Белая кость

11

Бекешев часто вспоминал учебу в диверсионной школе и говорил себе, что это был лучший год его жизни, хотя и трудно было невероятно, особенно поначалу. Преподаватели выжимали из них двадцать семь потов каждый день, и не все выдержали. Занятия начинались в семь тридцать в лагере (огромный огороженный участок со служебными помещениями и выходом на лесной массив) под Москвой, куда можно было добраться на местном поезде по Николаевской дороге и пробежать — иначе опоздаешь — через лесок около версты по малозаметной тропинке. Курсанты — все новоиспеченные офицеры из разных юнкерских училищ — переодевались в солдатскую форму, в которой они проводили весь день, и рапортовали о прибытии. Желающие остаться на ночь, делили комнату с двумя сотоварищами. Поначалу все так и делали, ибо никаких сил на то, чтобы поехать в город не оставалось. А через месяц, два, попривыкли, втянулись в эти сумасшедшие тренировки и уезжали на ночь в Москву.

Бекешев был одним из первых, кто сполна вкусил радости разбитного московского бытия. Да и как может быть иначе, если ты живешь не только на нищенское офицерское жалованье. Есть деньги! И тогда рестораны распахивают перед тобой двери, ты желанный гость на балах — этих ярмарках московских невест, нет отбоя от приглашений на пирушки в теплых компаниях, тебя легко проводят за кулисы модного московского кафешантана и знакомят, знакомят!.. И женщины, от вида которых сразу закипает кровь, поворачивают свои прелестные головки в твою сторону и непроизвольно облизывают губки.

В результате оказалось, что дополнительные пятьсот рублей в месяц к его офицерскому жалованью, даже удвоенному — совсем небольшие деньги. Просто никакие! Он опомнился, когда от десяти тысяч осталось не более трех с половиной. Куда все ушло? Ну да! Оперетка и цветы с золотым браслетиком актрисульке… В оперу пошел было один раз и заснул. Лихач с бубенцами, и с этой актрисулькой в обнимку, когда чувствуешь ее податливое молодое тело, слышишь жаркий шепот, обещающий все наслаждения любви, ловишь ее мягкие губы… Он редко приходил один в уютную двухкомнатную квартирку, которая располагалась на втором этаже доходного дома в одном из арбатских переулков. Надо заметить, что его женщины были разными и внешне, и по характеру, и по положению в обществе, но ни разу не случилось ни одного скандала, не говоря уж о битье посуды и женском визге. Дамы, к своему удивлению, легко подчинялись этому двадцатилетнему парню, хотя многие были старше него, опытнее (к слову сказать, Дмитрий был переимчив в постельной учебе), прошли через всякое, включая мордобой… Но у Бекешева был природный дар обращения с женщинами — укрощал их без унижения. Они становились послушными, и при этом даже изначально холодные превращались в нимфоманок в жаркой постели…

А какие в Москве вечера! Дмитрий не помнит ни одного раза, чтобы он скучал в компаниях, где собиралась разношерстная публика: художники, писатели, композиторы, издатели, газетная мелюзга, офицеры, владельцы скаковых конюшен и жокеи, брокеры, биржевые спекулянты, темные личности с галстучными булавками, в которых сверкали слишком крупные бриллианты, чтобы быть настоящими. И вино, вино… Пили за все — за военных, штатских, великую Россию, за будущие победы, армию, женщин… Да никаких денег не хватит!

Он вовремя остановился. Первым делом бросил карточную игру — ему хронически не везло. Хватило ума понять, что везение рождается вместе с человеком и нет никакой возможности переломить судьбу. Одноразовая удача или неудача ничего не меняет. Поэтому в один прекрасный вечер, встав из-за стола, где он оставил очередные триста рублей, он сказал своим партнерам, что это последний вечер, когда они видят его играющим в карты. Ломберный столик слышал на своем веку сотни таких клятв, которые всегда нарушались, и потому партнеры только усмехнулись. Они не знали подпоручика, иначе б не улыбались. Не так резко, но с той же решимостью отказал собутыльникам, которые хорошо притворялись его друзьями, хотя он никогда их за друзей-товарищей не держал. С женщинами стал разборчивее — кокотки, специальностью которых было вытягивание денег из таких Бекешевых, получили от ворот поворот. Дмитрий научился отличать корыстный интерес от влечения, которое испытывали к нему многие дамы из его окружения. Не знал угрызений совести, затевая интрижку с очередной замужней особой, с мужем которой был шапочно знаком.

