Барышня ищет разгадки

26. Ночью и утром

26. Ночью и утром

Я прихожу в себя ночью, где-то. Ничего не понимаю.

Жесткая кровать, тонкий матрас, тонкое одеяло, которым я укрыта. И укрыта, между прочим, прямо в бальном платье. Бред какой! Зато на ногах шерстяные носки, извольте видеть.

Мне удаётся выпустить осветительный шарик, он получается слабым и тусклым. И вообще я слаба и разбита. И с удивлением ощущаю… дежа вю, вот так это называется.

Ведь мне уже случалось просыпаться ночью в этом месте и ничего не понимать. И если тогда я совсем не признала здешних мест, потому что не могла этого сделать никак, то теперь… да ведь меня же даже на ту же самую кровать уложили!

Больница в посёлке Иннокентьевском на станции железной дороги, где для меня всё когда-то началось. И куда я в последние разы приходила уже не как непонятная пострадавшая, но как специалист-профессионал. А сейчас что?

Слышу сопение, пытаюсь пошевелиться. Медленно, преодолевая слабость, держась за изголовье кровати удаётся сесть на постели, и оглядеться. И что же? На той кровати, что напротив моей, поверх всякой постели посапывает Алексей, человек Соколовского. Что же он здесь забыл?

Смотрю дальше. Не что, кого. И не забыл, а — приглядывает, видимо. Потому что ещё на одной кровати лежит сам Соколовский. И что-то подбрасывает меня, я ищу ногами какую-нибудь обувь на полу, ничего не нахожу, и прямо в тех шерстяных носках иду туда.

Он дышит, очень тихо, и бледный-бледный, и глаза закрыты. Я помню, да, отлично помню всю ту жуть, что выпала сначала мне, а потом нам с ним вместе. И не сказать, что хуже — когда я не могла даже и пикнуть под чарами Бельского, или же когда мы вместе стояли по колено в снегу против лисодемона.

Что же, выходит, демон — это служанка драконицы Фань-Фань? Понятнее, на самом деле, не стало — почему драконица позволяла ей охотиться на людей? Или как раз не позволяла? Или там что-то своё, нам неизвестное?

Она же что-то говорила о том лисе, которого развоплотил Бельский в погоне за своим желанием? Они были знакомы, и может быть, даже близки? Или как это вообще у них?

И я-то какого чёрта во всё это замешалась?

Я добрела до кровати Соколовского, тщательно осмотрела — лежит спокойно. Накрыт простынёй, под ней я увидела повязку, и тут же опустила обратно. Ну да, ему досталось от дурной лисицы, а иначе она бы подрала меня.

Что заставило меня присесть возле него? Я не целитель, я наоборот. Я никак ему не помогу. Аккуратно подоткнула простыню, дотянулась, накрыла поверх одеялом. Всё теплее, а у него, кажется, температура. И рана, и ещё в снегу стояли в бальной обуви, а она ж такая, чисто символическая, только для паркетного пола, никак не для улицы, даже если кожаная.

Я не сразу понимаю, что за звук слышу. А потом…

— Лёля, — тихо шепчет он. — Лёля, не уходи, пожалуйста. Хотя бы во сне не уходи.

Он говорит быстро, и едва слышно. Чтобы расслышать, мне приходится наклониться почти к его губам.

— Лёля, — повторяет он и шевелит пальцами.

Пытается поднять руку, у него не выходит.

— Наверное, это хорошо, Лёля, что у тебя жених. Это Авенир, верно? И отчего ты с ним не осталась? Придумали бы что-нибудь…

Ну вот ещё, меня прямо бесит, неимоверно бесит упоминание Авенира — сейчас. Потому что… не Авенир вчера закрыл меня от демона. Я благодарна Авениру за всё, что он для меня сделал, и за всё, чему научил, но… но…

Отчего слёзы-то, откуда? Капают прямо на его руку, пальцы шевелятся, слабо, но несомненно, и берутся за мою ладонь.

— Это неправда, Миша, — говорю я. — Он звал меня замуж, да, я не согласилась. А сказала просто так, чтобы тётки мои отстали, и не сватали мне никого, понимаешь?

