Белая кость

5

«Обещаю и клянусь всемогущим Богом, пред святым его Евангелием, в том, что хощу и должен его императорскому всероссийского престола самодержцу всей России и его императорского величества всероссийского престола наследнику верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего до последней капли крови и все к высокому его императорского величества самодержавству силе и власти принадлежащая права и преимущества узаконенный и впредь узаконяемыя по крайнему разумению, силе и возможности исполнять. Его императорского величества государства и земель его врагов, телом и кровию в поле и крепости, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление и во всем стараться споспешествовать что к его императорского величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях казаться может».

Выпускник московского Александровского юнкерского училища подпоручик никакого полка Дмитрий Платоныч Бекешев наизусть запомнил этот раздел воинской присяги, текст которой был написан самим Петром Великим, ибо он отвечал состоянию его духа. Бекешев желал защищать Родину от врагов. Знал, предчувствовал, что рано или поздно его умение сражаться пригодится государству российскому. Он готовил себя к этому всей своей жизнью в училище. Нет! Он начал раньше…

Сейчас он ехал домой к родителям и брату погостить перед началом службы, о которой не имел ни малейшего представления. Он не будет служить в полку, но об этом никто не должен знать. Так было приказано начальством.

В купе он остался один. Попутчики сошли раньше, и никто не мешал ему досужими разговорами, да просто присутствием вспоминать о прошлом и о том, как все изменилось в их семье с тех пор, как он познакомился со своим будущим учителем. И прежде всего изменился он сам.

Мальчишкой пришел он к Муссе Алиевичу, который не давал ему спуску ни на одном занятии и научил-таки парня владеть своим телом в совершенстве. Бекешев сейчас с улыбкой вспоминал, сколько времени ему понадобилось, чтобы овладеть только одной подсечкой — первым основным приемом дзюдо. Мусса Алиевич показывал ему этот прием сначала на чучелах, которых у него было вдоволь в его зале, потом на самом Дмитрии. Как больно было поначалу падать, пока не научился группироваться при падении. Как резко бил по ногам Мусса Алиевич и повторял при этом: «Мой учитель бил сильнее».

А учителем его был, оказывается, японец, который охранял русских солдат, попавших в плен к неприятелю под Лаояном. Славяне вымещали свою злость на татарине, как будто он один виноват в их бедах. Для них он был таким же косорылым, а значит — в какой-то степени сродни японцам, которые разгромили их на всех сухопутных и морских фронтах… Военнопленные измывались над Муссой Алиевичем до тех пор, пока не вмешался охранник, разглядевший родственность в чертах лица Муссы Алиевича. Но заступничество его не было простым покровительством, когда сильный защищает слабого от банды таких же слабых. Японец начал делать сильным Муссу Алиевича, которого так увлекло восточное искусство драться, что после подписания русско-японского мира в Портсмуте он отправился не домой, а вместе со своим учителем в Японию, где продолжил образование в восточных единоборствах. В первый же год превзошел учителя и по его рекомендации попал в одну из лучших школ. Опять начал с азов и в конце концов преуспел в изучении тайн карате. Особенно больших успехов достиг в дзюдо и получил коричневый пояс. Драться мог на уровне черного, но не дали, потому что не японец. Вернувшись в Россию через Тибет, Мусса Алиевич вступил во владение небольшим наследством и потому не нуждался в дополнительных средствах. Для него оплата уроков была скорее делом принципа. Когда ему попался этот избитый и настырный мальчишка, он решил проверить его крепость нарочитой жестокостью уроков.

Диме было плохо поначалу — учитель изменил режим питания, запретив мясо. Жить без говядины оказалось очень сложно. Но иначе он никогда бы не достиг той гибкости, без которой нельзя стать настоящим бойцом. Растяжки, гири, турник, тяжелые чучела, с которыми надо бороться, бросать через бедро, голову… Парню досталось, но он уперся. Приходил без опозданий, беспрекословно подчинялся всем указаниям тренера, и Мусса Алиевич смягчился. Так продолжалось до окончания им гимназии. Прерывались только на лето. Последний год приходить к учителю стало удовольствием. Ему разрешили есть мясо (не чаще двух раз в неделю), и ушла в прошлое жесткость начальных уроков. Дмитрий получил доступ к книгам учителя, которые тот привез из стран Востока. Между учителем и учеником установились теплые отношения, но без панибратства. Дистанция соблюдалась неукоснительно. И Дмитрий видел, что Мусса Алиевич, можно сказать, почти полюбил его. А сам он давно влюбился в учителя.