Надо заметить, что оба брата почувствовали финансовое облегчение, когда младший Бекешев бросил куролесить. В ответ на просьбы о дополнительном «вспомоществовании» Павел исправно слал деньги и ни разу не упрекнул брата в мотовстве. Родителям об этом не сообщал, зная наперед негативную реакцию отца.

Кстати, у Павла не было чувства вины перед братом за доставшееся ему наследство. Через два дня после беседы Дмитрия с отцом у них состоялся мужской разговор в том же кабинете. Но теперь их не разделял письменный стол — они сели в кресла по одну сторону. А на стол поставили три бутылки вина, бокалы и домашний сыр. Разговор был долгим и не только о наследстве. Более того, о нем почти не говорили. Старший брат увидел, что Дмитрий искренне согласен с решением родителей, и этого было достаточно. Они беседовали обо всем как близкие друзья. В такие минуты приходит вызванная доверием полная откровенность. За полночь, когда дом уснул и подошел конец второй бутылке вина, Дмитрий открыл третью, наполнил бокалы, и Павел вдруг сказал:

— Знаешь, Дима, я ведь тебе жизнью обязан.

— Что?! — рука Дмитрия с бокалом вина застыла в воздухе. Он поставил его на стол. — Как это жизнью? Я не помню, чтоб я тебя из воды вытаскивал или от ножа прикрыл… Если ты о медведице, так я себя спасал в первую голову. Что-то ты разошелся сегодня, Паш… Может, хватит с тебя? Иди-ка ты к жене…

— Ты свой приезд в Питер помнишь? — Павел поднял бокал и протянул вперед, как бы приглашая чокнуться.

— Ну? — младший брат не принял приглашения.

— Вот тогда. Я ведь хотел покончить с собой из-за той женщины. А ты приехал, и все показалось таким глупым…

— Не помню, чтоб я что-то умное говорил…

— А ты ничего такого и не говорил. Просто я смотрел на тебя и думал: «Вот брат мой приехал из-за меня, а я дурак и эгоист… Ведь всех убью своим самоубийством. Не стоит она того, эта дрянь… Разве можно из-за такой?.. И почти сразу после тебя повстречал Иру. Тебе понравилась невестка?»

Дмитрий честно пожал плечами:

— Паш! Тебе соврать или как?

— Мне все равно. Но все же лучше «или как».

— Я с ней знаком три дня только и полюбить не успел. Давай выпьем за Ирину Давыдовну Бекешеву, — Дмитрий тоже поднял бокал, и они чокнулись.

Третью бутылку допивать не стали.

Павел знал, что брат обязательно перебесится, а сейчас он отдает дань свободе, которую ощутил, надев офицерский мундир. Хотя, какая может быть свобода у молодого офицера?

Учеба в московской жизни занимала главное место, потому что от того, как усвоишь предмет, зависела жизнь.

Первый же день, когда они дружно встали при появлении в классе первого преподавателя — того самого штабс-капитана, который открывал дверь Бекешеву, начался с сюрприза. Сутуловатый офицер осмотрел будущих диверсантов и отрицательно покачал головой:

— Нет! Не годится — вы все будто аршин проглотили. Да вас сразу выделят в любой толпе — офицер! А мне нужен штафирка, мимо которого патруль пройдет и вслед плюнет. Вам, господа, придется, в прифронтовой зоне поработать, и не у нас в тылу — у них!.. Так что попрошу вспомнить, как шпаки ходят. Как учило вас начальство насчет походки шпаков? — вдруг обратился он к Бекешеву.

— Ходят, как брюхатая попадья, — с секундной запинкой ответил Дмитрий, когда дошло, какого ответа от него ждут.

— Еще как? — обратился штабс-капитан в другому курсанту.

— Как вошь по мокрому снегу, — тут же ответил курсант.

— Еще? — вопрос к третьему курсанту.

— Как разочарованная свинья, — последовал мгновенный ответ.

«Все одинаково», — разочарованно подумал Бекешев. Эти выражения он слышал из уст своих командиров, когда те приучали его к военной осанке. Циркуляр рассылают из военного министерства, что ли?

— Да! — согласился с его мыслями штабс-капитан. — Велика матушка Россия, а определения везде одни те же. Чтоб через неделю от вашей выправки ничего не осталось. Согните плечи, господа, глаза в пол, голову набок!.. Но! — Караев поднял палец в воздух, и все вдруг увидели, что штабс-капитан распрямляется. Секунды прошли, и перед ними стоял идеальный гвардеец — хоть сейчас на парад. — Если на вас будет форма врага, например немецкая либо австрийская, тут уж будьте любезны соответствовать…

Штабс-капитан помолчал немного и заговорил совсем другим тоном, дав понять, что преамбула завершена:

— Итак, начинаем занятия. Вас здесь почти тридцать. Через год останется половина. Вы думаете, больше? Хорошо! Буду только рад ошибиться. Каждый день до зимы независимо от погоды будет начинаться с пятиверстового кросса. Это будет действительно кросс, а не беговая дорожка. Зимой — лыжи, которые сами себе купите.

