Бешеная кровь

Полковник Шевченко, 50 лет

С утра день задался на славу. Просто редкостный денек. Проснулся с отличным настроением, за ночь в городе не произошло ни одного ЧП, если не считать бытовой пьяной драки и автомобильной аварии. Позвонила дочка из Москвы и сказала, что они на выходные приедут всей семьей — с мужем и обоими внуками. Потом приятель из министерства сообщил, что по итогам комплексной проверки ему светит благодарность министра. Ну? Жить можно! Для подкрепления хорошего настроения он сделал то, что делал крайне редко в рабочее время. Он съездил в баню при доме отдыха. Баня там по нынешним меркам так себе, средненькая. Без наворотов, без египетских вентиляторов под потолком, без солярия и прочих новомодных штучек. Обшитые деревом стены, деревянная мебель, печь на дровах и просторный бассейн, в котором можно поплавать, а не только окунуться. Баня была его любимым местом, может быть, еще и потому, что уже много лет у него были добрые, приятельские отношения со здешним директором, немолодым, но очень подвижным и деятельным мужиком, благодаря которому бывший ведомственный дом отдыха до сих пор не развалился и не разворован, а коллектив в основном остался прежним. Нечего и говорить, что в баню и номера для полковника Шевченко всегда были открыты двери. Говорить о том, что его вкусы тут знали наизусть, и вовсе не приходится. Пожилая банщица Даша, заставшая тут куда как лучшие времена, заварила ему чай с травками — она знает с какими и сама их собирает, — он хорошо попарился, пропотел и напился крепкого чая с каплей коньяка. После такой процедуры он чувствовал себя помолодевшим, сбросившим сразу лет двадцать, отчего настроение еще больше улучшалось и хотелось жить. Жить! Красиво, счастливо, богато и долго. И в такие моменты в нем были силы для этого. Много сил. Сидя на дубовой лавке и утирая мокрые от пота шею и лоб, он расслабленно думал, что сейчас бы хорошо женщину, да помоложе. Не молодуху, какие сейчас только что не за рубль всем съезжим-приезжим отдаются, а хорошую, крепкую женщину лет тридцати, еще тугую и спелую, умелую и слегка медлительную. У него была такая. Не то чтобы любовница — для этого звания она была глуповата. А исключительно для того, чтобы удовлетворять его мужские желания, которые, к сожалению, возникали все реже. А может, и к счастью — меньше беспокойства, а значит, и риска меньше. Он весь на виду, его каждая собака видит и знает. Одним просто любопытно на начальство лишний раз поглядеть, а другие с интересом поглядывают. Желающих возглавить здешнюю милицию хоть отбавляй, а еще больше — охотников поставить на это место своего человечка. А для этого все средства хороши. Вон даже министров за банные дела снимают, не жалеют. Его и подавно жалеть не будут. Хотя успел он за годы службы заиметь сильных друзей, но и врагов нажил — как без этого. Поэтому в общественных местах — вроде бани в доме отдыха — вести себя должен скромно, прилично. Да и день белый, не время бабами заниматься. И водку пить не время. Без того хорошо. Отдохнул прилично, попарился, тело расслабил и даже вздремнул с четверть часа. Можно и на работу возвращаться.

