Барышня ищет разгадки

17. У меня нет слов

17. У меня нет слов

К счастью, в тот день никто не мешал нам работать и не бесил. Не знаю, куда делся ревизор Елистратов, наверное — прочёл всё, что желал, и читает теперь что-нибудь другое в другом месте. Вот и славно, потому что беспокойство за Мишу грызло с ночи, и попадись мне кто-нибудь нехороший под горячую руку — я могла бы сделать что-нибудь не то. И потом пожалела бы. А ничего такого делать не нужно ни в коем случае, и так ерунда какая-то творится.

Но — я спокойно рассказала Брагину о визите к Родионовым, не раскрывая, впрочем, вопроса, по которому им нужно было потревожить покой родителя, и приобщила заключение к прочим нашим документам. И почти сразу привезли троих, отравившихся накануне несвежей рыбой — на строительстве работали, все не местные — и пошла я работать.

Когда меня вызвал нашедшийся Соколовский, я как раз завершила опросы и писала первое заключение, а Василий грел нам с Иваном Дмитриевичем щи. Ну слава богу, нашёлся, живой и бодрый, а детали узнаем.

— Получили хорошую новость? — спросил Брагин, усаживаясь за стол.

Уж наверное, моя улыбка шире плеч и сияет на весь подвал.

— Точно, — кивнула я.

В принципе, можно было сказать, что вернулся Соколовский, но… вдруг лучше пока ничего не говорить? Да меня, в общем, и не спрашивали. Но когда я дописала все бумаги и аккуратно сложила их в папку, Брагин глянул на меня и сказал:

— А ступайте уже, Ольга Дмитриевна. Если вдруг что — ну, завтра уже тогда.

— Благодарю, — я его только что не расцеловала.

Подхватила свой тулуп и платок, даже надевать не стала, и шагнула в знакомый дом.

И первым делом увидела даже не Мишу, а его отца — сидит в кресле, смотрит сурово, а увидел меня — так и вовсе.

У меня сердце куда-то ухнуло — неужели всё так плохо, что он явился лично? Или… там что-то ещё?

— Ой, — вылетело у меня от неожиданности. — Здравствуйте.

— И вам доброго дня, — кивнул мне Соколовский-старший. — Ольга Дмитриевна, верно я помню?

— Верно, — кивнула я.

Надо же, помнит. С чего бы? Запомнил всех, у кого был на экзамене? Или женщины не так часто тот экзамен сдают?

И что они тут обсуждают? И… а не пойти ли мне вообще домой?

Но Миша поднялся — правда, держась за кресло, кликнул Алёшку, велел забрать у меня шубу и кормить меня немедленно, потому что со службы, а мне — садиться и смирно ждать тарелок и чашек.

— Сколько сегодня было?

— Трое, — отмахнулась я. — Все однотипные, из одного горшка тухлятину ели.

Кто-то усмехнулся слева от меня, я глянула — точно, там в таком же глубоком кресле сидел ещё один неизвестный мне человек. Некромант. Что за нашествие некромантов в наш тихий маленький город?

— Ольга Дмитриевна, вы раньше не встречались с Иваном Алексеевичем Куницыным? — спросил меня Севостьян Михайлович.

— Нет, не доводилось, — пробормотала я.

Чего он на меня так смотрит-то? Нет, почему они оба на меня так смотрят, что со мной не так?

Я нерешительно взглянула на Мишу, но тот, кажется, тоже ничего не понимал, как и я.

— Я должен задать вам, Ольга Дмитриевна, один вопрос. И буду весьма благодарен, если вы на него ответите, — старший Соколовский не сводил с меня глаз.

— Хорошо, — я неуверенно кивнула.

— Кто ваши родители и где они сейчас?

Да сдались всем мои родители!

— Очень далеко. Я не имею возможности попасть туда.

— Возможности есть всегда, — пожал он плечами. — И всё же? Это важно, Ольга Дмитриевна, в самом деле важно.

— Отца моего я не знаю, они с мамой расстались до моего рождения, — выдыхаю. — Мама… далеко отсюда, можно сказать — в Другом Свете.