— Лучше бы сватали, Лёля. Я дал клятву, как дурак. Фантому, призраку. Я никогда в жизни не видел ту, что считается моей невестой. И отец мой тоже никогда её не видел. Он год назад обещал мне найти её, чтобы мы с ней расстались, как подобает… и не нашёл до сих пор. Очевидно, не смог. Я и отца её не видел давным-давно, может, их и в живых-то нет? Я… недостаточно знаю и самого Куницына, чтобы искать, а дочь его — так и вовсе… Я дурак, Лёля, просто дурак. А ты — самая лучшая, самая невероятная, самая прекрасная. И другого такого мага тоже нет. И самая храбрая, тебя не испугали ни маги-преступники, ни демоны, никто. Я благодарен господу просто за то, что знаю тебя. За то, что смог встать между тобой — и демоном. Живи, Лёля. И будь счастлива. Зря ты отказала Авениру…

Он снова пытается пожать мои пальцы, выходит плохо.

— Глупостей не говори, да? Захотела — и отказала. Моё дело. И вообще молчи, нечего болтать, да? Найдётся твоя… невеста.

— Лучше пускай остаётся там, где она есть. Так я могу смотреть на тебя… ещё долго, пока не сбежишь. Пока не улетишь, пока не найдёшь своё счастье.

— Да какое к бесу счастье? Не смей умирать, понял? Ты моё счастье, а эта твоя… невеста пускай пеняет на себя. Где она была, когда ты её искал? Где она была, когда тебя драли демоны? Помогала? Держала защиту? Отбивалась вместе с тобой? Звала на помощь? Утрётся она, ясно?

Господи, что я такое говорю? Зачем? Маги не нарушают клятв, даже если толком не знают, кому их дали.

Он пытается пошевелиться, у него не выходит, вместо дыхания — какие-то невнятные хрипы. Мне становится страшно, я подскакиваю и бужу Алексея.

— Алексей, зови кого-нибудь, барину твоему совсем плохо, слышишь, как хрипит?

— Мигом найду, Ольга Дмитриевна, храни вас господь! — он тут же подрывается и бежит в коридор, и зовёт кого-то, и сначала возвращается сам, а потом приходит откуда-то Зимин, и они начинают что-то делать.

Очевидно, спасать.

А я ложусь на свою кровать и отворачиваюсь к стене — чтобы никто не видел снова побежавших слёз.

Наутро после осмотра Василия Васильевича меня отправили домой. Он сказал — всё со мной хорошо, нужно только хорошенько пропариться в бане и пить чай с мёдом и лимоном, и обязательно сытно поесть. Порталом Болотникова, который оказался у Зимина, меня мигом отправили на Третью Солдатскую, где охали и ахали Лукерья с Надеждой, и с ними за компанию Варфоломей.

— Лукерья Семёновна, приглядите, будьте ласковы, — говорил Зимин, и уточнял что-то про процедуры и отвары.

— А что с Соколовским? — я дождалась, пока Лукерья ушла готовить отвар, а Зимин собрался уже отбывать, можно сказать, тормознула его на пороге.

— Думаю, всё будет хорошо, он у нас крепкий, — улыбнулся Зимин. — Жар спадёт не сегодня, так завтра, а дальше — сильный организм мага, должен быстро восстановиться. Когти у вашей лисицы больно непростые, но яд вытянули, дальше уже проще. Вы же сегодня непременно спите, а там видно будет.

— Вот и хорошо, — вздохнула я. — Буду спать.

Он отбыл приглядывать за Соколовским, а я осталась, и позволила напоить меня какой-то заваренной травой, и накормить похлёбкой, и сводить в баню, а потом — чай с мёдом и малиной, всё, что доктор прописал.

— Как так вышло-то, — вздыхала Надежда. — Где та тварь вас нашла-то!

— На балу и нашла, — что уж, все знают, наверное.

Но оказалось, что из бывших на балу далеко не все вообще что-то поняли. К моим поздним вечером приходила соседка Василиса, которая на том балу как раз была, и поведала о финальном переполохе — когда часть гостей-магов куда-то рванула, а в соседнем фойе нашли хладное тело Бельского, все догадались, что дело неладно. Правда, господа Пантелеев и Черемисин не допустили паники, и прежде чем отправиться за нами на Иерусалимское кладбище — назначили тех, кто смотрел за порядком и не допустил паники.

Значит, это было Иерусалимское кладбище, понятно. Ну да, тут поблизости. Но почему именно туда? Чтобы ни с кем не столкнуться? Или ещё что-то, о чём мы не знаем?

И Бельского, значит, загрызли. Почему мне его ни чуточки не жаль, спрашивается?

— А что с китаянками Черемисина? Кто-нибудь что-нибудь говорит?