Шевченко поднялся, не торопясь, обтерся и начал одеваться. Когда надевал китель, под руку попалось что-то твердое и плотное. Он сунул руку во внутренний карман и достал из него конверт из плотной бумаги. Деньги. Вчерашние. Совсем забыл про них. Он усмехнулся. Еще каких-то несколько лет назад он, получи такие деньжищи в руки, ночь бы не спал — боялся и думал бы, планировал, куда их потратить, что купить, носился бы с ними, как дурак с писаной торбой, жадно выискивая для них применение. А сейчас просто забыл про них. Зря, конечно, он так расслабился. Мало ли чего. Но до сегодняшнего дня все шло нормально, без проблем, и это всегда успокаивает и расслабляет. Не хуже бани. Он опять усмехнулся и убрал конверт обратно в карман кителя. Нет, он не будет прятать эти деньги, как собирался это сделать вчера. Приедет дочка, и он отдаст их ей. Они молодые, им много нужно. И самим одеться, отдохнуть, перед друзьями похвалиться, и детей — его внуков — побаловать. Да и в отпуск нужно съездить. Нет, все правильно, отдаст деньги дочери. Господь удержал его, и, значит, так и надо. Он снова усмехнулся. Господа помянул. А ведь раньше был истовым коммунистом. Мальчишек-милиционеров, которые в прежние времена венчались в церквях или крестили своих детей, нещадно обкладывал выговорами, чехвостил на партийных и комсомольских собраниях, выступал на партхозактивах и при этом мысли не возникало зайти в церковь, разве что во время отпускных экскурсий в Ленинграде или Киеве, но там было совсем другое дело. А сейчас все иначе, и нет-нет да и зайдет в церковь, особенно по большим праздникам, когда там собирается все руководство города и района. Теперь это тоже своего рода партийное мероприятие. По крайней мере политическое. Сегодня держать нос по ветру посложнее, чем в прежние времена, когда хватало просмотреть передовицу "Правды" или посмотреть программу "Время", для того чтобы быть политически грамотным в целом, а частности раз в неделю или в райкоме объяснят, или секретарь парткома коротенько доведет.

Зайдя попрощаться с директором дома отдыха и заодно поблагодарив его за гостеприимство, он решительно отказался от выпивки и обеда, сославшись на дела. Хотя столовая тут и ничего, но в целом готовят так себе, в расчете на утвержденное для отдыхающих меню. Да и есть пока не хотелось — рановато для обеда. Выйдя к своей "Волге", он с удобством развалился на заднем сиденье, кивком поблагодарив водителя за его "с легким паром". Раньше тот обижался, что начальник не берет его с собой в баню. Скучно ему вот так сидеть в машине и ждать. А потом — ничего, привык и больше не дует по-бабски губы. Набаловал его прежний начальник, вот и пришлось держать в строгости. По первому времени он все порывался отъехать вроде бы машину подремонтировать или масло поменять, а сам так и норовил левака прихватить. Если рассуждать как положено, то надо бы его давно наладить в патрульную машину, но не делал этого специально. Пусть все видят, что скрывать ему нечего и даже доставшийся ему в наследство водила не помеха — и уже который год. К тому же он на самом деле хороший шофер; машина всегда в порядке, ездит уверенно, когда нужно и притопить может, спиртным не увлекается и не только район, но и Москву знает. А что до гонора, то его Шевченко подавить умеет и панибратства к себе не допускает.

— Тут вам Кастерин звонил, — сообщил водитель, оборачиваясь через плечо для того, чтобы рассмотреть возможные машины на дороге, куда они сворачивали, и как бы только поэтому сообщая новость.

— Чего хотел? — поинтересовался Шевченко, вытирая платком пот со лба. Едва сел в машину, опять начал потеть. Надо бы стекло опустить, но так и простудиться недолго.

— Запрос из Москвы пришел. Про Самсонова.

— Про какого Самсонова? — пряча тревогу, спросил полковник. Это что еще за новости такие? Откуда ветер задул? Штормовой, поднятый недоброжелателями? Или просто так, закрывают старые дела?

— Про ихнего, про Олега, — невнятно ответил водитель, занятый дорогой.

— А что там? — с наигранной ленцой спросил Шевченко. Если про Олега, то это ничего, тут все чисто. Погиб и погиб. И не здесь, а в Чечне. Его даже к медали представили. Посмертно. Дело пока тянется, но это как всегда. Надо бы поинтересоваться, проявить активность.

— Да отыскался вроде.

Если еще полминуты назад Шевченко пожалел, что не сел на переднее сиденье, чтобы лучше слышать, то теперь и думать про это забыл. Пот прошиб его с новой силой, как будто он опять оказался в парилке. Он широким движением отер лицо влажной тканью платка, пряча за ним предательски засуетившиеся глаза и удивленно-испуганно расслабившиеся мышцы, отчего на секунду отвалилась челюсть — как у мертвеца.

— Хорошо, — проговорил он через силу. — А где?

— Не знаю. Он ничего не сказал. Только просил вам передать.

Ага. Так. Просил, значит, передать. Предупредил. Молодец. Не зря он его тащил. Отыскался Самсон. Живой, стало быть. Это… Или не живой?!

— Давай-ка мы в СОБР заскочим.