Курсанты невольно переглянулись — они были иначе воспитаны. Экипировка им выдавалась.

— Выходи на улицу! — резко приказал штабс-капитан и почти бегом направился из аудитории. — Первый раз побежите со мной. Запоминайте дорогу. Второй раз с вами не побегу. Стар я уже для таких упражнений. А вам, господа, эта дорога будет сниться и через десять лет. За мной!

Он быстро двинулся к лесу, как будто бежать надо было не версты, а триста саженей. Курсанты рванули за ним.

Лес сразу обступил их, стало темно, и тропинка, по которой они бежали, почти не проглядывалась в сумраке. Бекешев успевал следить за мелькающей спиной штабс-капитана и отмечать лесные ориентиры: ствол с ободранной корой, муравейник — два по обе стороны тропки, поваленная сосна с вывороченными корнями, валун размером с медведя, перекрестившие друг друга березки, резкий спуск под горку, ручей… Он не уставал, более того, наддал слегка и почти поравнялся со штабс-капитаном.

— Назад, подпоручик, — тут же осадил его командир, дыша почти без напряжения. — Ваше дело сейчас товарищам помочь с ориентирами. Не все, как вы, лес видят…

«Они и это обо мне знают», — подумал Дмитрий, послушно отставая от штабс-капитана. Присоединился к остальным.

— Господа, малина справа…

— Ягодки захотелось? — задыхаясь, спросил его кто-то сзади.

— Ориентир. Завтра вы этой спины не увидите, — он ткнул пальцем в фигуру, мелькающую среди деревьев.

— А завтра я не побегу, — выкрикнул тот же голос. — Срежу по лесу и выйду к финишу. Нашли идиотов бегать…

— А послезавтра вы вылетите отсюда пробкой, ибо я доложу. Мне не нужен напарник, который врет и невынослив. Я не смогу положиться на такого в деле, — жестко ответил Бекешев и повернул голову, чтоб узнать, кто это выкрикнул.

— Да не выслуживайтесь вы. Как вас по званию? — произнес легко бегущий рядом курсант, белобрысый крепыш.

— Подпоручик Бекешев к вашим услугам. Сегодня после занятий разберемся и с вашими словами, — решил не спускать хамство Бекешев и повысил голос, не снижая при этом скорости бега: — Господа! Попрошу поприсутствовать после занятий в четыре. Всех касается…

Курсанты собрались в небольшом зале общежития. Никого из преподавателей не было. Слово взял Бекешев. Он был краток — не умел говорить помногу, да и не считал это нужным. Собеседник должен быть не глупее его, а иначе не о чем разговаривать. Разжевывать надо нижним чинам и дуракам.

— Господа офицеры! Подпоручик Бекешев к вашим услугам. Буквально два слова. Отобрав нас в эту школу, нам доверили жизни людей. Всем офицерам это доверяют. Взвод, роту… Но в нашем случае на карту может быть поставлена судьба полка, дивизии, армии… И если сейчас, здесь, в этой школе, офицер способен соврать в малом, то тем более он будет способен соврать в великом — это, надеюсь, всем понятно. Во что это выльется — не мне вам говорить. В «Александровке» нас приучили не врать. Думаю, всех учили тому же. У меня все.

Эх, молодость, молодость! Двадцатилетний Бекешев выступал перед такими же молодыми людьми, которым в голову не пришло опровергнуть его высокопарные слова о судьбе армии — они в это верили! Верили, что их «работа» за линией фронта поможет решить судьбу сражения… Они уже считали себя элитой армии, хотя прошел только первый день их учебы, которая превратит их в диверсантов или прифронтовых разведчиков. Их экспериментальный курс так и остался единственным. В военном министерстве рассудили, что тратить деньги на подготовку офицеров к диверсионной работе — слишком большая роскошь. Таких людей можно набирать из тех же казаков. Так и делали — пластуны навсегда вошли в военную историю. А из тех, кто учился вместе с Бекешевым, почти никто не уцелел в мясорубке Первой мировой. Сама школа-то оставила следы только в финансовых архивах, замаскированная там под какое-то научное заведение для нужд российской армии.