Подпоручик вспомнил свое первое появление с доме учителя и непроизвольно взглянул на ребра ладоней. Мозолистая корка, невидимая непосвященным, протянулась от основания мизинца до запястья. Он заработал ее годами ежедневных упражнений. В первый день, когда он пришел в зал и отдал деньги сразу за пять уроков, учитель подвел его к доске и один раз резко ударил по ней ребрами ладоней.

— Повтори. Один раз, — сказал он ученику.

— Я могу и десять, — захорохорился Дмитрий.

— Разве я сказал десять? — спокойно удивился Мусса Алиевич. — Ты что? Хочешь разбить себе кости и стать инвалидом?

— Не-ет, — тут же отступил Дмитрий.

— Значит, так! Никакой самодеятельности впредь — покинешь зал навсегда. Ты вступаешь в другой мир. Он опасен для тех, кто самоуверен, драчлив и истеричен. В этом мире побеждают хладнокровные и спокойные. Почтительность к старшим и дисциплинированность — непременные условия пребывания… Я, если не сбежишь, сделаю тебя воином. Итак, сегодня только один удар по этой доске. А завтра — два. А послезавтра — три, не больше… на сотый день ты будешь делать сто ударов, и с тех пор каждый день ты будешь повторять это упражнение. Даже когда будешь разбивать кирпичи одним ударом, ты все равно будешь тренировать свои руки.

Тогда, если быть честным, начинающему ученику запали в душу слова о возможности сокрушения кирпича одним ударом.

Бекешев с удовольствием вспомнил, как, будучи фараоном — юнкером первого курса, посрамил на борцовском ковре обер-офицера — юнкера второго курса. Тот был мастером французской борьбы и демонстрировал свое умение, легко швыряя противников через бедро и даже через голову. Но когда против него вышел Бекешев и сразу после начала схватки подсек ноги юнкера с одновременным рывком, мастер французской борьбы оказался лежащим на ковре. Он даже не успел понять, в чем дело. Когда сошлись второй раз и точно так же мастер грохнулся на ковер, всем стало ясно, что это не случайно.

Желающих утереть нос фараону оказалось достаточно. Юнкера не страдали трусостью или чрезмерным самолюбием, которое часто мешает уяснить суть происходящего. Им хотелось понять, почему этот ловкий фараон с такой легкостью бросает своих противников на ковер. Против Бекешева один за другим выходили ребята из первой роты, в которую отбирали высоких и красивых, и из второй, где был сам Бекешев, — туда брали крепких и широкоплечих. Самые сильные из них могли даже подержать винтовку за штык на вытянутой руке — Дмитрию этот трюк дался сразу, он давно накачал нужные мышцы. В двух других ротах служили парни, не выделявшиеся статью. Но у них была высокая успеваемость по всем предметам. Все добровольцы быстро летели на ковер. Умудрившийся избежать подсечки оказывался на ковре после броска через голову. А после захвата одной из рук — непонятно почему тело взлетало в воздух, и соперник падал спиной на мат. Если падали оба, то рука противника Бекешева оказывалась зажатой в тисках, и, используя ее как рычаг, Дмитрий легко переворачивал соперника на лопатки, не желая причинять ему боль демонстрацией болевых приемов. А знакомые всем по вольной борьбе ножницы смотрелись совсем иначе, когда их применял этот фараон.

За исключением подсечки, Бекешев ни разу не ударил ногой ни одного из своих соперников, хотя легко мог это проделать. В училище удары ногами остались его секретным оружием. Не было нужды — он и так легко справлялся. А делиться своим умением не считал нужным — все равно никто не сможет повторить.