Водитель кивнул и через несколько секунд заложил бешеный вираж, от которого полковника вдавило в дверцу. Пользуется, стервец, тем, что его не остановят, вот и лихачит, через сплошную скачет, скорость превышает. Иногда, конечно, это нужно. Но сейчас демонстрировать свое нетерпение совсем ни к чему.

— Ты не гони давай. Не хватало нам еще в задницу улететь.

Водитель безмолвно подчинился и медленно, без лихачества сбросил скорость. Теперь они по-черепашьи тащились за расписанным рекламой автобусом, почему-то на немецком, что Шевченко никак не мог взять в толк. На кой дьявол в русском городе реклама на иностранном? Ну ладно еще, когда по-английски пишут название сигарет или там газированной воды. Это теперь все понимают. Но что обозначает это длинное слово, выведенное белыми буквами на синем фоне, никто не знает. Может, матом чего, хотя вряд ли. Все собирается у кого-нибудь спросить, но каждый раз забывает.

— Ну? И чего ты за ним прилип? Мы чего — на похороны едем?

— Так сами же сказали.

Нет, его определенно надо гнать. Будет еще тут свой гонор показывать. Жене пусть показывает, а не на работе.

За последний год он на самом деле много чего сделал для местной милиции. УВД теперь в новом здании из кирпича сидит, парк машин почти на сорок процентов обновился, численность сотрудников выше — а это все не мишкин хвост, это все трудами. Каждого чиновника надо уговорить, бумажку написать грамотную, да не одну, с кем-то и выпить приходится, ублажить. Ну и, конечно, нужно проблему развернуть, недостатки показать, трудности обозначить и успехи — ясное дело — не забыть. Стратегия! Кто же это будет за просто так фонды давать и штаты увеличивать! Дураков нынче нет — все умные и деньги считать умеют. Свои и чужие. А чужие так с еще большим удовольствием. Вот и СОБР тоже. Старое здание школы, которое хотели под бульдозер пустить, он отстоял. Отремонтировали его в складчину — районная администрация и РУВД, но зато теперь у силового подразделения милиции есть своя база. Со спортзалом, со стадионом, с учебными классами, кабинетами и всем прочим. Вплоть до тира в подвале. Не олимпийский, конечно, вариант, но хоть что-то. А то ведь раньше как? Чуть что — учения там или та же командировка в Чечню, — готовиться нужно было, отправляясь в соседний район. А то и в столицу, до которой тоже не пять минут ехать.

Дежурный при входе откозырял ему, и Шевченко, кивнув ему, прошел мимо, начальственно поглядывая на стены — пол — потолок. Так хороший хозяин осматривает свой коровник, проверяя содержание буренок. По пути он решал, как подойти с интересующим его вопросом к командиру. Вася Плещеев — из местных, по тусклым, доходящим из прошлого слухам, из шпаны. И по-хулигански нагл и развязно подвижен. Может он и послать кого не надо так, что не забудется долго. Но именно такой тут, в СОБРе, и нужен. Парни его любят за эту резкость и безоглядную храбрость, которую Шевченко считает наигранной, что не так сложно, учитывая, что подбирать Плещеев старается таких же, как и он сам. Но зато он принимает все шишки, ему положенные, и только морщится, получая их, не пытаясь, как другие, увильнуть или оправдаться обстоятельствами, преодолеть которые был не в силах.

Командира СОБРа он застал в его кабинете, что бывало редко. Вася сидел за столом и читал какую-то книжку — еще более удивительное для него занятие. Увидев входящего Шевченко, он с раздражением отложил чтиво в сторону обложкой кверху, и стало понятно, что он штудирует министерскую инструкцию "Правила хранения и транспортировки огнестрельного и холодного оружия".

— Грызешь гранит науки? — спросил Шевченко, здороваясь с хозяином кабинета за руку и усаживаясь на неудобный жесткий стул у его стола.

— К проверке готовлюсь, — хмуро ответил Плещеев. — Какие новости?

Уважение к чинам и должностям у него отсутствовало напрочь.

— Да вот, зашел тебя проведать. Может, у тебя что новое.

