Бешеная кровь

Самсонов

То, что верующие называют Божьим Промыслом, произошло с ним, как выясняется, когда он встретился с Бизоном и его группой. Сначала в горах, а потом в аэропорту, когда его под конвоем собирались отправлять в Москву.

К какому конкретно ведомству относился Бизон и его парни, так и осталось для него непонятным. Тот свободно общался как с милицейским, так и с армейским начальством, и все относились к его словам с вниманием. Даже настоял на задержке самолета на полчаса, что можно было отнести на счет почти мистических способностей Бизона влиять на людей. В итоге Олег все равно прилетел в Москву, но теперь у него на руках было две бумажки, одна из которых была подписана армейским генералом, а вторая — милицейским полковником. В них коротко и сухо было написано, что старший лейтенант милиции Самсонов вырвался из плена с оружием в руках и по дороге к своим принял участие в проведении специальной операции, чем оказал командованию значительную помощь. Ни что за операция, ни где она проходила, ни кто принимал в ней участие, написано не было. Но даже такой краткий текст, заверенный солидными подписями и круглыми печатями с хорошо читаемыми оттисками, производил сильное впечатление. В самолете Олег дважды доставал из кармана эти единственные, имеющиеся у него на руках документы и читал их, только что не выучивая наизусть. На военного прокурора в Москве они тоже произвели должное впечатление, и он сказал, подшивая их в папку заведенного на старшего лейтенанта дела:

— Ну, старшой, считай, что тебе крупно повезло. Не знаю уж, что ты там такое сделал, но, видно, немало, если тебе такие справки выдали. Я, честно говоря, встречаю такое впервые. В общем так! Отправляйся домой. Кушай пироги домашние, отдыхай, приходи в себя. Мы пока, сам понимаешь, проведем следствие: как попал в плен, почему и все такое. Но думаю, что это чистая формальность. Так что езжай, обрадуй родителей, начальство.

Олег поблагодарил, но не стал говорить, что обрадовать родителей он не сможет. Просто некого радовать. Прошлым летом они и брат Виктор со своей женой попали в жуткую автокатастрофу, о которой, несмотря на удаленность от столицы, несколько раз передавали по телевизору. Четыре изуродованных и частично обожженных тела с оскаленными зубами и судорожно согнутыми конечностями несколько дней преследовали его с телеэкрана, а потом и сами являлись во сне. И кто только разрешает такие вещи показывать по телевизору?

Это было страшное для него время. Похороны близких людей — всех, кто у него был. Потом он несколько раз ездил в летний лагерь, где отдыхала его племянница Аленка, и что-то плел ей, пряча глаза, про бабушку с дедушкой и ее родителей, не зная, как открыть ей страшную, жуткую правду об их смерти. От мучительной необходимости его спасла теща Виктора, которая не то из-за житейского опыта, не то под влиянием вечно поддатого мужа сказала внучке, что ее папки с мамкой больше нет и других бабушки с дедушкой тоже нет, так что жить она пока будет у них. Сама отвела ребенка на кладбище и показала ей четыре успевших осесть от дождей холмика. Каково это для ребенка одиннадцати с половиной лет? До этого все ее называли богатой — два деда, две бабки, отец капитан милиции и мать в торговле. Полный комплект. Так что раз-два в неделю она ходила то к одним дедам гостить, то к другим, благо что все жили неподалеку. А тут вдруг все: родителей нет, школу пришлось поменять — до старой идти далековато. А тут еще бабка с дедом. Одна уже считала, что навсегда избавилась от заботы о ребенке, и, хотя любила внучку, но до этого явно не стремилась затягивать с ней общение больше, чем на выходные. Второй же — дед — лучшим времяпрепровождением считал общение с зеленым змием и уже давно был не способен к воспитанию детей. Поэтому Олег старался как можно больше времени проводить с племянницей, часто брал ее к себе, следил за успехами и неуспехами в школе и даже ходил на нечастые родительские собрания, всерьез подумывая о том, чтобы удочерить Аленку, тем более что после смерти родителей их двухкомнатная квартира осталась ему. Даже начал предпринимать кое-какие шаги в этом направлении, но толковый адвокат ему посоветовал, что до этого было бы неплохо оформить на сироту пенсию за погибшего отца. И Олег согласился. Его небогатой милицейской зарплаты на двоих хватило бы. Но лишние несколько сотен им бы не помешали. Начал потихоньку хлопотать, ходить по начальству, что, в общем-то, было не особо сложно. И он, и старший брат — оба из милиции, хотя Виктор и работал в отделе по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Пока ходил по одному делу, потихоньку интересовался и другим — как продвигается расследование катастрофы. С одним переговорил, с другим покурил, с третьим словом перекинулся. Все меж собой хоть немного, да знакомы — город-то небольшой, и каждый человек в форме на виду. И постепенно начала вырисовываться какая-то странная, непонятная картина. Вслух об этом не очень говорили, до широкой общественности разговоры не доходили, но между своими шелестел слушок, и даже не слушок, а так, ничем не подтвержденное мнение, что Виктор, который был за рулем, не сам слетел с единственного мостика, бывшего по дороге от дома на дачу, а вроде бы кто-то ему помог. Слушок без имен, естественно, и фактов, но он был.