Кстати, наш герой невольно поспособствовал тому, что на школу обратили пристальное внимание в верхах и решили прикрыть. Но, не будем забегать…

— Господа, — встал один из курсантов. — Я считаю, что подпоручик Бекешев прав. Мы должны быть предельно честны, и те, кто не потянет учебу, должны будут об этом сказать сами. Лично я, например, еле дышу после сегодняшних занятий и ни в какую Москву уже не поеду. Хочется вымыться и хорошо поспать. Если через месяц не втянусь — уйду. Еще кто-то хочет высказаться?

Молчание было ответом.

— Эта тема закрыта. Но я не закончил, — Бекешев повернулся к крепышу. — Вы, господин прапорщик, меня оскорбили, и я вас вызываю. Выбор оружия за вами.

Все в комнате сразу же напряглись. Лица стали строгими. С какой стати дуэль, этот пережиток прошлых веков? Что произошло между ними, если в первый же день один из них посчитал себя настолько оскорбленным, что хочет смыть обиду кровью? Когда они успели настолько поцапаться?

Бекешев сам Дрогнул, испугавшись, что крепыш поймет его буквально. Нет, он этого не допустит — объяснит, что имел в виду, хотя, может быть, уже опоздал? Как же быть? Ведь ответ на его глупость во все века был один: вызванный на дуэль называет вид оружия. Тысячи и тысячи погибли из-за слов «я вас вызываю» и нескольких им подобных. Дмитрий даже взмок и проклинал себя, что поставил прапорщика в безвыходную ситуацию. Вот уж точно — вылетевшие слова обратно в глотку себе не впихнешь. Надо объяснить, надо…

А прапорщик улыбался, взглядом оценивая Бекешева, — крепенький, но ничего особенного. Он с ним справится. Пусть не рассчитывает, что они искалечат друг друга из-за дворянской фанаберии. Сейчас этот фанфарон увидит, что такое настоящий английский бокс. Он ему подпортит внешность на недельку, другую и излечит от самоуверенности.

— Прапорщик Фадеев к вашим услугам. Мое оружие — голые руки.

Через месяц Дмитрий признался прапорщику, как был обрадован и каким идиотом себя чувствовал после своих слов о вызове и выборе оружия. Но сейчас он тут же добавил, как будто боялся, что прапорщик передумает:

— И ноги! Можно тоже голые…

— Как вам угодно, — пожал плечами Фадеев, удивляясь странному дополнению.

— Угодно, угодно, — согласился Бекешев, испытав прилив благодарного чувства к этому прапорщику, который инстинктивно все понял правильно.

— Время и место? — деловито спросил Фадеев.

— Сейчас и на улице. Драться надо уметь везде. Так что на травке, господин прапорщик, на травке… Вы готовы?

— Я-то готов, — приятно для глаз улыбнулся Фадеев.

— Однако, господа, — вмешался еще один офицер. — Если это дуэль, то выбор оружия в высшей степени странен. Он больше подходит пьяным извозчикам, которые в трактире решили выяснить отношения и в помещении им тесно. Не размахнуться толком, чтоб в ухо дать. Вы же дворяне…

— Я — нет, — даже с некоторым вызовом ответил Фадеев.

«Как мне повезло, — подумал Дмитрий. Дворянин мог бы выбрать оружие, и мне пришлось бы долго объясняться… А чего я, собственно, хотел, когда потребовал сатисфакции? Ведь о борьбе думал, чтоб все увидели, какой я есть молодец!.. Ну и на место поставить. Но тогда нельзя было заикаться об удовлетворении… Мне же в голову не пришло узнать, кто он… а я не могу драться на дуэли с простолюдином. Прапорщик это помнит! А я забыл, дурак!»

— A-а, — понимающе кивнул офицер.

— Что значит «а», господин офицер? Не имею чести знать вашего звания, — тут же ощетинился Бекешев. Родители воспитывали его в понимании, что дворянство не привилегия, но дополнительные обязанности и самоограничение. Дмитрия бесило, когда в его присутствии кичились дворянством и требовали от «простолюдина» особого к себе отношения.

— Мое «а» означает, господин подпоручик, что вы не можете вызвать прапорщика на дуэль. Кодекс еще никто не отменял, — не дрогнул офицер. — Со мной — когда угодно. Подпоручик Жданов к вашим услугам. А намеков никаких не было.

— Если нет намеков, тогда окажите нам честь быть нашим общим секундантом, — Бекешев благоразумно решил больше не ссориться. Не хватало еще заслужить репутацию задиристого петуха.

