Белая кость

16

— Штабс-капитан, вы знаете, что это такое? — спросил Бекешева подполковник Никитаев, показывая ему жестяную банку с дыркой от пули в середине донышка.

Бекешев присмотрелся.

— Самострел, господин подполковник, — дал он точное определение банке, у которой по краям дырки были видны следы пороха. — Стреляли себе в руку через банку, чтобы порох не попал на рану и пуля не била сильно.

— Все точно. Мы уже оправили голубчика в трибунал. А вы легко догадались. Что? Такое случалось в вашей роте? Я не получал рапорта.

— Раз не получали, значит, не было, господин подполковник, — резко ответил Бекешев. — В моей роте даже дезертиров нет.

— Хорошо, оставим… — подполковник при этих словах подумал, что вот за такой тон — и не придерешься — он и не любит штабс-капитана Бекешева. И не только за тон…

— Почему вы, именно вы, штабс-капитан, пошли к снайперу в гости? Что же ваши хваленые унтера? Труса праздновали?

— Не пустил, господин подполковник. Я лучше их, значит, мне и идти…

Бекешева вызвали к командиру полка под вечер на другой день после расправы со снайпером. Тон разговора с подполковником по телефону штабс-капитану не понравился. Комполка так и сказал ему, что он должен ответить за свое фанфаронство, что командир роты не должен шастать по ничейной полосе в поисках снайпера. Подполковник, ярый приверженец устава, не понимал, почему этот молодой офицер сам делает то, что положено делать унтерам-разведчикам. Он знал, что Бекешева готовили к работе в разведке, но, когда из штаба армии пришел запрос на тогда еще поручика, дал ему самую невыгодную характеристику и не поленился позвонить своему приятелю. Попросил его сделать так, чтобы о Бекешеве вообще не вспоминали. Подполковник не мог понять, почему этот офицер сам лезет туда, куда может послать подчиненных. Ему доносили, что в роте этого Бекешева, пусть лучшей в полку, процветает чуть ли не панибратство между унтерами и коман диром. И младшие офицеры не могут даже цыкнуть ни на кого из пресловутой «команды Бекешева». Пусть все они заслуженные Георгиевские кавалеры, и им сам государь кресты на грудь вешал за Перемышль, но армия без субординации — это уже не армия, а банда.

«Донесли все же, — думал Бекешев, шагая по тропинке к штабу полка. — А на что ты расчитывал? Что твое мальчишество пройдет незаметно? Да у него в каждой роте свои глаза и уши. Наверное, так по должности положено. Надо думать, что батальонный меня защищал как всегда, потому и вызвали через его голову. A-а, что он со мной сделает? Поорет и обратно отправит. Дальше окопов все равно некуда. Надо молчать и склонять повинную голову. А там видно будет».

Штаб располагался в просторной землянке в девять накатов. Три керосиновых лампы освещали помещение, в котором свободно располагались стол с телефонами и картами, печка со стоящим на ней чайником, кровать, застеленная байковым одеялом, и с подушкой, хоть и с несвежей наволочкой, — но все равно убиться можно от такой роскоши! Тумбочка прикроватная, табуретки, даже полочке с книжками нашлось место.

«Сюда пару окошек добавить, и совсем жилое помещение получится, — подумал Бекешев. С моей конуркой в три слоя мешков не сравнить. Хорошо быть командиром полка. Чего он там пыхтит о субординации? Да если б я третировал своих унтеров как черную кость, прикрыл бы меня Гаврилов своим телом, когда на австрийской батарее мне в спину стреляли? Я ведь в глаза его посмотрел, перед тем как он умер, и не увидел, что он жалеет о сделанном. Всё? Он закончил? Надо поскорее в роту вернуться. Здесь меня даже чаем не напоят. Не по-русски как-то. А мой Авдей уже наверняка ужин смастерил и завернул в несколько газет, чтоб не остыла картошечка. И чайком не ограничился, водчонку-то припас… Сейчас бы стопарик-другой, луковичкой круто посоленной похрумкать и спать завалиться. Хороший у меня денщик, хозяйственный… И смотри ты, не ушел, когда родственника, что при штабе отирался, встретил и тот предложил устроить ему перевод из роты, посулив, что живой-то он точно останется. А Авдей отказался, не бросил меня, хотя я таких гарантий дать никак не могу.

О чем он там еще флямкает? Что-о?! Это я-то не заслужил перевода в штаб батальона? Так вот зачем ты меня вызывал, сволочь толстощекая! Да чтоб тебе крысы обе пятки отгрызли. Чтоб твою землянку поганую двенадцатидюймовый разворотил. Ах ты!…..!…!………….!»