— А можно сказать?

— Ещё дальше.

— Но она жива?

— Позапрошлой осенью была жива и благополучна, а после я не имела о ней сведений, — хоть о чём-то можно говорить честно и открыто.

— А другие ваши родные?

— Бабушек и деда нет в живых.

— А как их звали, не подскажете? — старший Соколовский говорил вкрадчиво, но игнорировать его было невозможно.

— Отец, отстаньте от Ольги, — нахмурился Миша.

— Сядь уже и молчи, болезный, — отмахнулся тот и взглянул на меня особенно сурово.

— Филипповы, Дмитрий Васильевич и Зинаида Ивановна, и Рогнеда Витольдовна Спасская, — ответила я.

Странный звук справа мог издать только тот непонятный мне господин Куницын — не то вздох, но не стон. А старший Соколовский взглянул на него и усмехнулся.

— Смотри, и не говори потом, что не видел.

Я не понимала ничего, решительно ничего. Впрочем, Миша тоже не понимал, да и господин Куницын, кажется, от нас в этом плане не отличался. Смотрел на меня, не сводил глаз. А потом вдруг заговорил:

— А матушка ваша, прелестное дитя… Люба, да? Её зовут Люба?

— Да, но что вам до моей матушки? Она, я полагаю, благополучно замужем и вообще счастлива… наверное.

Я не представляю, что дома говорят о моём исчезновении. С другой стороны, в мире ежедневно пропадает множество людей, и я — только одна из них. Я не знаю, горевали ли обо мне тётя Галя и мама, уж наверное, маме сообщили, что я куда-то делась.

Куницын подался вперёд, смотрел на меня жадно, не отрываясь.

— Верно, вы — вылитая Люба, — проговорил он потрясённо. — Она ведь такой и была, именно такой. Глаза только матушкины, — сообщил он старшему Соколовскому.

— Разглядел, называется, — усмехнулся тот. — И то слава богу. Не знаю, на мой взгляд, барышня — вылитая Рогнеда Витольдовна, особенно когда берётся колдовать. Я был на её выпускном экзамене от министерства, — пояснил он потрясённому Куницыну. — Барышня одарена весьма и весьма, и, как я понимаю, служит усердно и справляется. Верно я думаю? — пронзил он взглядом сына.

— Верно, так и есть, — произнёс тот.

— Ладно, побеседуйте тут, — старший Соколовский поднялся и вышел, в той стороне, я уже знала, библиотека.

И мы остались втроём — Миша, этот непонятно откуда взявшийся Куницын и я.

— Что, чёрт возьми, происходит? — я хотела выразиться сильнее, но подумала и в последний момент не стала. — Миша?

— Я бы сам понимал, — мой прекрасный Миша тоже выглядел как из-за угла мешком напуганный. — Отец и Иван Алексеевич явились вчера вечером в связи с доносом и расследованием, а потом ещё помогли нам в Александровском. И почему вдруг отцу стали интересны твои родители, и откуда он знал твою бабушку — я пока не понимаю.

— Оттуда, Мишенька, что бабушка Ольги Дмитриевны моя матушка, — тихо произнёс Куницын. — Ты не мог быть с ней знаком, потому что она… она была далеко. Потому что растила мою дочь. И… как я понимаю, вырастила и выучила.

И вот тут я, что называется, охренела. Закрыла ладонями непроизвольно раскрывшийся рот и не могла произнести ни звука.

— Вы хотите сказать, что Лёля — ваша дочь? — мне показалось, что Миша сейчас кого-то в лучшем случае встряхнёт, а то и что посильнее сделает.

— Я просто не нахожу слов, — честно сказал Куницын. — Потому что я искал способ вернуться туда, где осталась Люба, но мне это не удалось. Я никак не мог нащупать нужное место или нужное время. И даже такой неплохой ориентир, как родная кровь, не помог мне нисколько. Наверное, потому, что ни мать моя, ни дочь не пользовались магической силой. Я думал, что вернусь, что вернусь скоро, и останусь с Любой, но у меня не вышло. Вышло у матушки, и она даже смогла известить меня, что у неё получилось. А после — как отрезало. Ни один путь не приводил меня туда, куда я хотел. А искал я долго.