— Какие условия э-э… дуэли? — после недолгого молчания спросил офицер.

Фадеев и Бекешев переглянулись. Они уже ощутили друг к другу симпатию, и драться им расхотелось. Но вокруг стояли курсанты.

— До первого падения на землю? — неуверенно спросил Фадеев и, усмехнувшись, дополнил: — Или до первой кровянки?

— Можно и лежа драться. Так что до вынужденного падения, — уточнил Бекешев, отметая для себя возможность получения удара по носу.

— Принято, — ответил Фадеев, не очень понимая, как можно драться лежа. Когда он врежет этому Бекешеву, тому будет не до драки.

Прапорщик пошел к выходу, разминая плечи.

Когда все толпой пошли за ним, к Дмитрию подошел курсант.

— Прапорщик Некрасов, — представился он. — Будьте осторожны. Так разминаются боксеры перед боем. Я немного занимался.

— Спасибо, прапорщик, — Бекешев потряс кистями рук. — А вот так, как я сейчас, знаете кто делает?

— Нет, — прапорщик с любопытством взглянул на Дмитрия, ожидая узнать нечто новое.

— Я тоже никого не знаю, кроме себя, — засмеялся Бекешев.

Когда курсанты образовали круг, Бекешев с удивлением увидел среди зрителей преподавателей школы. Сегодня у них были занятия по подрывному делу, немецкому, холодному оружию, фортификации. Все эти учителя были здесь. И не только они — даже сам начальник школы подошел. Никто не собирался останавливать дуэлянтов. Это было не юнкерское училище — здесь драки такого рода только поощрялись.

Бекешев, не садясь на землю, стянул сапоги и отстегнул ремень. С удовольствием попрыгал по холодному травяному покрову. Фадеев совсем снял гимнастерку, майку и обнажил тело по пояс, демонстрируя развитые от постоянных упражнений мышцы.

— Э-э, сходитесь, господа, — нуверенно дал команду Жданов.

Он не знал, как начать эту необычную схватку. Очень скоро все знали, как подавать команды, ибо борцовские дуэли стали главным источником отработки приемов, которым курсантов учил штабс-капитан Караев. С легкой руки Бекешева фраза «Я вас вызываю» стала рутинной. Дмитрия вызывали чаще других, не только потому что штабс-капитан советовал «вызвать» Бекешева, если кому-то не давался прием. Просто с подпоручиком было сложнее, нежели с любым другим курсантом. Бекешев не отказывал сокурснику в помощи, и зачастую в «дуэлях», разбившись на пары, сражались сразу несколько курсантов. После схватки участники подробно разбирали элементы того или иного приема. Вызовы следовали один за другим, никто не отказывался «драться», такого курсанта просто не поняли бы.

Штабс-капитан Вадим Петрович Караев, гениальный самородок, создал науку самообороны против пистолета, ножа, винтовки, саперной лопатки — через много лет создатели великого самбо творчески использовали его заметки, извлеченные из архивов ВЧК, где офицер погиб в проклятом восемнадцатом во время красного террора, который развязали большевики в отместку за покушение на их вождя. Караев не имел к этому отношения. Прими он в этом участие, лежал бы вождь мирового пролетариата, откинув ботинки в сторону, и не дергался. А создатели самбо не включили Караева в соавторы. Будем считать, что не могли.

Дмитрий увидел, как стремительно надвигается на него Фадеев, по-боксерски раскачиваясь телом и закрывая руками подбородок и живот. В мгновение он оказался рядом и резко выбросил левую руку вперед. Прямой удар был неотразим для человека, который никогда не занимался боксом. Но Бекешев и не собирался отражать его. Он изящно пригнулся и успел отскочить в сторону, избежав и апперкота правой.

Еще несколько раз бил Фадеев, но каждый раз его удары только рассекали воздух — реакция у Дмитрия была феноменальной, движения легки и скоры. Фадеев начал удивляться: в чем дело? Он никак не может попасть в этого подпоручика. Тот прыгает от него мячиком в разные стороны, проскальзывает под вытянутой рукой, почти задевая головой подмышку, и еще успевает нанести легкий удар по корпусу, как бы напоминая, что тоже дерется.

«Пора кончать», — подумал Бекешев. Он подпустил Фадева достаточно близко, резко присел на одной ноге с одновременным поворотом к Фадееву боком. Уперся рукой в землю, вторую ногу заученно выбросил вперед и подсек. Фадеев рухнул на траву, не поняв, как он получил удар по ногам, если его противник почти лег на землю.

