Белая кость

15

На участке его роты появился снайпер. Два прапорщика и три солдата были убиты, пока поняли, в чем дело. Первым делом Бекешев заставил роту закопаться в землю еще глубже. Когда захлюпала под ногами вода, он после крутого разговора с интендантом получил доски. Солдаты стали ходить по деревянным настилам почти в полный рост.

А Бекешев думал, как отомстить. Перископный обзор нейтральной полосы, изрытой воронками, забитой разным хламом и разлагающимися телами, ничего не дал. Штабс-капитан созвал в свой блиндаж «команду Бекешева» на совещание. С ними он безлунной ночью переходил реку и захватывал единственный мост, через который потом переправился весь полк, переползал через линию фронта, громил стоявшую в тылу батарею тяжелых орудий, которая им житья не давала, взрывал склад со снарядами, уничтожал газовое оборудование и «газовиков», вырезал пулеметные расчеты, притаскивал «языков» или штабные карты… Это никак не входило в его прямые обязанности, но закисать в насквозь продымленном от курения папирос и махорки блиндаже и тупо играть с офицерами в карты Дмитрий не мог. За исключением моста, когда он получил прямой приказ обеспечить его сохранность, все остальные вылазки совершались с молчаливого согласия батальонного командира, который высоко ставил своего ротного и знал, что на этом участке у него не будет неприятных неожиданностей. Все члены его команды были унтерами, Георгиевскими кавалерами, полностью верили своему командиру и готовы были исполнить даже грозящий верной смертью приказ. Он знал, что может опереться на каждого из них, как на подпирающую здание колонну.

Долго смолили цигарки, прикидывали так и этак — никто ничего путного не предложил, кроме приманки. Но когда над бруствером неторопливо поплыла офицерская фуражка, снайпер не клюнул. Напрасно самые зоркие через бинокли и перископы до рези в глазах всматривались в ничейную полосу.

А снайпер все кусал и откусывал от роты его солдат, ибо каждый его укус был смертелен. Гибли его солдаты! Гибли не в атаке, не в рукопашной, не в обороне, когда надо останавливать лавину сизых шинелей… Бекешев бесился.

— Я сам пойду на нейтралку, — в конце концов сказал он пластунам.

— Куды вы, вашбродь? — загомонили они. — Ну заляжете… а толку что…

— Он на ночь к своим уходит. Не лежит же он в норе сутками. Если ночью пойду и залягу перед их окопами, увижу его точку. День продержусь, а когда вернусь, мы с ним разберемся. Артиллерию подключим.

— Вашбродь, я пойду… — предложил унтер, у которого на груди тускло сверкали два Георгия.

— Я…

— Лучше я…

— Спасибо, братцы, — прервал их нестройный хор Бекешев. — Но маскируюсь я лучше вас — не спорьте. Вспомните, как в тылу на отдыхе вы на спор искали меня на опушке… Так и не нашли за двадцать минут. Проиграли вы мне тогда четверть хлебной… Не взял я с вас выигрыша — жалею теперь. Пригодилась бы водочка сегодня.

— Так не дожила б она, родимая, до сегодни, — рассмеялись его солдаты.

Когда до рассвета оставался час, он, вымазав лицо и руки сажей, вылез из окопа и мгновенно исчез. Ракеты помогали ему сориентироваться, и Бекешев быстро добрался до середины нейтральной полосы. Теперь надо было затаиться на весь день и увидеть логовище снайпера, куда тот должен прийти на рассвете. Бекешев заполз в воронку, сделал несколько точек обзора, наметил ножом желобок для стока мочи и приготовился к ожиданию. И вдруг при свете очередной ракеты увидел серые, под цвет земли, доски в тридцати-сорока метрах от себя. Под ними зияла черная пустота. «Вот оно, его логово», — возликовал Бекешев. Уж очень ему этого хотелось. Тут же остыл — такая удача только в сказках. Может, и не снайперская точка, даже скорее всего не она, но он-то может там спрятаться и оттуда понаблюдать. Не надо будет, скорчившись, лежать весь день, прованивая собственной мочой. Туда, туда! Встретить его там, если повезет…

Когда добрался до норы и ножом расковырял землю, чтобы влезть внутрь, рассвет уже забрезжил. Ужом втиснулся. Да! Это была позиция снайпера. Можно было встать почти в полный рост. Даже матрасик наличествовал! И на нем лежала саперная лопатка. Бекешев посмотрел в сторону русских окопов — великолепный обзор. Через полчаса все будет как на ладони. Он и сам бы мог с такой позиции спокойно и безнаказанно расстреливать забывших об осторожности. А вот и лаз, по которому он сюда добирается.