— Вы хотите сказать, что были у нас попаданцем? — брякнула я первое, что пришло мне в голову.

— Кем-кем? — уставился он на меня.

— Так называют людей, попавших из одного мира в другой, и ещё в этом другом — в непростую ситуацию.

Он рассмеялся.

— А ведь хорошее название, верное. Надо же, попаданцы! О нет, я просто исследовал способы перемещения через тени, и задавался вопросом — куда через них можно попасть. Мне доводилось читать, что — далеко, в такие места, которых нет на карте, и в которых всё иное, и иногда даже и магии-то нет. Магии и не было, зато была — Люба. Самая красивая девушка из всех, какие мне встречались. Смелая и решительная. Привыкшая отвечать за себя сама. И умевшая столько всего, сколько не умеет ни одна здешняя барышня. Она была образованна и воспитанна, как девушка из общества, а руками и по хозяйству успевала, как человек, живущий своим трудом. Я предложил ей всё, что имею, но она не согласилась принять, и последовать за мной, не очень-то понимая, куда именно я её зову. Она была… весьма конкретна, ей нужно было знать, где и на что мы будем жить и что будут есть наши дети. Мои рассказы о столичном доме, о службе и о перспективе академической карьеры она воспринимала сродни сказкам, говорила — такого не может быть. Я и ушёл-то потому, чтобы подготовить дом к её появлению, и к появлению младенца. Прислуги там побольше нанять, ремонт какой-никакой произвести. Но вернуться не смог, меня всё время отбрасывало, я выходил из пространства теней в нашем обычном мире. А ведь она там ждала ребёнка и думала, что я бросил её, не иначе! И тогда я поделился своей бедой с матушкой, а она была намного более сильным магом, нежели я. Она согласилась оставить преподавание в Петербургской академии и свою безмятежную жизнь в поместье и рискнуть, и у неё вышло, и она даже сообщила, что родился ребёнок, девочка. Мы говорили с Любой, что если будет девочка, то назовём её Иришей, и я искренне полагал, что где-то там, куда мне отчего-то нет хода, у меня растёт дочь Ирина. Даже жениха ей нашёл, и не самого плохого, как мне кажется, потому что если есть хоть малейший шанс, что дочь унаследует способности, то ей нужен муж-некромант. Но… матушка ушла, Люба не отзывалась и не находилась, время шло. Я искал их, но попадал всегда не туда. А последняя попытка и вовсе растянулась надолго, по моему счёту прошло восемь лет, и пять — здесь. Меня как-то нашёл по моим записям Севостьян — не знаю, как ему это удалось, он отмалчивается. Нашёл, вернул домой, и тут случилась эта мерзкая история с доносом. Я немного помог ему в столице, а потом он сказал, что моя помощь потребуется и здесь. И вот… я здесь, и вы, милое дитя, тоже. И я благодарен господу за то, что дал дожить до этого дня.

Он замолчал, и мы с Мишей тоже молчали. Впрочем, Миша отмер первым.

— Постойте, Иван Алексеевич. Вы хотите сказать, что мифическая Ирина — это Лёля?

— Вот уж верно, мифическая. Потому что существовала только в моём воображении. Дочь Любы получила другое всё — другое имя, другое отчество, и фамилию тоже другую. И жила другую жизнь. Но как-то оказалась здесь, как же?

И он так взглянул на меня, что у меня внутри прямо сжалось что-то.

А я… я сидела, смотрела и боялась произнести даже про себя эти слова — «мой отец», потому что нет у меня привычки к таким словам, совсем нет. Мама, тётя Галя, бабушка Рогнеда. Отца нет, да много у кого его по факту нет, всегда, и в школе таких хватало, и потом тоже. Я привыкла, что его нет. А он всё это время был? Просто мой отец — попаданец к нам? Один раз попал, а в другой не смог? Господи, какой бред, да же?