— У меня все отлично. Прут меня как последнего козла. Во все дыры. Я им чего — выпускница после бала? — с полоборота взвился Плещеев. — Такую проверку затеяли — на неделю! Это сдай, это покажи, это продемонстрируй, это объясни…

— Всех нас, грешных, прут все, кому не лень. А это… Чего ты хочешь — проверка комплексная. По всем направлениям. А если продырявишься — не взыщи.

— Да ладно, все понятно. Готовимся.

— А вообще как?

— Нормально. Вот Самсонов отыскался. Живой. Сегодня из Москвы звонили, спрашивали про него.

— Ну да? И ты что?

— А что я? Как положено. Охарактеризовал положительно, бумагу сочинил, отправил.

— Почтой? — уточнил Шевченко, скрывая неудовольствие. Обычно Плещеев не торопился с бумажными делами, затягивая их до последнего. А тут проявил невиданную расторопность, черт бы его побрал.

— Сначала устно, потом факсом, а потом и по почте. Чего парню лишнее время маяться?

— А ты не боишься? — с расстановкой, с намеком спросил Шевченко, глядя прямо в глаза командира СОБРа, чего тот, как он знал, не любит, принимая это за личный вызов.

— Чего мне бояться? — спросил Плещеев, не отрываясь от зрачков начальника РУВД, стараясь подавить его взгляд, заставить отвести глаза или, по крайней мере, сморгнуть. Такие вещи он проделывал виртуозно, и в другое время Шевченко не стал бы с ним тягаться, но сейчас ставки были уж больно высоки, и он держался из последних сил.

— А где все это время был Самсонов? У бабки на завалинке? Или в Сочи на курорте?

— В плену.

— Да?

— Конечно. Ну и что? Меня тоже за жабры брали.

— Ты — другая история, — значительно сказал Шевченко и, наклонив голову, прикрыл глаза, как будто согласился с чем-то важным и бесспорным, а на самом деле уходя от бешеного, стервенеющего взгляда Плещеева. — Про тебя все известно. Хотя, — он сделал неопределенный, почти прощающий жест, — тебе видней. Твой подчиненный. Ты за него по всем статьям отвечаешь.

Он уставился в окно и с удовольствием услышал недовольное сопение собровца. Тот задумался. И правильно! Давно пора уже головой работать, а не руками-ногами, демонстрируя свою крутость. Тоже мне — крутой. Таким крутым место вот там — на улице. Пацанов лупить да палатки обирать. А коли ты в системе работаешь, то будь любезен и жить в ней, и сотрудничать. Вот так-то.

— Ну ладно, — упершись руками в колени, Шевченко поднялся. — Я, собственно, чего зашел-то? Завтра с утра совещание по поводу проверки. В десять. Не опаздывай. И давай все сделаем нормально. Я там распорядился тебе подбросить всякого. Шашек дымовых, взрывпакетов. Устрой им хорошее шоу. Да, кстати. Вот ведь память… В следующем месяце дом сдают, так администрация нам две квартиры выделяет. Одну трехкомнатную. Тебе надо?

Он отлично знал, что Плещеев с женой и двумя детьми ютится в двух комнатах рабочего общежития, где все удобства — от туалета до кухни — в общем коридоре. Квартира ему нужна до зарезу, а кроме как в этом доме, других квартир не предвидится, по крайней мере в этом году. А скорее всего, и в следующем. Дальше он не заглядывал — просто некуда.

— Да вообще-то, конечно, — не слишком уверенно проговорил Плещеев, глядя в сторону.

— Ладно, — мягко согласился Шевченко, отмахнувшись от непрозвучавшей благодарности. — Переговорю. А с этим Самсоновым ты повнимательнее. Мало ли что. Тем более такая проверка.

Выйдя в коридор, он чуть ли не нос к носу столкнулся с Кастериным. Тот его явно поджидал. Настолько явно, что даже неловко. Кругом народ ходит, смотрит, а он под дверью толчется и только что не поскуливает от нетерпения. Увидев Шевченко, он едва не кинулся к нему.

— Пошли со мной, — обронил полковник, не торопясь, двигаясь по коридору на выход. — Ты на машине?

— Да, конечно.

— Съездим кое-куда. Предупреди, что отлучишься на часок.

— Хорошо. А что?..