— Все! — немедленно поднял руку Жданов. — Победа за Бекешевым.

— Это случайность! — вскочил на ноги Фадеев.

— Нет! — вышел из круга зрителей Караев. — Все было по правилам. Вы проиграли схватку. — Повернулся к Бекешеву: — Где учились подсечке?

— На родине, — ответил Дмитрий. — Еще пацаном был.

— Как насчет того, чтоб со мной сейчас? Не устали, надеюсь?

Дмитрий замялся. Уложить любого курсанта — это одно дело. Преподаватель — совсем другая песня… Он положит и Караева, это ясно. И что после? Какими глазами курсанты будут смотреть на такого учителя? Может, поддаться?

— Не вздумайте мне поддаться, подпоручик. Не надо беречь мой авторитет, я о себе позабочусь, — догадался о его мыслях Караев. Он уже снимал сапоги. — Если вы это сделаете, я перестану вас уважать. Как определим победителя?

— Успешный болевой прием, — поставил условие Бекешев, вспомнив, что в школе Муссы Алиевича только так выявлялись победители поединка.

Они сошлись в схватке, и скоро никто не остался равнодушным, глядя на стремительное мелькание рук, ног, изгибы тел, захваты и броски. Бекешев сразу забыл, что хотел поддаться, — после первого же выпада штабс-капитана. Это была атака профессионала. Караев оказался равным ему, и потому все мысли подпоручика были только о победе. Штабс-капитан получил пару ударов ногой в грудь и один по голове, сам ответил бросками, без пощады швыряя Бекешева на землю. Они постепенно зверели, и крики, которыми зрители поддерживали их, стали постепенно затихать. Курсанты переглядывались между собой, но никто не рисковал встрять между ними — сомнут, искалечат да еще и не заметят в горячке… Хотя никакой горячки не было. Взаимная злость не мешала им холодно выискивать слабые места друг у друга.

— Прекратить! — услышали они командный голос начальника школы.

Инстинкт дисциплины сработал в Бекешеве, и он приостановился. Этого оказалось достаточным, чтобы Караев, захватив руку Дмитрия, заставил его перевернуться в воздухе. Штабс-капитан не стал ни проводить болевой прием, ни имитировать смертельный удар ногой по голове. Мгновенно сообразил, почему удалось легко бросить Бекешева. Отпустил руку и помог подпоручику встать. Разойдясь в разные стороны, они церемонно поклонились друг другу.

Показательный бой сыграл большую роль во взаимоотношениях между преподавателями и курсантами. Учителя увидели, что в школу пришли молодые офицеры, уже умеющие постоять за себя, — у каждого было нечто свое, что отличало его от других. Один умел хорошо фехтовать, другой прекрасно стрелял… Для преподавателей курсанты очень скоро стали новыми товарищами, которых надо обучить профессии разведчика. Субординация соблюдалась во время занятий — все указания и приказы выполнялись беспрекословно. А вечером учитель и курсант могли даже выпить на брудершафт и потрепаться на любые темы. В этой школе разница в звании и возрасте не имела почти никакого значения.

Караев подружился с Бекешевым. Со временем он начал говорить «ты» молодому человеку. Они развлекались вдвоем, вели задушевные беседы, выпивали, хотя Бекешев не был большим любителем спиртного и в этом виде спорта никогда даже не пытался соревноваться с новым другом, безоговорочно отдавая ему первенство. Но на борцовском ковре не было уступок. Часто они устраивали показательные бои, где капризная виктория переходила от одного к другому. Вечерами, оставшись вдвоем в тренировочном зале, они разрабатывали новые приемы, бессознательно повторяя путь мастеров восточных единоборств.

Дмитрий писал учителю об этих разработках и всегда получал ответы с одобрением или критикой, которая порой была уничтожительной. В таком случае они либо отбрасывали прием, либо доводили до ума.

Караев хотел познакомиться с Муссой Алиевичем.

Он долго и терпеливо обучал Дмитрия кидать нож. Ничего не получалось поначалу — нож летел сильно, но не вонзался в горло манекена или в доску с нарисованными на ней кругами. Уже все научились с кажущейся легкостью вонзать оружие в указанную Караевым цель, а Дмитрий никак не мог освоить это искусство. Как он завидовал другу, когда тот снизу без замаха швырял финку, и она всегда втыкалась почти в центр круга.