Что говорить-то? Что говорят в таких случаях? Эй, кто там есть, меня жизнь к такому не готовила! Отец, который внезапно маг-некромант? Бабушка, которая ещё более суровый маг-некромант? Некромант в нашей хрущёвке? В хлебном магазине на углу соседского дома? Гоняет хулиганов от нашего подъезда? Встречает меня из школы? И готовит мне обед? И что там ещё можно делать, да, а она же делала, всё, просто руками, как все люди, никакой магии? Бросила поместье где-то здесь, и преподавание, чтобы заботиться о ребёнке, своей внучке, в наши двухтысячные и десятые?

Видимо, у меня на лице было написано всё это, и ещё немного, потому что Куницын вдруг стремительно поднялся, кивнул нам обоим и вышел куда-то из гостиной. А я взглянула на почти такого же растерянного Мишу, глупейше похлопала глазами и заревела, просто заревела.

Миша мгновенно оказался рядом и взял меня за руки.

— Лёля, я понял только то, что всё разрешилось, и разрешилось хорошо. И кем бы ты ни была, мне не нужен никто другой. Ты выйдешь за меня замуж?

Я не поняла, причём здесь замужество.

— Постой, но ты же говорил, что обещался кому-то?

— Да, некоей Ирине Ивановне Куницыной. Только никто не знал, что на самом деле она — Ольга Дмитриевна Филиппова, — улыбнулся он.

А до меня наконец-то дошло.

— Постой… ты должен был жениться на дочери этого… Ивана Алексеевича, а это я?

— Именно так. Правда, мы как раз успели обсудить это обещание, пока ты не появилась, и он меня от него освободил. А отец смотрел и посмеивался. Видимо потому, что уже знал. И молчал.

— Не был до конца уверен? — впрочем, я пока тоже до конца не уверена.

— Лёля, мне не важно, чья ты дочь. Потому что я люблю тебя. Ты можешь быть кем угодно, — он поцеловал одну мою ладонь, а потом другую. — И я хочу, чтобы ты стала моей женой.

— Если ничто этому более не препятствует — то я согласна, — выдыхаю и улыбаюсь. — Потому что я тоже люблю тебя, какое совпадение. Мне не нужен никто другой.

Больше можно не скрываться, да? А объявить о помолвке, и пожениться, как тут положено-то, сколько времени должно пройти? Никаких больших свадеб, частная церемония. И… жить с Мишей вот в этом славном доме, да? Просто жить, как люди? Детей родить? И будут они сероглазыми некромантами… Так можно было, да?

Мы ещё что-то говорили друг другу, мало вменяемое, но смысл был — что всё наконец-то хорошо. И целовались, да, совершенно позабыв о разных людях, которые сегодня обитали в этом доме.

Алексей глянул было, выдохнул, выскочил и постучался.

— Михал Севостьяныч, там Василь Васильич спрашивали — можно ли сейчас вас осмотреть.

— Полагаю, нужно, — произнёс непререкаемо старший Соколовский, тоже вошедший в комнату. — Его забрать?

— Василию Васильичу откроют портал, — быстро проговорил Алексей и испарился.

А Севостьян Михайлович уселся напротив нас. Мы переглянулись, я осталась в кресле, Миша поднялся.

— Мы с Ольгой Дмитриевной обвенчаемся, и как можно скорее. Я завтра же поговорю.

— Ты же, я слышал, не собираешься жениться на дочери Ивана, даже просил освободить тебя от обещания, — усмехался старший Соколовский.

— Не мог не попросить, ибо не знал. Мне нет дела, чья дочь Ольга, потому что есть дело только до неё самой. И я слышал, что некоторые известные московские фамилии весьма желали, чтобы она стала их частью. Но она здесь… и согласилась стать моей женой, — ответил ему сын.

Только что язык не показал, да.

— И что же, даже у отца барышни не спросишься? — Севостьян Михайлович продолжал усмехаться.

— Простите, — влезла я, — при всём возможном уважении к вам и вашему другу, я выросла, не зная его. И встретилась с ним совершенно случайно. Могла бы и вовсе не встретиться, как я понимаю. Поэтому… не ему решать, за кого мне выходить замуж.

