахнула тулуп. И он не мог понять, чего в нём сейчас больше — злости на неё за самоуправство или восхищения.

— Следуйте за мной, — сказал он ей, кивнул Курочкину и шагнул к себе домой.

У неё спят хозяйки, нечего бродить да беспокоить. А у него только Алёшка, и Соколовский сейчас прогонит его спать.

Алёшка и впрямь поджидал, и по единому знаку головы исчез. Вот и славно.

Лёля вышла следом, стояла, озиралась.

— Простите, Ольга Дмитриевна, но я счёл возможным пригласить вас к себе. Здесь нет никаких хозяев, и мы никого не потревожим. А я желаю знать, что произошло.

— Так вам же уже рассказали, — пожала она плечами.

— Мне рассказали люди случайные, а я желаю послушать вас. Какого дьявола ради вы туда отправились среди ночи и что рассчитывали там найти. Располагайтесь. Чаю? Больше, наверное, ничего и нет.

Алёшка, наверное, бегал в ближний трактир за ужином, но тот ужин давно простыл. Или нет?

Чтобы собраться с мыслями и не смотреть на Лёлины ноги в сапогах, он сам отправился на кухню, и там в самом деле было на столе съестное — под крышкой, на подносе, и даже с некоторыми чарами. Алёшка уродился стихийником, не некромантом, и мог слегка заколдовать еду, чтобы та не остывала и не портилась — ненадолго. Что ж, дело за малым — подхватить поднос, унести, потом нацедить чаю из горячего самовара, да принести воды — помыть руки после всяких магических действий.

— А говорите — нет ничего, — усмехнулась Лёля.

— Алёшка заботится обо мне лучше, чем умею я сам, — пожал он плечами. — Снимайте ваш тулуп, идёмте, полью вам на руки.

— Где же ваш штат прислуги?

Она ещё и смеётся, да?

— А мне зачем? — он полил ей на руки, подождал, пока вытрет их и польёт ему. — Я дома самое большее ночую, — дождался, пока вернётся в гостиную и сядет в кресло, прикрыл комнату от подслушивания. — А вот вы почему не только дома не ночуете, но и не изволили сообщить, что направляетесь в Иннокентьевский по службе?

И глянуть на неё посуровее, потому что не дело это, когда раз в жизни завелась подчинённая, и творит, что хочет!

— Вы ведь были где-то далеко, — отвечает, не задумываясь. — Всё равно вам бы не удалось быть в двух местах разом. Вы же явно появились, как только смогли, а Петруха уже утёк к тому моменту.

— Но я хотя бы мог знать, что происходит, предупредить местных больших людей, а они бы уже придержали немного почтенную Матрёну Савельевну. И вам бы удалось довести дело до конца. Ешьте, что ли? А то всё остынет, и каша с мясом, и чай.

— Это ваш Алёшка варит?

— Куда там, — можно и усмехнуться, день окончен, все целы, и дело, которому посвятил день, тоже оказалось не напрасным. — Из трактира носит, тут рядом, на углу с Ланинской.

— И печи он топит?

— И топит, и ещё тут недурственное магическое утепление, больше ста лет уже, но держится отменно. Говорят, сама принцесса Эжени заколдовала.

— Кто-кто? — не поняла я.

— Мой предок был приёмный франкийский принц, его усыновил Анри де Роган, сын, брат и дядя королей. Сам принц Роган оказался в здешних краях против воли — он участвовал в заговоре, и неудачно, и попал в ссылку, был тут поблизости такой казус — франкийская крепость в горах над Байкалом. Но ничто не вечно, и когда Франкию накрыло революцией, и от семьи принца почти ничего не осталось, он обосновался в Поворотнице уже как тамошний властелин. А рядом с ним оказалась ещё одна ссыльная приметная особа, бывшая фаворитка его брата. Уж не знаю, как сталось, что они обвенчались, и откуда она знала, как строить дома и напитывать их магией — но эта самая принцесса Эжени лично позаботилась, чтобы приёмный сын принца Анри Северин и его супруга, её воспитанница Мелания, жили в тепле и сытости. А сейчас этот дом достался мне — потому что нет других претендентов, никто не хочет жить там, где зима длинна, а лето коротко.

Михал сам не понял, отчего разболтался. Он вообще-то собирался высказать Лёле всё своё недовольство, и выспросить о деталях охоты на возвращенца. И что? Сидит и рассуждает о каких-то делах давно минувших дней.

— Расскажите ещё что-нибудь, — вдруг попросила Лёля. — И что, эта принцесса жила здесь, в доме?

— Останавливалась, если дела приводили её в Сибирск. Принц Анри владел артефактом портала, как Болотников, и мог в мгновение ока оказаться в любой точке мира. И знатно попутешествовал, как я понимаю. Его не держали ни служба, ни обеты, только те люди, которых он привёл в здешние края и о ком заботился. И он побывал и в Китае, и на берегу далёкого моря на Востоке, и по берегам Байкала походил, и по земле, и по воде, и по льду, и до Другого Света добирался.

— Наверное, он просто с юности мечтал посмотреть мир? — спросила Лёля.

Чай допили, сытое тепло разливалось по телу, чертовски хотелось спать. Нужно завешать всю эту историю.

— Не знаю, если честно. А теперь вы, Ольга Дмитриевна, расскажите, о чём таком вам поведал возвращенец Петруха.

Она рассмеялась.

— Он был удивлён, увидев некроманта. И рассказал, что утратил в ночь своей кончины крестик, тот завалился между половицами где-то возле стола. И по его словам, крестик-то его к себе и тянет.

— Может быть, — согласился Соколовский. — И что же, вы думаете — поискать тот крестик?

— Варфоломей слышал всё это и как раз собирался по дневному свету поискать, и отнести на могилу, ну и обо все службах положенных уговориться с батюшкой. Я тоже завтра туда наведаюсь, нужно же завершить дело.

С одной стороны, Соколовскому хотелось сказать — куда собралась, сиди дома, но он понимал, что Лёля говорит совершенно разумные вещи. Он бы тоже не успокоился, пока не убедился лично, что дело завершено.

— И о какой же оплате вы с ним договорились? — любопытно знать.

— А Варфоломей плотник. Раз у меня нет дома, который заколдовала принцесса сто лет назад, мне требуется человек, способный осмотреть моё жилище и подсказать, как сделать его теплее.

И снова разумно и здраво.

— Вы всё правильно сделали, Ольга Дмитриевна. Но если бы предупредили меня о готовящейся вылазке, возможно, второго раза и не понадобилось бы.

— Да уж как вышло. Благодарю за поздний ужин, он был совершенно не лишним.

— Ещё бы, после возвращенца, — позволил себе усмешку Соколовский.

Она поднялась и подхватила тулуп. Он тут же подбросил себя и помог надеть.

— Доброй ночи. Меня завтра Брагин в больнице утром ждёт, а уже скоро вставать, — она кивнула с самым серьёзным видом, но взгляд совсем усталый, в одну точку.

— Понимаю вас. Постараюсь заглянуть.

— Значит, до встречи, — она кивнула и исчезла в тенях.

А он рухнул обратно в кресло и разве что снял защиту с комнаты. Спать можно и здесь, если Алёшка не придёт и не заставит подняться в спальню.

Правда, Алёшка-таки пришёл и заставил.