— Чего не слышала, того не слышала. Но спрошу, — с готовностью откликнулась Надежда. — А вы, барыня, поспали бы. Мало ли, если барин Михаил Севостьяныч шибко ранены, то когда ещё на ноги-то поднимутся, вам же снова придётся за него упокойничков расспрашивать, а вы ещё пока сами не больно-то хорошо на ногах стоите! Алексей-то Мирофаныч забегали и говорили, что с барином дело плохо, но Василь Васильич его спасают, и верно, спасут.

— Да, должен спасти, всё так.

— Вот и спите, пока вас никуда не дёрнули!

Совет был более чем разумен, и как бы мне не было муторно на душе, надобности тела взяли своё, и я уснула. И спала долго и без сновидений. Наверное, всё дело в том отваре от Зимина, который готовила мне Лукерья. Или ещё в чём… в общем, проснулась я уже на следующее утро, и даже засветло.

Сил хватило для того, чтобы подняться, умыться, одеться и выйти наружу. В нашей кухне Лукерья что-то толкла в ступке, Надежда резала морковку и лук на новую похлёбку, пахло пирогами. У стола сидел Алексей и пил чай.

— Ольга Дмитриевна! Радость-то какая, я хоть барину скажу, что вы на ноги поднялись, он порадуется! — возгласил он первым делом.

Лукерья оглядела меня своим обычным хмурым взглядом, а Надежда просияла улыбкой. Всё, мол, хорошо, сейчас будет каша с маслом и пироги с чаем.

— Доброго дня всем, — я тоже присела к столу с краю, чтобы не мешаться. — И что барин? У Зимина?

— Сегодня обещали отпустить, чаю вот выпью — и меня туда заберут, а после обеда Василь Васильич просил, чтобы Матвей Мироныч поспособствовал домой барина доставить. Всё ж дома-то и стены помогают, это всем известно, а стены у нас тёплые, хорошие, издавна заклятые.

Да, помню, какой-то странной принцессой, которая умела это делать. Наверное, и впрямь поможет.

— Что ещё слышно? Есть ли распоряжения обо мне? — наверное же сообщили, если что-то нужно?

— Матвей Мироныч просил вас дать ему знать, как проспитесь, — тут же ответила Надежда. — Но вы всё ж равно сначала поешьте, служба — она ж никуда не денется, а поесть надо!

С этим я согласилась, и поела — хоть сначала и не хотелось, но это до первой ложки, а дальше — здоровый аппетит мага, всё в порядке. Алексей отбыл к Зимину — ему открыли портал, причём сам Зимин, а я пошла к себе — с Зиминым я тоже поговорю, но чуть позже, а пока — начальство, и что у нас вообще происходит.

Болотников откликнулся сразу же.

— Рад слышать, Ольга Дмитриевна. Вы уж с Зиминым тоже свяжитесь, пускай он посмотрит и скажет, готовы ли вы к дальнейшим действиям. У нас пока спокойно, новых жертв нет. Госпожа Фань-Фань дала обещание не покидать черемисинского дома, о её камеристке нет ни слуху, ни духу, а все остальные в порядке. Кроме смертушки нашего, но тот, говорят, тоже на поправку пошёл. Ждём, чтобы Зимин разрешил ему если не действовать, то хотя бы соображать и слушать, а там — соберёмся все и подсчитаем наши силы. Пока же — восстанавливайтесь и радуйтесь передышке.

Это всё звучало разумно и хорошо. И у меня, что говорить, отлегло немного, когда мне несколько человек сказали, что с Соколовским всё более-менее благополучно.

По хорошему, нужно было связаться с ним самим. Но вдруг он пока не в силах беседовать по магической связи? Или ему не до того, у него там процедуры от Зимина и осмотры и что ещё бывает?

Или, всё же, связаться?

Ладно, подождём.

Я снова дремала, потом меня тормошили и снова кормили, и за окном сумерки сменились ночью. Часы сказали — девять вечера, вроде бы ещё не совсем поздно. Попробовать позвать? Не ответит — так не ответит.

Решилась, позвала. Не ответил.

Не страшно, да? Например, спит. Или просто не имеет сил для того, чтобы услышать вызов, не говоря уже — ответить на него. После ранения и температуры — это нормально, ничего страшного.

Я ещё полночи придумывала себе какие-то соображения, они виделись мне какими-то неубедительными. А спрашивать Алексея я не решилась, потому что… не решилась, в общем, и всё. И уснула.

А на следующее утро, которое для меня снова настало уже засветло, меня вызвал Болотников и сообщил, что совещание в два пополудни, и где бы вы думали? Дома у Соколовского.