— Потом поговорим, — оборвал его Шевченко и, когда они проходили мимо дежурного, остановился и негромко, но так чтобы собровец слышал, сказал: — Ну, ты поговори с ней, может, тебе она расскажет. Может, прямо сейчас? Есть время?

Кастерин, к счастью, понял его нехитрую игру и поддержал, правда, сказал чересчур громко, стараясь, чтобы его слова долетели до ушей дежурного, хотя тот и так от нечего делать слушал во все уши.

— Могу попробовать, но только результат какой будет.

— Вот давай и попробуем. Жду тебя на улице, — буркнул Шеченко и вышел первым, предоставив Кастерину самому объясняться со сослуживцем.

Подойдя к своей "Волге" (служебной, конечно, но она уже воспринимается как личная, когда каждый день и в любое время суток она в твоем полном распоряжении), закурил и взглядом окинул стоянку машин около забора. Потрепанной "семерки" Кастерина, которую помнил еще с осени, он не увидел. Может быть, он ее во внутреннем дворе ставит, за школой? Ну, да это его дело. Нагнулся к окну и сказал водителю, вместе со словами выдув в салон голубоватый клубок табачного дыма:

— Езжай к управлению. Я буду через час. Можешь пока бензин долить.

— Сделаю, — откликнулся тот и сразу завел двигатель. Шевченко уже сделал шаг от машины, когда тот спросил: — Иван Яковлевич! А можно я на полчаса к матери заверну? Хочу телевизор ей старый отвезти.

— Если только к матери, — разрешил полковник после короткой паузы.

— Спасибо!

"Волга" пыхнула выхлопом и сорвалась с места как раз в тот момент, когда на крыльцо вышел Кастерин. Вышел и направился к строю машин. Шевченко наблюдал за ним с некоторым удивлением. А тот достал из кармана связку ключей с брелком дистанционного пульта, нажал на кнопку, и в ответ квакнула сигнализацией и моргнула фарами синяя "десятка". Кастерин с хозяйским видом уселся за руль и подкатил к Шевченко.

— Это твоя? — недовольно спросил полковник, садясь на заднее сиденье.

— Ага. Нравится?

— Нет! И ты мне не нравишься.

— Почему? — обиженно спросил Кастерин, оборачиваясь назад.

— Поехали, почемучка.

Подождал, пока на квартал отъехали от здания СОБРа, и хмуро поинтересовался:

— Это на какие же шиши ты ее приобрел, голубь?

— Как? Вы же знаете.

— Я? Я-то знаю. А ты хочешь, чтобы об этом все узнали?

— A-а, вы про это. Тут все чисто, — ответил повеселевший Кастерин. — Я всем сказал, что это мать денег добавила.

— Ой смотри! Доиграешься.

Его мать работала заведующей отделением в районной больнице. Она считалась неплохим гинекологом, и через ее руки и кресло прошли сотни, если не тысячи жительниц города, многие из которых считали за счастье близкое знакомство с ней. Неглупая женщина, она сумела сделать из своей не самой, казалось бы, доходной работы довольно хлебное место. Мало того, что благодарные пациентки несли ей разнообразные подношения, она за время своей работы сумела установить тесные отношения со многими городскими руководителями, благодаря чему ее муж, в недавнем прошлом работавший инженером в НИИ, теперь трудился заместителем директора рынка, а оба сына год от года росли в должностях — старший в налоговой инспекции, младший в СОБРе, в свои неполные тридцать — уже капитан на майорской должности. Но от матери ему не досталось главного — изощренного и осторожного ума, когда поставленные перед собой стратегические, главные задачи достигаются не только целеустремленной деятельностью, но и осмотрительностью. Факт с покупкой новенькой "десятки" показал это со всей очевидностью.

Сейчас, едучи в новенькой, еще пахнувшей заводскими запахами машине, Шевченко едва не передумал ехать с ним туда, куда собирался изначально. Но, немного поразмыслив, решил, что ситуация настолько острая, что другого выхода пока не видно. Да и кто еще может снять образовавшуюся остроту, как не Кастерин, посвященный во многое и многое и этим многим повязанный с ног до головы. А уж тем более, что он один из виновников того, как это получилось. Он виноват — ему и исправлять. Поэтому Шевченко твердо велел ему ехать к кафе на выезде из города.