— Буду соблюдать субординацию, господин подполковник. Панибратство искореню, — четко ответил Бекешев. — Разрешите удалиться?

Подполковник критически осмотрел штабс-капитана, ища, к чему еще придраться. Нашел:

— А почему у вас кобура висит не по уставу? И еще расстегнута. Вы что, всегда так ходите?

Бекешев молча передвинул кобуру на уставное место и застегнул.

— Идите, — махнул рукой подполковник. — О вашем повышении поговорим, когда результаты увижу.

«Значит, никогда», — со злостью подумал Бекешев, покидая землянку. Расстегнул кобуру и подвинул ее на прежнее место, которое считал наиболее удобным для выхватывания нагана. Быстро прошел через штабную зону. Машинально отдавал честь офицерам и часовым. Выплевывал им в ответ слова пароля. Кто-то пытался поговорить с ним — Бекешева хорошо знали в полку, и старшие по званию уважали его за храбрость. Им была известна его московская история — выпорхнув из штаба подполковника Никитаева, она передавалась из уст в уста как сага и свидетельство несправедливости жизни. Как можно было такого офицера засунуть в рядовой полк за мелкий проступок! Но сегодня Бекешев был не в настроении болтать. Он извинился, ссылаясь на нехватку времени. Не хотел ни видеть никого, ни разговаривать ни с кем. Обида душила. Решил крепко выпить, когда дойдет до своей роты. Вот этот лесок осталось пройти, и он дома…

Их было трое, лучших полковым разведчиков, отправленных к русским за «языком». Они легко пересекли дырявую линию фронта и затаились в леске в ожидании темноты. Когда наткнулись на провод, не стали его перерезать — с расчетом на телефониста, который придет к месту разрыва связи, но подключились к линии и услышали разговор Бекешева с командиром полка. Один из австрийцев когда-то жил в России и прилично знал русский. О таком «языке» можно было только мечтать. Они дадут понять этим русским свиньям, что не получится у них безнаказанно перерезать горло их товарищу. Они доведут до сведения русских, что их офицер — это сделал офицер?! — у них в плену. Разведчики засекли штабс-капитана, когда он шел к командиру полка. Но решили подождать, пока тот пойдет обратно, чтобы уже в темноте спеленать его. Видели, что офицер фигурой невелик и даже сутуловат. Отрядили из своих самого здорового, в полтора штабс-капитана. чтобы он сбил офицера с ног, придавил и придушил с легки. Здоровяк поднаторел в этом деле — его жертвы не успевали даже пикнуть. Ради этого мозгляка они не собирались менять отработанную за годы войны тактику. Были уверены в успехе — это будет не первый их «язык» и, дай Бог, нс последний.

Бекешек услышал быстрые и легкие шаги сзади и, даже не отдавая себе отчета в своих действиях, автоматически присел. Набравший скорость разведчик никак не ожидал, что цель исчезнет в последний момент, когда он уже был в полете, бросившись всем телом на офицера. Ведь тот даже не обернулся. А Бекешев, распрямляясь, вскинул руки вверх и ударил пролетающего над ним разведчика по ногам таким образом, что тот едва успел выставить руки, чтобы не воткнуться головой в землю. Есть две-три секунды! Вот только теперь, повернувшись, увидел совсем рядом еще двоих. В руке одного из них была веревка, второй держал кляп. Они были уверены, что им понадобятся только эти средства. Даже пистолетов не доставали. И оказались перед Бекешевым, как овцы перед волком. Даже понять не успели, что происходит. Штабс-капитан высоко подпрыгнул и выбросил ноги в их направлении в шпагате, который тогда называли смертельным. Оба получили по сокрушающему удару в подбородки и, потеряв по несколько зубов, улеглись рядышком. Дмитрий не стал смотреть на дела ног своих. Приземляясь, он выхватил наган, развернулся и выстрелил с бедра в первого разведчика, уже доставшего свой маузер. Пуля расшибла пистолет, и тот вместе с пальцем австрийца отлетел в сторону. Еще один выстрел — и вторая зарылась в землю перед глазами вскрикнувшего от боли и страха разведчика. Второй раз штабс-капитан выстрелил, чтобы свои поняли: первый не был случайным, надо идти выяснять. Все было сделано по-солдатски решительно и быстро. Но Дмитрий успел все же подумать с гордостью, что Караев и Мусса Алиевич остались бы довольны своим учеником.