— Как же, а наследство? Иван не из первых богачей, но у него кое-что есть.

— Я ничего не знаю о том наследстве, — покачала я головой. — Зато у меня есть мой стабильный доход, а работа для некроманта в этой губернии никогда не переведётся, так что — с голоду не пропадём.

— Узнаю Любу, — я и не заметила, как к нам вернулся Куницын. — Та говорила ровно так же. Милое дитя, вам не нужно беспокоиться. Вы безусловно унаследуете всё, что я имею, и приданое у вас будет завидное.

— А я, хоть и несомненно рад воссоединению семейства, желаю знать — можете ли вы, Ольга… — тут старший Соколовский запнулся, потому что, как я понимаю, не был уверен в отчестве, — доказать свои слова о вашем иномирном происхождении?

— Я держал в руках Лёлины документы, — сказал Миша. — И даже добывал их у скупщика краденого из Иннокентьевского.

— И ещё ботинки, — рассмеялась я, вспомнив. — Без тех ботинок я была, как без рук, а с ботинками — уже завидная невеста, вот. От документов куда как меньше пользы.

— И всё же, — не сдавался Мишин отец, — не могли бы вы нам их показать?

— Да пожалуйста, — я поднялась, оглядела всех. — Я к себе, ненадолго.

И впрямь, нужно было перевести дух. Шаг — и я у себя, слышу, как негромко переговариваются на кухне Лукерья и кто-то ещё. Иду туда — надо же, Варфоломей Аверьянович.

— Доброго вам дня, — кивнула, и хотела сбежать.

— И вам, Ольга Дмитриевна, — закивал Варфоломей.

Я не поняла, что стряслось, но Лукерья смотрела на него волком, а он выглядел растерянным.

— Всё ли хорошо? — спросила на всякий случай.

— Не уверен, но вдруг? — отозвался Варфоломей.

О да, вдруг?

Я кивнула обоим — разбирайтесь, мол, сами — и пошла к себе. Порылась в чемодане, нашла там среди вещей, которые почти не трогала, папку с документами — пластиковую, из дома. Просмотрела — ну да, всё на месте. Там же лежало то давнее Мишино письмо… достала его и убрала, нечего. Остальное можно показать. И шагнула обратно.

— Вот, взгляните, — сунула папку старшему Соколовскому. — Я понимаю, что для вас, наверное, доказательством послужило бы моё свидетельство о рождении, где указано, когда и где я родилась, и что мать моя — Любовь Дмитриевна Филиппова. Но увы, для устройства на работу оно бесполезно, как и вообще во взрослой жизни, а в момент попадания сюда я именно что устраивалась на работу. Пыталась.

Правда, тот покачал головой.

— Если я всё верно понимаю, то не смогу прочесть там ни слова. Иван, взгляни.

Господин Куницын принял папку, осмотрел все четыре угла, заглянул внутрь. Первым ему попался мой диплом.

— Диплом университета, и между прочим, с отличием, — сказал он даже с некоторой гордостью. — Учитель начальных классов. Значит, можно заниматься начальным магическим образованием в здешних суровых краях, нечего покойничков расспрашивать.

— А кто ж будет расспрашивать-то? Очередь желающих не стоит, — пожала я плечами.

— Да найдётся кто-нибудь, — отмахнулся он и сунул папку мне в руки. — Севостьян, бросай уже думать всякое, у меня, понимаешь ли, дочь нашлась, я же думал, вовсе её никогда уже не увижу!

— А у дочери — жених, — кивнул тот с неизменной своей усмешкой.

— Какой жених? — не понял Куницын.

— Да вот этот, — показал он на сына. — Они тут сговорились совершенно без нашего участия. И он просил тебя разрешить его от обета именно для того, чтобы тут же предложить руку госпоже Филипповой.

Лицо Ивана Алексеевича сделалось таким, что мы трое оставшихся рассмеялись разом и не сговариваясь. И не смогли объяснить появившемуся Зимину — что случилось и отчего нам так весело.

Но ведь всё хорошо, да? Значит, можно и посмеяться, вреда не будет.