Белая кость

13

Три тела находились в распоряжении Бекешева. Первым делом притащил в кабинет бессознательного Ванька. Быстро обыскал всех троих, попутно вырубив еще раз Харитона, который замотал было головой. У него же из кармана вытащил складной нож. Огляделся в поисках подходящей веревки, но ничего не увидел, кроме шнура от портьеры. Не стал обрезать. Прошел в свою «спальню», надел ботинки, засунув шнурки внутрь. Вернулся в кабинет с одеялом и разрезал его на узкие ленты. Поочередно перевернул Ванька и Харитона на спину, заломил левую руку каждого и привязал ее к лодыжке правой ноги. Снял телефонную трубку и крутанул рукоятку — мертвая тишина. Наверняка перерезали провод.

Вышел из дома с фонариком, подошел к месту, откуда выходил телефонный провод — так и есть. Обрезанный кабель почти касался земли. Значит вторая часть совсем рядом. Посвечивая себе фонариком, пошел к столбу и сразу увидел вожделенный второй кончик. Ножом заголил провода, успевая подумать еще и том, что не зря его учили обращению с телефонным хозяйством. Сцепил кончики и вернулся в дом.

Бандиты уже пришли в себя, и он застал их в тот момент, когда они дергались, пытаясь освободиться от пут.

— Эй, паря, ты бы отпустил нас, что ли, — заговорил Харитон. — Подельника свово мы унесем, и никто ничего… А ежели ты… найдут ведь тебя и на ленты порежут.

Бекешев не потрудился даже голову повернуть в его сторону. Крутанул ручку и назвал телефонистке номер Караева, радуясь, что его друг поставил себе телефон. Пока ждал ответа, думал, как обратиться: по имени или по званию.

— Алле? — услышал он сонный голос приятеля.

— Господин… э-э… Караев. Хочу доло… сказать…

— Посторонние в кабинете? Еду, — Караев бросил трубку.

Штабс-капитан приехал на извозчике через двадцать минут. Одет был в гражданское. Позвонил и, пока Бекешев открывал ему, уже разглядывал покалеченный Харитоном замок.

Быстро прошел по коридору и остановился в дверях кабинета, переводя взгляд с мертвого тела на живые. Все понял. Взял Бекешева за рукав и вывел в коридор.

— Почему они попали в дом? Ты где был? — с трудом сдерживая ярость, спросил он подпоручика.

Дмитрий раскрыл рот и только выдохнул. Ему нечего было сказать в свое оправдание.

— Я спрашиваю, где вы были в это время, господин подпоручик?

— Спал, господин штабс-капитан, — по официальному обращению Бекешев понял, что его дело совсем швах.

Караев даже закрыл глаза на мгновение. Покачал головой.

— Вас будут судить, подпоручик. Наверняка разжалуют, — Караев с презрением посмотрел в глаза Дмитрию. — У вас есть что сказать в свое оправдание?

— Нет, господин штабс-капитан, — Дмитрий, будучи не силах больше вынести этого взгляда, отвел глаза. Опустил голову.

— Так ищи, дурак, — вдруг услышал он совсем другую интонацию в голосе Караева. — Давай вместе думать. У нас времени нет — начальству звонить надо и в полицию. Расскажи все… Кратко.

— Вот эта дырка совсем ни к чему, — Караев поскреб затылок, разглядывая отверстие в кожаном диване, на котором столь безмятежно спал Бекешев. — Не скроешь. А подушку на помойку, и немедленно.

— Выкину, — покорно склонил голову Бекешев. Потом посмотрел на штабс-капитана и спросил удивленно:

— А если б не было дырки? Что это меняет?

— Меняет, — после секундной паузы ответил Караев. — Все равно б не стали их убивать, чтоб скрыть следы твоего разгильдяйства. Но можно было позволить им унести тело — они б никогда не всплыли с ламентациями, что ты их подельника прирезал. А с этой дыркой… Такой другой диван поискать надо.

— А что бы вы с сейфом сделали? Там тоже дыра почти насквозь. Тоже другой купили бы? А с кровью на полу? — мрачно спросил Бекешев.

— Я и забыл. Растерялся, к чертям собачьим. Позорище! — махнул рукой Караев. Помолчав немного, спросил:

— Придумал что-нибудь?

— Нет, — безнадежно покачал головой подпоручик, уже предчувствуя свой позор в трибунале.

— Я тоже не могу. Нам бы сюда Эжена Сю. Он бы наверняка придумал. Фантазия у этого писаки великая, — Караев даже кулаки сжал от бессилия. Закрыл глаза, засопел и вдруг начал мелко-мелко кивать головой, разговаривая с самим собой: — Да, да… Кто знает, как посмотрят. Но все равно ничего лучшего не придумать.

Оглянулся на дверь, как будто испугался, что могут подслушать.

— Я не о сволочи, что лежит в кабинете. Он будет молчать, но вот дырка… Сразу ясно, что лежачего пытались ударить. Значит, ты спал!