Штабс-капитан пополз по узкому тоннелю и очень скоро добрался до конца. Лаз выводил в мелкую балочку. На противоположном склоне чернело отверстие. Через него можно добраться до австрийских окопов — они должны быть совсем недалеко. Снайпер неплохо устроился! Даже днем можно без всякого риска вернуться к своим и отобедать. Сегодня он не отобедает! Бекешев заполз обратно, заложил обзорное отверстие, придав ему прежний вид, и начал лопаткой делать себе нишу, чтобы было где затаиться, когда австриец или венгр подползет к своему матрасику. Земля была сырой и легко поддавалась острому лезвию. Упавшие на землю комья притоптал. Снайпер не должен заметить приготовлений к горячему приему. Все готово… Положил лопатку на место, как она лежала. Теперь только ждать. Встал в нишу и застыл, мысленно перечитывая письма, которые приходили к нему почти каждый день. Писали родные, бывшие курсанты и Караев.

Павел и Ира практически переехали в город. Они с головой окунулись в работу по снабжению армии. Павел размещал военные заказы на небольших предприятиях.

Казалось бы, что для фронта могла сделать лавочка в которой десять-пятнадцать рабочих? Но таких «лавочек» в городе были десятки! А по всей России тысячи… Там ремонтировались и делались винтовки и пулеметы, отливались пули, шилось обмундирование… Где все это было в четырнадцатом, в пятнадцатом, когда солдаты лопатками дрались, ибо не было у них ни винтовок, ни патронов. Когда Бекешев вспоминал начало войны, он зубами скрипел от бессилия. Сейчас войска уже ощутили результаты работы Павла и тысяч ему подобных «земгусар». Бекешев поначалу не понимал, почему офицеры произносили это слово с явным презрением. Ведь эти люди хорошо делали свое дело! Потом дошло, что самый последний фронтовик считает себя важнее самой первой тыловой крысы.

Ира занялась санитарными поездами. Павел писал, что значительную часть доходов от хозяйства она вбухивает в медикаменты и санитарное оборудование и часто приходится сдерживать ее патриотические порывы. С оттенком гордости за жену он отмечал, что Ира оказалась толковее многих мужчин, которые больше занимались политическими интригами. Невестка писала мало, и когда приходило редкое письмо, он всегда вскрывал его первым, наверное зная, что в нем будут только слова о сыне и почти ни о чем другом. По письмам Дмитрий мог проследить, как растет его тезка. Холодом веяло от листочков за ее подписью. Ушла теплота писем первых лет. Да и почему должно быть иначе? Она ж его не любила, и Павел все время с ней. Не надо об Ире думать. Он может вызвать ее образ в памяти — как делал это не раз, но для этого надо побыть одному, что редко случается на фронте… Сейчас он один, но не то время и не то место.

А имение легло на плечи Дарьи Борисовны — отец сдал, здоровье его пошатнулось. Мать хочет отвезти его в Питер, показать какому-то столичному светилу. Дмитрий уже написал, чтобы не откладывали, — не хотелось даже думать, что отец может умереть. Пусть едут поскорее! Дарья Борисовна, которая раньше никогда не занималась хозяйством, справлялась. Еще как! Если учесть, что молодых мужиков позабирали в армию и на их места встали старики и женщины!.. А в общем, во всех письмах так или иначе проскальзывало, что никто из них не ожидал такой тяжелой и бесконечной войны.

Капитан Караев потерял полноги и вернулся в Москву. Его нарочито бодрые послания не обманули Дмитрия — он понимал, что капитан никак не мог смириться с инвалидностью. Уныло порадовался, что Караев думает о книге по боевым приемам и систематизирует материал. Его учитель по школе даже нашел себе работу в полиции в уголовном отделе. Сначала разговаривать не хотели с инвалидом, у которого вместо ноги деревяшка, но он быстро доказал фараонам, что протез не помеха в сыскном деле. Когда Дмитрий получит отпуск, обязательно навестит старого друга.

Он тоже часто писал своим. Описывая войну, врал, как правительственный обозреватель, зная точно, что цензура никогда не пропустит ни одного слова правды. Может, правильно наверху поступают, что не пускают истину дальше окопов. Ведь руки опустятся у тех, кто в тылу, — им и так нелегко.

Уже нет на этом свете Жданова, Фадеева, Некрасова и многих других. Они погибли в окопах, попав под огонь тяжелой германской артиллерии, в атаках, когда их посылали на пулеметы, от пуль снайперов, тифа… И никто их них не погиб в тылу врага — они оказались невостребованными в этой войне. Зря их учили премудростям диверсионной работы. Сейчас в этой норе любой из них оказался бы не хуже него. Ему еще повезло, что он дослужился до штабс-капитана и превратил роту в лучшее подразделение в полку.

А может, не убивать его сразу? Сначала допросить? К себе не утащишь — заметят и раскрошат из пулеметов обоих. А если он заорет, или его провожают?.. Ну хорошо, того, кто его провожает, он застрелит. А потом? Наверняка у них пристреляна эта позиция — от него живого места не оставят. Надо уползти, что ли, пока не поздно, и попросить артиллерию накрыть это место, когда снайпер приползет… А то, что он, совсем дурак — будет дожидаться, не заметит, что в стенке появилась ниша? Не крысы же ее сотворили. Вон как бегают по ногам… Везде эти твари. Нет! Надо оставить все эти мысли о допросе, о сопровождающих, о том, как будет выбираться отсюда, о крысах — все это только мешает убийству. Убить эту суку… Пусть знают, что в расположении его роты никакому снайперу спокойное житье не обломится. Ползет? Да!..

Как только голова снайпера поравнялась с сапогами Бекешева, он шагнул из ниши и, сбив с головы фуражку, схватил солдата за волосы, резко заломил ему голову и коротко ударил ножом снизу между подбородком и горлом. На все ушло меньше секунды, австриец звука не успел издать. Тут же потянул его тело внутрь, второй рукой ухватившись за винтовку. Когда втащил мертвеца, сразу поставил его вертикально и прижался к нему, не обращая внимания на кровь, которая тоненьким ручейком стекала по гимнастерке убитого. Он проделал эту операцию на случай, если на другой стороне лаза за снайпером наблюдают сопровождающие. Для них снайпер должен был продолжать двигаться без заминки. Медленно отступил от лаза, подтаскивая повисшее на нем тело в сторону матрасика. Все было тихо — один пришел. Быстро начал раздевать убитого, вертя его не успевшее закоченеть тело. Только когда раздел до белья и начал натягивать его окровавленное обмундирование на себя, присмотрелся к мертвецу. Лет тридцать ему было, лицо как лицо, глаза зеленые. И тут ему в голову пришла шальная мысль: а почему бы не изуродовать это лицо? Выколоть эти глаза, отрезать уши, располосовать щеки… Мертвому все равно, если порезать его на лоскуты, а его солдатам прямая выгода. Пусть они знают, что с русскими в снайперские игры играть не надо. Если сейчас он, переступив через отвращение, это проделает, на участке его роты никаких снайперов больше не будет. Страх не пустит их на ничейную землю.

Он никогда не позволял своим солдатам издеваться над пленными, становился слепым только, когда они отнимали у австрийцев папиросы, сигареты, зажигалки, — это дело святое. Но его солдаты не покушались даже на портсигары, не говоря уже о редких в те годы часах. Бекешев такого рода грабеж пресек сразу и жестко.

Он поднес острие к открытому глазу убитого, зажмурился перед нанесением удара и отвел нож в сторону. Нельзя! На его мнимую лютость австрийцы ответят настоящей. Если они, не приведи Бог, захватят его окопы, в роте никто не выживет. Мстя за своего товарища, они не будут брать пленных. Даже имитация жестокости, кроме вреда, ничего не дает.

А винтовка чудо как хороша. И хороша она прежде всего оптическим прицелом — Цейс классно вооружил своих снайперов. У них вся оптика лучше. А что вообще у немцев хуже? Что?! С кем Россия вступила в драку на свою голову?! С врагом, у которого все вооружение на порядок лучше русского. В его роте немецкие перископы, бинокли, пулемет — какие у немцев пулеметы!.. А чьи самолеты все время над ними летают? Где наши-то, русские? Он разговаривал с одним артиллеристом. Тот только рукой махнул, когда заговорили о пушках… И столько безнадежности было в его жесте, что у Бекешева чуть было слезы не потекли. Обидно. Как обидно за Россию… Нет, он никогда не согласится, что немецкий солдат лучше. Если русского обучить правильно, вдолбить, что поговорка «Где наша не пропадала» дурна, ибо из-за разгильдяйства и расчета на авось «наша» везде пропадала, то лучше русского солдата нет в мире. Неприхотлив, смекалист, упорен в обороне, яростен в атаке… Бекешев знал это по своей роте.

А это что такое? Зарубки! И много. Он потом сосчитает сколько… А вот эти шесть совсем свежие — мои ребята!.. Вот эта последняя — Кузьмин. Вторая с краю — Разуваев. Третья — Лавренов… Каждая зарубка — жизнь человека, которого родила женщина, растила, кормила, лечила, переживала… Человек взрослел, у него были планы, мысли, желания… жена, дети… И вот это все, что от него осталось — зарубка! Оживи сейчас этого мертвеца и спроси, тыча носом в приклад: а это кто? А это… Он же не знает, ему все равно… Но Дмитрий быстро остыл: а разве он не убивал? Уже не сосчитать, скольких он лишил жизни! Какая разница каким способом? Лучше об этом не думать, иначе придется бросить оружие… а у него прав таких нет.

Австрийцы спохватились, когда он уже подполз к своим окопам. Дошло, что это не их снайпер меняет позицию. Ударили пулеметы, застучали винтовочные выстрелы, но Бекешев в несколько прыжков достиг своего окопа, молясь только про себя, чтобы какой-нибудь ретивый идиот, до которого не дошел приказ не стрелять сегодня по одиночкам, не выстрелил в упор в летящего к их окопам «австрийца».