После дружных воплей побежденных он согласился обучить желающих, зная, что через эту науку могут пройти только влюбленные в нее, — остальные отсеются, как отсеивались почти все ученики Муссы Алиевича, не выдержавшие жесткости его начальных занятий. Так и получилось — из стен училища вместе с Дмитрием вышло всего двое освоивших азы дзюдо и способных хоть как-то применять свои знания в деле.

Бекешев рожден был для воинской службы. В Александровском училище существовала прекрасная традиция — опека младших юнкеров старшими. Ох и достается же фараонам в первый год службы!.. Но никогда — это был неписаный закон училища, передаваемый из поколения в поколение — не было унижений. Все понукания служили только на пользу дела — воспитанию настоящего офицера доблестной русской армии. Увы! «Александровка» в этом отношении была приятным исключением — в других училищах Российской империи над новичками буквально глумились. Потому Платон Павлович по совету своих московских друзей выбрал это училище, зная, что Дмитрий по складу своего характера не выдержит бессмысленных издевательств, а с его умением драться конфликт закончится катастрофой сначала для обидчика, потом и для самого Бекешева.

Наставнику Дмитрия почти не пришлось кричать на своего подопечного. Бекешев легко исправлял свои ошибки и ни разу потом не повторял их… Раньше, чем у однокашников, у него появилась воинская прямизна и подтянутость, по которой так легко было отличить человека строя от шпака. Раньше других у него появился «александровский» шаг — легкий, быстрый, веселый… Он последним уставал на марше. Когда под палящим солнцем с полной выкладкой — скаткой, трехлинейкой, шанцевым инструментом и частями разборных палаток — надо было проходить версту за верстой без привалов, и рота начинала глухо роптать, Бекешев шел таким же размеренным шагом, каким он начинал поход. Раньше других он стал стрелять только отлично, поразив инструктора, который при первом появлении Бекешева в тире долго рассказывал ему, как надо прицеливаться, нажимать на спусковой крючок — плавно, не дергая, не вздрагивать при отдаче, не зажмуриваться при выстреле… И увидел, что этот юнкер, слившись с винтовкой, с первого раза всадил все пули рядом с центром картонной мишени.

По окончании училища выпускники сдавали свое личное оружие. Каждый потом получал счет от ружейных мастеров, размер которого зависел от того, как обращался юнкер со своей винтовкой. Нерадивым приходилось выкладывать хорошую сумму за плохую чистку и небрежность. Бекешеву счет не прислали!

Он не проявил больших дарований в математике, отрезав себе путь в артиллерию с самого начала службы. Убеждал себя, что ему это и не нужно — он не хочет быть артиллеристом. И убедил! Он мог бы пойти в кавалерию. Сельская жизнь, где без коня не обойтись, научила его управлять лошадью.

Тем более что однажды их управляющий ошибся: прикупил в хозяйство за малые деньги киргизских коней. Небольшого роста, с широкой грудью, косматые, они отличались необыкновенной злобой, упрямством и непослушанием. Грызлись, кусались, норовили копытом ударить… Платон Павлович, как увидел этих неуков, сразу замахал руками — вон их из имения! Вон! Толку от них, как…

А Дмитрий аж затрясся от возбуждения. Вот такого зверя укоротить, и никакой конь после этого не страшен. Он чуть не в ноги отцу бросился, умоляя оставить хотя бы одного. Платон Павлович поначалу и слушать не хотел пятнадцатилетнего подростка — сломает шею, что тогда? Мало ему коней на конюшне? Нет, нет и нет!.. Сейчас матери все расскажет. И Дима сразу скис, но все же выговорил отцу, что тот прибегает к нечестным приемам. Он боготворил мать и не хотел никаким образом огорчать ее. Дарья Борисовна сама вмешалась. Кто-то ей рассказал о конфликте отца и сына. И о том, что обычно упрямый в спорах с отцом Дмитрий быстро сдался после угрозы отца. Она оценила эту жертву — мальчик переступил через себя только ради ее спокойствия — и за ужином разрешила их спор, сама затеяв об этом разговор, который закончила словами:

— Я верю в своего сына, — при этом Дарья Борисовна даже побледнела от страха за него. — Пусть укрощает!

— Даша! — Платон Павлович был изумлен. — Разве не ты просила меня останавливать его от безумств. А это и есть безумие. В конце концов, Дима не татарских кровей, чтобы справиться с таким зверем.