— Хорошо. Спал.

— Чего уж хорошего? Но вот почему ты спал? Тут надо искать, чтоб оправдаться. Заболел! — Караев поднял палец и повторил: — Заболел!

— Чем же это я заболел? — Дмитрий совсем не разделял энтузиазма друга. Кто поверит, что он мог настолько заболеть, что уснул при исполнении служебных обязанностей.

— Эта болезнь и не таких здоровяков ломает. Отравился ты. В сортире просидел полночи. Текло с тебя, как с гуся. Ослаб натурально… Прилег на диванчик и не заметил, как тебя сморило. Ничего лучше все равно не придумать, посему за неимением гербовой пишем на простой. А дальше и придумывать не надо — опишешь все, как было. А уж как начальство договорится с полицией — не нашего ума дело.

— А оно договорится?

— У нас в России, как и в любой другой стране, законы пишутся не для всех.

Он осмотрел Бекешева с головы до ног и сказал:

— Шнурки завяжи.

Вот когда Бекешев понял, что Караев, как всегда, прав: между департаментами есть какой-то другой уровень отношений помимо общеизвестного, подчиняющегося законам Российской империи. Армейские никак не могли допустить, чтобы бандитов судили обычным судом — тогда надо будет рассказывать публике, куда эти негодяи вломились и почему один из них получил кинжал в горло. И как всего лишь один сторож сумел расправиться с тремя преступниками, сведения о которых все время продолжали стекаться в полицейское управление, пока допрашивали Бекешева.

За Ваньком с Масловки числились трупы не в одной только первопрестольной. Медвежатника Харитона разыскивала не только российская полиция. Несколько тюрем европейских стран буквально жаждали увидеть его в своих камерах. А уж об Артеме Иваныче и говорить было нечего — этот своей жестокостью наводил ужас даже на многих обитателей воровского мира. В полиции догадывались, что преступники действуют сообща. Но не оставалось свидетелей, и не было доказательств. Теперь они их получили благодаря решительным действиям этого слегка сутуловатого молодого человека. Кто он, откуда?.. Назвался Альпидовским из города К. Поди проверь — паспорта при нем не оказалось… Бекешев назвал фамилию парня, с которым учился в гимназии. Его семья уехала из города, по слухам, за границу, сразу после выпускных экзаменов. Место проживания? Только сегодня приехал в первопрестольную, еще нигде не успел остановиться. Запрос в город К. послали… И вообще он все охотно рассказывает до вопроса: а как он там оказался и почему? Стоило начать спрашивать об этом, как глаза его стекленели и он замыкался в молчании. В полиции не знали, что с ним делать, до тех пор пока на второй день не пришло распоряжение от самого начальника полицейского управления города: вопросов не задавать и отпустить! Никакого дела на подпоручика Бекешева не заводить. Так он и не Альпидовский совсем! Офицер! Вот уж не похож… И никакого дела не завели: кинжал в горле — самоборона. Подельники Артема Иваныча подтверждают, что наган у того был. Ванек был бы счастлив, что никто не припомнил ему покушения на убийство молодого сторожа, если б не то количество трупов, которое на него навесили за все прошлые дела. Он простодушно решил, что для полиции это покушение на убийство — мелочь. Никто не убеждал его в обратном. Как полицейские разобрались с Ваньком и Харитоном и почему дело до суда не дошло, осталось для Бекешева тайной, в которую его никто не посвящал. Да он и не интересовался — своих проблем с трибуналом хватило.

После военного суда, который с оговорками, но все же оправдал подпоручика, Бекешев заказал столик в ресторане для своего друга. Они хорошо выпили. Дмитрий в этот раз от Караева не отставал и напился на радостях. Караев же пил мрачно, как будто скорее хотел горе залить. Приняв очередную рюмку на грудь, он слегка осоловелыми глазами посмотрел на своего молодого друга и сказал:

— Ты еще не знаешь, но наша школа сгорела, Дмитрий.

— Как сгорела? Когда?! И почему в самом деле не знаю? — пораженный словами друга, Бекешев даже головой затряс.

— Да не в прямом смысле. Если бы пожар… Ведь твое дело до самого Сухомлинова дошло, и он приказал закрыть школу. Это приказ. Недопустимо, чтоб в центре первопрестольной башибузуки глотки резали почем зря, вместо того чтоб в армии служить. И не поспоришь…

— Но это же глупость. Штаб перенести можно… — закипятился Бекешев. — А мы как же? Подполковник говорил, что хочет меня преподавателем сделать…

— Видишь ли, Дмитрий, Сухомлинов армию чистит — избавляется от толковых офицеров, академию закрыл… Он все еще суворовскими категориями мыслит: пуля — дура, штык — молодец. Вот мы и попали под горячую руку. А ты знаешь, зачем мы учили вас всему этому? Хоть чуть-чуть догадываешься?

— Нет. Мы в школе часто задаем себе вопрос: зачем все это? Где наше умение понадобится, если войны не будет?