Кафе "Май" принадлежало двум братьям-ингушам, появившимся в городе лет семь назад. Сначала торговали шашлыками на рынке, потом открыли свой павильончик, где можно было к шашлыку взять водочки, потом открыли одно за другим два кафе. Постепенно вокруг братьев собралось около десятка их родственников, они отстроили дом и как-то вписались в окружающую жизнь, производя впечатление добропорядочных бизнесменов средней руки, дававших работу нескольким десяткам человек и — в отличие от других, осевших в городе выходцев с Кавказа, — и ведших себя с окружающими без вызова. Но мало кто знал, что братья, кроме розничной торговли продуктами питания, занимаются еще и оптовой поставкой высококачественных наркотиков, в последнее время специализируясь на героине. Шевченко это знал, и, когда это знание появилось у него впервые, был в большом смятении. На тот момент он остро нуждался в деньгах. Не в карманных, на сигареты и пиво, а в настоящих, серьезных деньгах, только при наличии которых взрослый, уважаемый и облеченный властью человек может чувствовать себя уверенно, а его семья видит в нем не замотанного работягу, появляющегося дома только для того, чтобы поспать и быстренько поесть, а кормильца, за каким они — как за каменной стеной. И он решился. С тех пор его жизнь потекла по другому руслу, а заодно и жизни других людей, в том числе Кастерина, тогда еще лейтенанта.

Едва они вошли в небольшой светлый зал кафе, где было занято всего два столика, за которыми обедали трое водителей-дальнобойщиков, к ним навстречу буквально выкатился старший из братьев Ибрагимовых Беслан. Роста он был небольшого и за годы оседлой и сытой жизни располнел, так что стал похож на кухонного гнома — сытенького, гостеприимного и доброго. Его все дальнобойщики называли Бес, полюбившие обедать в "Майке", как они прозвали кафе.

— Какие гости! — засуетился Бес, раскидывая в стороны пухлые ручки. — Это просто праздник! Кушать будете? Очень хороший шашлык сейчас сделал. Просто — как чувствовал.

— Давай, — без особого воодушевления согласился Шевченко, окидывая взглядом зал. — Попробуем, что у тебя за шашлык.

— Хороший шашлык! Через две минуты будет готов.

Шевченко отмахнулся от ядреного папиросного дыма, который выдохнул в его сторону один из дальнобойщиков, и поморщился, как может морщиться некурящий. Бес снова взмахнул руками и быстро заговорил, понижая голос:

— Пойдемте, начальники, в другой зал. Там никого нет. Покушать вам сейчас принесут.

До этого в "Майке" Шевченко был раза три — не по чину главному милиционеру города посещать такие места. Но все же бывал. Первый раз просто заглянул посмотреть, что тут такое появилось. Два других раза исключительно по делу, хотя если бы бывал чаще, то никто бы его не осудил: шашлык тут и правда был отменный, причем любой, на заказ — свиной, куриный или, редкостный для этих мест, бараний, но его, правда, нужно было заказывать заранее, за день-два.

Когда они прошли в небольшой зальчик с окнами на задний двор, в котором был всего один круглый стол, Шевченко сел и показал Беслану на место рядом с собой.

— Садись. Разговор есть.

— Что случилось? — встревоженно спросил вмиг ставший серьезным и уже совсем не добрым гном.

— Самсонова помнишь?

— Какого Самсонова? Тут за день столько народу проходит.

— А такого! — зло прошипел Шевченко, так что у ресторанщика пропало всякое желание валять дурака. — Которого ты поклялся в Чечне похоронить!

— Так все сделано. Я еще когда это говорил. Все сделали!

— Да? А ну расскажи ему, — велел он Кастерину.

— Самсонов сегодня в Москве, — не слишком уверенно проговорил тот, чуть ли не через слово посматривая на Шевченко. С Бесланом Ибрагимовым в такой ситуации он встречался впервые и даже не предполагал, что тот в деле, хотя, конечно, его знал, как знали его и его брата все любители шашлыков и красивого, но не слишком дорогого отдыха; для милиционеров братья всегда делали скидки и верили, давая в долг. — Он бежал из плена и через день или два он будет здесь, у нас.