— Господин Бекешев! Кто знает точно насчет крови в нашей России?! — усмехнулась Дарья Борисовна и даже рукой махнула, подчеркнув жестом, что все разговоры о чистоте крови в этой стране просто глупы. — Но, если и нет в нем татарской крови, пусть докажет, что мы, русские, и в этом не хуже татар! Да и Мусса Алиевич одобрит. Именно потому что татарин. Я верно говорю, Дима?

Учитель Дмитрия гостил в их имении, будучи приглашенным Дарьей Борисовной. Ей хотелось посмотреть на человека, о котором ее сын говорил с придыханием. Мусса Алиевич произвел самое лучшее впечатление. Он дал несколько уроков и Павлу: как освободиться, если хватают за грудки, пытаются повалить на землю, обхватывают сзади — элементарные приемы, но они придают уверенность человеку в повседневной жизни. Дмитрий не ревновал, когда его учитель хвалил Павла за старание и способность быстро усваивать тот или иной прием… Хотя младший Бекешев никогда не удостаивался похвалы вслух и Мусса Алиевич внешне всегда был строг с ним, Дима уже научился определять, когда учитель доволен. Как-то раз мать, испросив разрешения, поприсутствовала на занятии. Она увидела, как ее Дима в высоком прыжке ударом босой ноги разбил толстую доску, которую держал учитель. И это было только начало. Так и простояла она весь урок с раскрытым ртом — даже не подозревала, что тело ее сына способно на такую акробатику. Видимо, сын был прав, когда отказывался от мяса и утверждал, что мясо — убийца гибкости. Все домашние только руками разводили, глядя на худющего парня с пружинно-стальными мышцами, который питался только рисом, сушеными фруктами и овощами. В имении был праздник, когда Дима объявил, что ему разрешили есть мясо два раза в неделю. Вечером мать переговорила с отцом, и зарплата учителя была повышена до двенадцати рублей. Мусса Алиевич принял это как должное.

— Да! — восторженно воскликнул сын. — Мусса Алиевич, конечно, одобрит. Спасибо, мама. Я быстро с ним справлюсь!

Пообещал-то легко, но победа пришла далеко не сразу. Что с ним вытворял конь, описанию не поддается. Все же, видно, Бог держал над юношей руки, ибо при многочисленных (не сосчитать) падениях он не сломал ни одной косточки. Надо сказать, что благодарил он за это не Создателя, но Муссу Алиевича, который преподал ему науку правильного падения и научил, как падать со значительной высоты. Синяков же и ссадин было предостаточно. Но каждый раз очередная неудача делала парня только упорнее и злее. Много он обломал плеток о непокорную спину жеребца, не однажды конь пытался укусить его. И только молниеносная реакция спасала парня от увечья. Но он подчинил себе непокорное животное и в конце концов прогарцевал на нем перед родителями.

В «Александровке» Бекешев, прошедший суровую школу киргизца, сразу же оказался среди лучших наездников. Все кони казались ему смирными и послушными, хотя на конюшне училища Росинантов не держали. Для многих юнкеров, особенно тех, кто пришел в «Александровку» не из помещичьих усадеб, наука верховой езды, не говоря уж о вольтижировке, давалась с великими трудами.

Примерным юнкером, любимцем начальства Бекешев никак не мог стать. Его тело запомнило все рытвинки голых дубовых нар гауптвахты, куда он исправно попадал за всякого рода проказы и самоволки. А уж сколько дневалил вне очереди, отпусков лишался — он, новоиспеченный подпоручик никакого полка, и сосчитать не может. Но все равно на втором курсе ему присвоили звание портупей-юнкера. Нельзя было обойти его с этим званием. Когда дело касалось самой военной подготовки, не было в училище более серьезного курсанта. Начальство держало марку, никто из руководства не хотел ловить потом на себе осуждающие взгляды сокурсников Бекешева. Протестов бы не было — их и быть не могло! Будущие офицеры имели строгое понятие о дисциплине. Но незыблемый до этого случая авторитет начальства оказался бы в какой-то степени — пусть минимальной — подточен.