— А зачем вообще армия, если войны не будет? Надеюсь, ты не задаешь себе такого глупого вопроса?

— Так зачем мы-то нужны?

— А затем, что каждый из вас теперь может воспитать по меньшей мере взвод таких же, даже роту… Ты думаешь, у России денег нет для содержания элитного полка? Да такой полк, разбитый на группы диверсантов и разведчиков, в случае войны разнесет любой тыл в клочья! Штабы, батареи, коммуникации… — все в клочья! Россия на сей раз действительно была бы родиной нового вида военных действий — это тебе не слоны мифические! Мы изменили бы характер всей войны! — почти кричал Караев.

На них уже обращали внимание, оглядывались с соседних столиков.

— Так и было задумано? — почти протрезвев, негромко спросил Бекешев. — Значит, я все испортил?

Никогда еще он не испытывал такой жалости к человеку, как сейчас. Забыл даже о своей незадачливой судьбе. Впервые он видел своего друга — ироничного, скептического, спокойного до цинизма — в почти истеричном состоянии. Штабс-капитан всю душу вложил в эту школу и надеялся, что хоть в этот раз ему и его единомышленникам удастся пробить дыру в глухой стене российской косности и создать принципиально новое направление в военном деле — все рухнуло!..

— Ты тут ни при чем, — успокоился штабс-капитан. — Не казни себя. Сухомлинов — это несчастье для армии. Только такой царь… Ладно, не будем. А задумано было именно так. Не судьба. Черт нас догадал родиться в России… Так что поедешь служить, как все остальные… Дают всем отпуск, а потом — в часть. Тебя направляют в Галицию, так что о первопрестольной придется забыть на время. Давай еще по одной…

Они выпили.

— На тебя обратят внимание — запомни мои слова. Но, если позовут служить в контрразведку — ни за какие коврижки не соглашайся.

— Почему?

— Тоска зеленая, Дмитрий. Тоска… В основном, это тупая канцелярская работа или наблюдение за голубями — почту могут нести, поиск антенн на домах и деревьях в прифронтовой зоне и война с мирным населением.

— Не понял…

— Я это понял, когда мы выселяли китайцев из одного района на Дальнем Востоке. Вычищали всех подряд — а как иначе? Времени разбираться, кто из них шпион, не было… В Галиции, если дело дойдет до войны, тебе придется выселять в глубь страны австрийцев. И еще евреев — у нас не любят этот народец и потому вешают на них всех собак. Семьями, Дмитрий!.. Вот это контрразведка. Тоска… Я тогда подал рапорт, и меня отпустили в действующую армию.

Они еще раз выпили, и Караев вдруг спросил:

— Дмитрий! А ведь ты первый раз человека убил. Как это тебе? Не снится Артем Иваныч?

— А вам ваш первый снился?

Штабс-капитан ответил не сразу, как будто вспоминал, кого он все же убил первого.

— Неужели не помните, Вадим Петрович? Ведь это посильнее, чем первая женщина.

— Такое не забывается. Нас было пятеро — я и четыре солдата. Мы пришли брать одного шпиона к нему на квартиру. Китаец, маленький такой шибздик, никому из моих солдат до плеча не доставал. Я, на мое счастье, встал у дверей, а мои пошли его вязать. Он сидел в глубине комнаты за столом. Ел свой рис палочками. Дима! Я ничего не понял тогда. Это был вихрь, и все мои четверо оказались раскиданными по углам комнаты. Он успел за секунды воткнуть палочки в горло одному, сломать руку второму, опрокинуть стол на третьего, а четвертому… я уже не помню, но тоже плохо с ним поступил.

— Ого! — восхищенно произнес Дмитрий. — Вы говорили — китаец… Может, все же, японец? Откуда китаец мог так…

— Китаец, Дима, китаец. Я их различаю, и учился он не в Японии — я потом выяснил. Где-то в Тибете, в каком-то монастыре…

— A-а! Знаю. Учитель рассказывал. Он хотел туда попасть, не взяли… Шаолинь называется.

— Да, да… Вспомнил. Я бы тоже не отказался туда попасть.

— И я б не возражал, — покивал головой Дмитрий.

— Я его застрелил, когда он был в двух метрах от меня. Попал только со второго раза.

— Как это? — Бекешев широко раскрыл глаза от удивления.

— Ты не веришь? Я шесть из семи в десятку кладу — ты это сам видел. А тут промазал — так он ловко перемещался в мою сторону… И когда я подошел к нему, он уже умирал. И вдруг на чистом русском — мы даже не подозревали — спросил: «Как ты в меня попал»?

— Ну откуда он мог знать, как вы стреляете…

— Если б он знал, я бы здесь не сидел сегодня. Но он не знал, — Караев зло усмехнулся. — Вот такой был мой первый. Он мне потом снился.

Бекешев долго молчал, уставившись в белую скатерть на столе. Поднял голову и, глядя в глаза штабс-капитану, спокойно ответил:

— А мне мой не снится, Вадим Петрович. Я был в своем праве.