Вот тогда-то Олег и начал копать серьезно. С дорожным инспектором, который первым из милиционеров приехал на место аварии, распил бутылку. Патологоанатому поставил бутылку коньяка. Пока что все было неопределенно, смутно. След на дороге вроде бы не совсем такой. Позы у трупов тоже смущают. Вдобавок загорание, которого вполне могло и не быть. Ничего конкретного, но подозрения начали расти и укрепляться. И даже не из мести к неизвестному виновнику он шустрил. В конце концов, бывает и так, что человек формально выглядит виноватым, а на самом деле — случай, чистое невезение, стечение обстоятельств, за которое человека не винить, а пожалеть нужно. Сначала он хотел просто разобраться, и если есть виноватый, то отдать его под суд хотя бы за то, что не помог пострадавшим и удрал с места происшествия. Потом постепенно пришла мысль, что неплохо было бы получить с виновника хоть какие-то деньги — Аленке они совсем бы не помешали. И только позже, уже перед самой командировкой в Чечню, ему стало крайне интересно совсем другое. Почему это дорожники, которые должны были провести свое расследование, особенно тщательное хотя бы потому, что погиб их коллега, а многие из них лично знали Виктора, провели его поверхностно, удовлетворившись первичным осмотром места происшествия и даже не прибегнув к услугам экспертов, — это Олег выяснил точно. Один из коллег Виктора сказал, когда они вышли покурить во время сороковин, что покойный слишком глубоко копал. Под кого копал, он сказать не успел — помешали, а несколькими днями позже, когда Олег прямо его спросил, тот открестился от своих слов, сославшись на сильное опьянение и добавив, что копают они все, каждый, кто борется с наркоторговлей, и эти слова были произнесены вообще, не относясь непосредственно к покойному, тем более что говоривший относится к нему с уважением и даже спьяну ничего плохого про него сказать не мог, а если Олегу что-то почудилось, то тоже наверняка из-за застолья. Короче говоря, ушел от ответа, да так, что больше к нему с подобным разговором невозможно было подступиться.

Теперь, по возвращении домой, Олег снова оказывался один на один с проблемами, от которых уехал несколько лет назад. Уехал без желания и только по настоянию командира, даже по просьбе, высказанной так, что отказаться было нельзя. Отказ означал почти предательство — он был одним из самых опытных бойцов отряда и, несмотря на свой возраст, до сих пор неженатым. Так что формально разумных причин для отказа от командировки у него не было, а предложение поехать — почти официальное признание заслуг. Тогда Плещеев открытым текстом ему сказал, что все кандидатуры согласованы с местным и даже московским начальством.

Из Москвы до родного города он доехал на дневной, полупустой электричке. Сейчас перед ним встало такое количество больших и маленьких проблем, что не ясно, с какой начинать. Сначала нужно попасть домой. Помыться, переодеться. