Белая кость

27

Шофер старенькой легковушки, от которой отказалось военное ведомство из-за ее древности, увидев на дороге голосующего офицера, сразу же притормозил, не задав себе вопроса, откуда взялся этот военный. Он знал, что никаких воинских частей рядом нет. Однако подвергать сомнению личность человека в форме ему не пришло в голову.

— В город? — резко спросил Бекешев.

— Так точно, господин офицер.

— Поехали, — приказал Дмитрий. Открыл дверцу, сел рядом и откинулся на спинку сиденья. Закрыл глаза. Он устал, но не расслаблялся. Думал о том, что надо остановить машину, вывести шофера в лес, забрать его одежду и привязать к дереву. Вот только чем он будет его привязывать? Его же ремнем. Нет, не получается: привязать и оставить на ночь все равно что убить — замерзнет. Просто убить, чтоб без мучений? Это как раз легко. Если б задание выполнял и этот юноша оказался бы помехой, — тут никаких вопросов. Уже был бы мертвым! Но он не может убить человека только потому, что ему нужны его машина и одежда. Придется доехать до города, и там уже менять обличье. Может, пойти в публичный дом и там украсть у кого-нибудь одежду? Купить цивильное в одежном магазинчике? Сколько у него осталось марок? На приличную одежду может не хватить…

Даже не представляет, сколько сегодня рубашка, куртка и брюки стоят.

Вот Ира могла бы подсказать… Почему она обнажена перед ним и зачем он идет на нее нельзя это жена Павла он себе не простит подлости почему она поворачивается к нему лицом приоткрывает рот какое у нее тело нельзя позор почему так сладко обниматься с ней она же не возражает а что же Павел почему он никуда не ушел но сидит за своим канцелярским столом и пишет пишет почему он не встанет между ними она прекрасна она желанна это стыд это ужас и она согласна все равно у них ничего не выйдет негоже так нет вкуса у ее губ нет ощущения ее покорного тела ничего нет и ничего не будет он не позволит себе такого эта кровать не его это их кровать зачем она тянет его к себе Павел сейчас повернется увидит и проклянет нельзя ложиться на нее он полностью готов лучше застрелиться есть же пистолет этого «Ганса»…

Дмитрий дернул головой и проснулся с ощущением несовершенного греха. Ничего не получилось во сне, и слава Богу… Приснится же кошмар. Но до чего сладкий, зараза… Первый раз ему пригрезилась любимая женщина в таком виде… Он вызывал ее образ во время молитвы ее Богу. Но всегда все было скромно, хотя, когда видел ее, в реальности ли, в воображении, порой испытывал темное желание смять, подчинить, сорвать все одежды… Это сновидение — он впервые явственно увидел ее тело. А какое оно на самом деле? Как все же он желает ее! Та сцена на озере бесследно не прошла.

— Сколько еще до города? — спросил он.

— Через двадцать минут приедем, — четко ответил шофер.

— Ты знаешь, где комендатура?

— Так точно!

— Высадишь.

— Слушаюсь.

— Почему не в армии?

— Забраковали, господин обер-лейтенант. Эпилепсия… Не повезло.

— Не повезло? — невольно усмехнулся Бекешев.

— А как еще это расценивать? Все мои школьные друзья с уже с железными крестами. Даже евреи, которых я в школе исправно поколачивал, и те!.. Смотрят на меня теперь сверху вниз!.. А ведь это я, не они, был первым заводилой в школе и всю жизнь мечтал об офицерском мундире.

— Да, не повезло тебе. А на фронте нужны такие, как ты, — заводилы, решительные ребята. Из таких и выходят настоящие солдаты!.. — напыщенно произнес Бекешев. Забрезжил план. — Что же ты, так ни разу и не надел форму? Неужто твои школьные приятели не дали тебе ощутить, что такое мундир солдата? Или ты не просил?

— Еще как просил… — парень даже руку с руля снял, чтоб махнуть безнадежно. Машина тут же вильнула, и немец виновато взглянул на Бекешева. Но «обер-лейтенант» не обратил внимания на такую мелочь. Только кивнул понимающе.

— Но моих школьных друзей будто подменили — все такие важные стали.

— Да-а… — протянул Бекешев. — Я тоже никому своего мундира не давал. Старший брат просил — и даже ему не мог! Он у меня сухорукий… Думал на невесту надеть в шутку… Она из этого города. Не дождалась, замуж вышла и даже не написала об этом. Я приехал, машину отпустил, а она уже с брюхом… Знал бы… — Он махнул рукой, не представляя, как быть дальше. Ему позарез нужна одежда этого парня. Но сам он не может предложить поменяться. Немец сразу заподозрит неладное. Надо продолжать игру, пробовать варианты, искать… он не будет убивать человека.

— Что же это она, сука!.. — искренне возмутился парень. — Вы за нее кровь проливаете, а она ждать не могла? Это совсем не по-немецки!..

— Точно! Где они, наши белокурые Брунгильды — сильные, верные, нежные, любящие своих рыцарей, терпеливо ожидающие их прихода с полей битвы… Все вырождается! Теперь вот даже не знаю, куда податься, как время отпускное убить. Да и девочка бы не помешала — верность-то уже хранить не надо. А ведь был по-рыцарски верен. Ты хоть знаешь, есть ли такое заведение в городе, где можно расслабиться?

— Все заведения на фронт подались. Да у нас и было-то… Но у меня есть пара девочек. С ними можно отдохнуть. Вам, господин обер-лейтенант, это не помешает. Я заметил, когда вы вздремнули, — парень повернулся к Бекешеву и заговорщически подмигнул.

— Да! Это на фронте не до женщин… А вот когда в тыл на отдых отводят, сразу вспоминаешь, что мужчина. Пуговицы на ширинке отлетают. Там сейчас проститутки и зарабатывают. А я не ходил, ехал к невесте весь в ожидании… А-а, — Бекешев опять махнул рукой. — Так что, эти твои девочки? Не уродины, надеюсь?

— Какие уродины? Сейчас такой выбор… ого-го! — парень был рад оказать услугу офицеру, который не корчил из себя зазнавшегося фронтовика.

— О! Если хотя б одна из них блондинка, как моя бывшая невеста, надел бы на нее мундир и шлепал бы по заднице до покраснения, — Бекешев грубо хохотнул. — Знаешь что? Давай-ка их! Я выберу, а может, обеих возьму — силу-то накопил. Меня сейчас на взвод девочек хватит… Не надо в комендатуру, всегда успею. Заруливай в гаштет. Там меньше вопросов задают насчет девочек. Я сниму номер и подожду, пока ты их привезешь, — Бекешев выдержал паузу и с ноткой интимности продолжил: — Если захочешь, можем вчетвером развлечься. В процессе поменяемся. Я сегодня не ревнивый, и ты мне понравился. Я бы такого, как ты, взял к себе в роту — ну и что, что эпилептик? У меня очкариков много — и воюют не хуже других! Как звать?

— Ганс!

— Хорошее немецкое имя. Зови меня Вернером, Ганс. Кажется, приехали в город? Заруливай в гаштет.

— А зачем в гаштет? У меня квартира пустая, — захлебнулся Ганс от восторга, что не расстанется с офицером и, может быть, посоревнуется с ним в постельном сражении, как он это уже проделывал с приятелями. Всех побеждал! Эпилепсия ему не мешает быть настоящим любовником. Но на сей раз, если выиграет, в качестве приза наденет его форму и пройдется в ней по улицам своего городка.

— К тебе? — Бекешев сделал вид, что сомневается. — Это далеко?

— Рядом!

— А как насчет выпивки? Только не вино. Нужен шнапс. Мы на фронте от мороза только шнапсом и спасались. Ох уж эти Карпаты…

— Так вы с восточного фронта?

— Перейдем на ты, Ганс. Да! Я поучаствовал в победах нашего оружия над славянами. Там и железный крест заработал. Расскажу как… Так что насчет шнапса?

— Достанем бутылку, Вернер. Ты имеешь дело с Гансом. Я привезу тебя и исчезну на час. Ты поспишь — тебе это все равно надо перед постельным сражением, а я за это время и девочек привезу, и бутылку и еду раздобуду — у меня связи на черном рынке… Секс сексом, а поесть тоже не мешает. Только вот… — Ганс замялся.

— Деньги не проблема, — успокоил Бекешев Ганса, подумав, что такой же восторженный русский дурак в этих обстоятельствах еще и деньги бы свои выложил. — Ну что ж, показывай свою берлогу.

Когда они шли мимо одинаковых дверей по полутемному коридору, Бекешев подумал, не развлечься ли в самом деле с немецкими шлюхами. Кто его заподозрит? Пусть этот дурак Ганс привезет еду, водку, девочек — сейчас он бы не отказался от женского тела. Наверняка эти Бругнгильды такие же, как та баба с озера, — широкостные, на картошке вскормленные. Но в его положении голодающего можно отбросить привередливость и лопать, что дают. Надо решать… Такого шанса больше не представится. Так что? Ганс уже дверь открывает…

Они вошли в небольшую комнату с одним окном, занавешенным тяжелой портьерой. Кровать, диван с парой подушек, посередине стол с четырьмя стульями, двустворчатый шкаф, ширма, за которой видны умывальник, керогаз, малюсенький разделочный столик, полки с посудой… На стенах — плакаты, посвященные доблестной немецкой армии. Чистый пол. Квартирка молодого холостяка без особых духовных запросов. Ганс включил свет, и тусклая лампочка под красным абажуром осветила «берлогу».

Нет! Нельзя его выпускать — черт с ними, со шлюхами, шнапсом, едой… Этот Ганс, может быть, его последний шанс. Где он еще найдет такого наивного романтика? Бекешев понимал его друзей, уже прошедших фронт и потому смотрящих на своего бывшего удачливого одноклассника с позиции людей, которые удачей считают каждый прожитый на фронте день без ранения или смерти. Им наверняка смешна наивная восторженность Ганса, и они втайне завидуют ему — живой останется. Если бы кто-то них попался ему сейчас вместо Ганса, он, не задумываясь, уложил бы такого одним ударом.

Ганс не видел замаха, потому что его как такового и не было, — Дмитрий бил снизу мозолистой частью ладони. Удар по шее в основании черепа лишил немца сознания. Бекешев прошел к шкафу, на ходу вынимая из кармана деньги и кошелек, отстегивая кобуру с пистолетом, снимая фуражку и сдергивая с себя мундир. Открыл шкаф и обрадовался, увидев дорожную сумку. Запихнул туда все, включая сапоги. Рука зацепилась за железный крест, и на мгновение мелькнула глупая мысль оставить орден на память Гансу. Конечно! Немец принесет его в полицию, и там по номеру быстро вычислят, кому он принадлежит. В его положении не до сантиментов. Смел с полки рубашки, оставив себе только одну, остальное — в ту же сумку. В ящике нашел белье, под бумагой на дне ящика — деньги. Много было марок, но оставил все как есть. Снял с себя шелковое белье, доставшееся от обер-лейтенанта, и остался голым. Увидел себя в зеркале на внутренней стороне дверцы шкафа. На него смотрел худой, с жилистой шеей, буграми мышц на плечах и пластинами накачанного брюшного пресса молодой человек с аккуратной стрижкой и тоненькой полоской усиков. Не более нескольких секунд с удовольствием любовался собой Бекешев, опомнился и выругал себя за нарциссизм. Стал одеваться, начав с резинок для носков. Сорвал с вешалки костюм. Плечи узковаты и рукава коротковаты, но в темноте сойдет… Внизу увидел туфли — насчет размер не беспокоился, разве что велики окажутся, как великоваты были ему сапоги обера. У Дмитрия был маленький для взрослого человека размер ноги. Так и оказалось! Намылив усы, быстро сбрил их под струей холодной воды. Вымыл лезвие. Ножом разрезал на полосы простыню и связал Ганса. Замотал ему рот полотенцем и положил тело на бок, чтобы парень не задохнулся в собственной блевотине.

Распихал по карманам деньги, бумажник, обыскал Ганса и забрал все его марки и документы. В растеленное на полу тонкое одеяло сложил все шмотки парня и завязал в узел. Пистолет заткнул за пояс сзади и прикрыл пиджаком. Живым не дастся.