— Ты понял? Из плена! А ты мне что говорил? Что его закопали! А?

— Ну, я не знал. Мне так сказали. Чего кричать?

— Это я еще не кричу. Это я еще очень ласково с тобой говорю, очень по-доброму.

— Я все понял, — Беслан выставил перед собой пухлые ладошки. — Мы разберемся, что там произошло.

— Да? И мне от этого легче станет?

— Виноватым станет тяжелее — это я тебе обещаю. Меня самого обманули.

Шевченко посмотрел на него. В сущности, Ибрагимов-старший говорил дело. Убрать Самсонова — и вся проблема решена. Одним махом. И можно начинать все как бы с чистого листа. Но так он думал и несколько месяцев назад. Тогда он сумел всунуть небольшую группу здешних собровцев в сводный московский отряд, куда удалось включить Самсонова и вот Кастерина. Ибрагимовы быстренько связались, с кем надо, те еще с кем-то, и было разработано два варианта. То есть как бы даже три, но третий — так себе, рассчитанный на случай, на то, что Самсонова случайно подстрелят или подорвется он на мине, как это происходило со многими другими. Два других были более определенны и надежны. Ибрагимов сообщил, как связаться с парочкой надежных людей там, в Чечне. Кастерин должен был сдружиться или по крайней мере сблизиться с Самсоновым, а потом подставить его, сдать чеченским боевикам, которые должны были разделаться с ним по своим чумовым горным законам. Если же этого не получится по каким-то причинам, то на курок должен был нажать сам Кастерин, хотя именно этого он отчаянно боялся. Трусоват у докторши сынок. Может быть, из-за этого своего страха он все провернул в первые же дни, сдав Самсонова "чехам", о чем и доложил Шевченко, после чего тот чуть ли не впервые за последние недели заснул спокойно и даже поднял стопку перед сном — за упокой души бывшего милиционера. А теперь выясняется, что поднял-то стопарик рано. Поторопился.

Сейчас, когда Беслан довольно недвусмысленно предложил убрать Самсонова, он чуть было не согласился. Чуть было, но вовремя вспомнил слова, которые ему запомнились еще давным-давно, когда он учился в школе милиции. Преподаватель, немолодой капитан с университетским значком на кителе, нудным голосом говорил, что большинство рецидивистов попадаются на том, что повторяются, и сыщик с головой ловит их на почерке. Потому что люди они по большей части примитивные, думать не хотят или не умеют и фантазии у них хватает только на то, чтобы побыстрее потратить деньги на красивую, по их понятиям, жизнь. Преподавал капитан неинтересно, и больше из его учения Шевченко ничего не запомнил. А вот эту фразу помнил всю жизнь, и сейчас она сама собой, без всякого усилия, пришла ему в голову.

Нет, он не будет поступать, как примитивный урка, повторяя прежнюю схему. Которая, между прочим, в первый раз не удалась. Он, как говорил вождь мирового пролетариата, пойдет другим путем. Проверенным и испытанным.

— Короче говоря, вот что сделаем. Твои родственники и все остальное — это твои проблемы, и ты сам с ними разбирайся. А Самсонова сейчас трогать нельзя.

— Слушай, почему нельзя? — попробовал было возмутиться Беслан, но Шевченко продолжил, как будто и не слышал этих слов.

— Он сейчас в Москве, на разборе. Так? — спросил он, обращаясь к Кастерину. Тот быстро кивнул, соглашаясь. — И завтра возвращается. Только ведь никто не сказал, что его привозят. А — возвращается! Кем у нас возвращаются? Героем! — Он победно оглядел собеседников.

— Почему героем? — спросил заметно обидевшийся Беслан.

— Потому! И ты хочешь, чтобы на следующий же день нашего героя кто-нибудь зарезал в подворотне? Как последнего алкаша? А мне после этого отдуваться? Оправдываться?

Беслан промолчал, а Кастерин и подавно. Он смотрел полковнику в рот и лишнего слова старался не произносить. Привык помалкивать перед начальством. Далеко пойдет.

— Вот так-то! Поэтому мы сделаем все иначе. А потом… — Он внимательно, со значением посмотрел на ингуша, и тот замер, пытаясь в нацеленных на него дулах зрачков рассмотреть ответ. — Потом посмотрим.