— У тебя нет уверенности в себе, — говорил ему штабс-капитан. — Когда ты стреляешь из револьвера, я вижу, что ты не думаешь о том, попадешь или промажешь. Ты просто стреляешь! Тебе равных в школе нет по стрельбе с бедра с двух рук. В чем дело? Не думай о попадании, смотри в точку и работай кистью. Ты все делаешь правильно. Бросай нож без мыслей. Не думай! Бросай!.. Есть!.. Еще раз! Есть!!! Попробуй теперь у меня промазать — из школы выгоню за бездарность!

Месяц прошел, пока Караев с радостью выкрикнул эту угрозу.

Дмитрий передавал все, что узнал и усвоил от Муссы Алиевича, не только штабс-капитану, но и сотоварищам. С его подачи были закуплены манекены, и на них курсанты оттачивали свое мастерство. Постепенно все, кто удержался в школе, стали бросать манекены и своих приятелей через голову, бедро, делать подсечки, ножницы, одним рывком швырять на землю «противника» при ходьбе навстречу друг другу…

Но никто даже не пытался сравняться с Дмитрием в умении драться ногами. Бекешев прошел эту науку в юношестве, когда тело поддается умелой тренировке, в результате которой не составляет великого труда забросить ступню выше головы и нанести такой удар, после которого противник никогда не поднимется.

В школе Дмитрий с благодарностью вспоминал все растяжки, через которые его безжалостно протянул Мусса Алиевич.

Караев преподавал науку убивать голыми руками. Великолепно зная анатомию человеческого тела, он на манекене показывал смертельные точки, куда надо бить, чтобы враг умирал быстро и без мучений. О многом Бекешев знал: об уязвимости позвоночного столба, глаз, шеи, слабости височной кости, но никогда, например, не задумывался о переносице. Что сильный удар по ней, нанесенный снизу вверх, убивает человека мгновенно. В письме своему учителю он рассказал об этом. В ответ получил от Муссы Алиевича подробные рисунки — куда и как надо ударять! И Бекешев учился наносить такие удары, доводя мастерство до автоматизма. Он как-то раз поймал себя на мысли, что разглядывает немногих пассажиров раннего поезда именно с этой точки зрения — кому и куда надо нанести удар, чтобы убить. Так однажды медсестра — его недолгая любовница — призналась, что разглядывает руки людей с точки зрения попадания иглой в вену. Ей было смешно, что профессия настолько влезла ей в голову, а Бекешеву стало зябко от своих помышлений, но вместе с тем он ощутил незнакомое доселе возбуждение от сознания своей исключительности. Он не был душегубом по природе своей, но умение убивать становилось его профессией. «Забавно будет, — говорил он себе, — если проживу жизнь и ни разу не использую своих навыков. То-то посмеется мой ангел-хранитель. Да и я не буду хмуриться из-за этого».

Удержались не все. Дмитрий надолго запомнил, как почти плакал Жданов, когда стало ясно, что его отчисляют. На прощание они всей группой собрались в трактире, и их товарищ изливал им свою душу:

— Господа! Это несправедливо отчислять меня за замедленную реакцию. Посмотрите на этих людей, — он обвел рукой небольшую залу, где сидели посетители. — Я могу расправиться с ними, прежде чем они поймут, откуда сыпятся удары на их бородатые рожи. А для Караева я, видите ли, слишком медленно реагирую на опасность.

В доме, где они обучались стрельбе в движении, надо было опережать курсантов и преподавателей, которые неожиданно выскакивали из-за колонн, появлялись в дверных проемах, возникали на том месте, где только что была глухая стена, спрыгивали с потолка через внезапно открывающийся люк. Каждый раз «враг» возникал в новом месте, и невозможно было предугадать, откуда он на тебя свалится. Все они «убивали» Жданова. Он не успевал поднять револьвер, а его «враг» уже стрелял. Хотя по условиям Жданову, как и всем другим, давались доли секунды, чтобы успеть выстрелить. Но офицер опаздывал. Караев так и заявил Жданову в глаза, что тот не годится для будущей работы. Из него выйдет прекрасный офицер, да он уже лучше многих в армии, но… зачем идти туда, где жизнь зачастую зависит от того, кто первым выстрелит, бросит нож, ударит в переносицу… и только потом будет разбираться, кто в своем праве.

Бекешеву быстро наскучило это упражнение — он опережал всех. Что толку от быстрой стрельбы, если не знаешь, попал ли ты. В тире-то все они молодцы, но противник ждать не станет, пока ты прицелишься по всем правилам. Нужно другое. Бекешев вышел к начальству с рапортом.