Кажется, все! Очнувшись и освободившись от пут, Ганс решит, что его элементарно ограбили, и первым делом кинется к ящику, а потом побежит в полицию. А пока там догадаются, что обер-лейтенанта искать уже бесполезно, что это не было рядовым ограблением, он будет далеко. Сейчас надо на вокзал. В его распоряжении машина. По дороге он избавится от узла. Спасибо тебе, Ганс, за все!

На улицу вышел с узлом и сумкой. Забросил вещи в автомобиль и достал из-под сидения заводную ручку. Вставил ее в отверстие под радиатором, резко крутанул, и машина сразу завелась. Сел за руль и, когда взялся за ручку переключения скоростей, до него вдруг дошло, что это та же самая марка, с которой начиналось его обучение в пятнадцатилетием возрасте. Ай да Ганс! Сохранил машину в таком состоянии — как новая! Он, русский человек, на это не способен.

Проехав несколько кварталов почти черных улиц городской окраины, увидел мусорный бачок и забросил туда узел с барахлом.

Все же хорошо ездить по немецким городам: никаких тебе тупиков, проулков, кривых улочек, ведущих непонятно куда, — весь город нарезан, как торт, на кусочки, и потому Бекешев уверенно ехал к центру, который светился фонарями и окнами домов. Но ему не нужен центр с его ратушей, кирхой, брусчатой плошадью и даже полицейским посередине… Что он делает здесь почти в полночь? Надо срочно уезжать и не делать никакого круга по площади — сразу станет ясно, что за рулем машины, по меньшей мере, человек праздный. Бекешев нагло подкатил к полицейскому и коротко спросил:

— Вокзал, пожалуйста?

— Откуда ты? — воззрился на него страж порядка.

Бекешев назвал город, где его подстригли, побрили, вымыли голову, накормили и чуть было не арестовали, от души надеясь, что не будет такого невезения, чтобы полицейский тоже оказался оттуда.

— Что же ты, живешь в часе езды, а не знаешь, где вокзал?

— Да я только что переехал, еще не освоился, — Бекешев остро пожалел, что положил форму в сумку. Еще пара вопросов и придется думать, как поступить с полицейским, благо людей на площади нет.

— Откуда?

— Издалека. Так где вокзал?

Полицейский внимательно посмотрел на него. Бекешев не отворачивался, глядел простодушно, опирался на дверь, выказывая готовность отвечать на детальнейшие вопросы.

Поведение шофера успокоило полицейского, хотя он не мог отделаться от ощущения, что где-то видел этого парня. Показал Дмитрию направление, перечислил улицы, на которых надо сделать повороты направо и налево.

Когда под утро пришел в свой участок и увидел портрет Бекешева, сразу же понял, кого он повстре чал на центральной площади. Но будучи старым, умным и уставшим, не стал никому рассказывать об этой встрече.

Через двадцать минут Дмитрий вышел на привокзальную площадь, бросив машину за три квартала. Сразу же направился к зданию вокзала, нигде не задерживаясь, ни к кому не обращаясь с вопросом, как пройти к кассе. Вел себя так, будто знает это место не хуже местных. Кассу увидел сразу. Рядом с окошечком кассира заметил плакат и узнал себя в форме обер-лейтенанта — напрасно он имитировал ограбление. Не стал оглядываться — незачем было. Оглядываешься — привлекаешь внимание. Часто оборачиваешься — вызываешь подозрение. Он уже видел патруль у входа на перрон. Трое: офицер и два солдата. Бекешев, наблюдая их отражение в стекле кассы, увидел, что патрульные не интересуются гражданскими, и решил идти мимо них. В кассе не было проблем. Бекешев взял самый дорогой билет. Денег осталось совсем немного, и он пожалел, что не пополнил свои запасы за счет накоплений Ганса. Дмитрию хотелось спать, и он рассчитывал, что в хорошем вагоне ему удастся выспаться.

Спокойно прошел мимо патруля, который не обратил никакого внимания на сутуловатого безусого молодого человека с сумкой через плечо. Перронный контролер тоже без задержек пропустил Бекешева, предъявившего билет.