Через полторы недели первый курсант с заряженной винтовкой углубился в лес. На его пути расставили шесть замаскированных мишеней. Он должен был поразить их все. Первые результаты оказались удручающими. Не все мишени были вообще замечены. А у пораженных манекенов пулевые отверстия никак не соответствовали смертельным ранениям. А потом дело пошло! Офицеры с юношеским удовольствием расстреливали замаскированные в кустах и на ветках деревьев манекены, поражая их в лоб или сердце.

Опять же Бекешев, поддержанный Караевым, настоял на изменении тренировки и в доме для стрельбы. Идея пришла ему в голову, когда он смотрел в театре какой-то смешной и глупый фарс. По ходу действия вдруг раскрылась стена и на сцену выкатился манекен, изображающий черта. Зал ахнул от неожиданности, а Дмитрий призадумался.

— Вадим Петрович! — обратился он к Караеву. — По манекенам надо стрелять настоящими патронами — не люди должны вываливаться из стен и выскакивать из-за колонн…

Караев был настроен скептически:

— Ну и что? Уже на второй раз курсант будет знать, откуда что выскочит. Ты ж не будешь каждый раз переделывать дом. Нет смысла.

— Есть! — Дмитрий хитро прищурился. — Не надо дом переделывать. Мы эти манекены каждый раз будем одевать в новую форму. Если кто-то расстреляет русского солдата — провал!

— Где деньги, господа, где деньги взять? — на сей раз начальник школы был не в восторге от идеи Бекешева. К молодому подпоручику прислушивались, и даже ходили смутные слухи, что его могут оставить в школе на преподавательской работе.

— Надо нанять рабочих, — подполковник начал загибать пальцы. — Сделать чертежи — ваш эскиз, извините, не годится. Закупить оборудование, электромоторы… Нет, нет… даже не думайте.

— Разрешите, господин подполковник? — в один голос сказали офицеры и невольно усмехнулись.

— Слушаю вас, штабс-капитан, — начальник школы скрыл улыбку в усах.

— Насчет чертежей не волнуйтесь. У меня друзья в конструкторском отделе — они сделают чертежи в виде одолжения за минимальные деньги. Я сам заплачу, — убрал это препятствие Караев и добавил: — А на механизмы и движки деньги найдутся. Мы уже прикинули — недорого. Деньги-то есть…

Он посмотрел на Дмитрия: мол, твоя очередь.

— Насчет инженеров — мы вместе заплатим. А с рабочими совсем просто, — Бекешев слегка гордился своей изобретательностью. — Нас обслуживает полурота солдат. Вон какие ряшки наели от безделья — никакой газеты не хватит заклеить. Только подметают за нами — вот и вся их работа. Пусть попилят, построгают, петли навесят, тросы протянут, рычаги и стальные щиты установят… Вы увидите, господин подполковник, в охотку будут работать.

Бекешев не думал тогда, что создает прецедент, превращая солдат русской армии в стройбатовцев.

Пришлось переделывать весь дом, чтобы те, кто управлял манекенами, люками и дверями, оставались в безопасности, но расходы стоили того. Многие, оказывается, в такие минуты стреляли быстро, но в «молоко» или в «русского солдата». Теперь номер с такой стрельбой не проходил. Пришлось переучиваться, а двоих все же отчислили за неспособность быстро всаживать «противнику» пулю между глаз…

Так пролетел год. Бекешев и не заметил. Научился подрывать все, что можно подорвать, бесшумно снимать часовых, стрелять на голос, стрелять с двух рук из разных пистолетов и револьверов, из пулеметов, которые были на вооружении и немецкой, и русской, и австро-венгерской армий, водить не только автомобили, но и паровоз и броневик, подключаться к телефонной линии, говорить по-немецки с акцентом, характерным для определенной местности в Германии; носить вражескую форму — как солдатскую, так и офицерскую — помогали фотографии и даже кино! Им показывали документальные фильмы, которые покупались в Германии и Австрии, где по экрану расхаживали их будущие противники. Подпоручик так умел замаскироваться, что на него могли наступить и все равно не заметить… Многому научи ли молодого офицера. И он втайне хотел повоевать, мечтал о подвигах и славе, хотя никому в этом юношеском грехе не признавался. Да и как признаться, если его старший товарищ штабс-капитан Караев все время твердит, что не дай Бог им проверить свое умение в настоящем деле. Не хотелось выставлять себя мальчишкой. Сильно подозревал, что у его товарищей, которых действительно осталось чуть больше половины, такие же мысли. А иначе — зачем они здесь? Никто не отвечал на их прямые вопросы. Преподаватели делали таинственные лица и уклонялись от ответов.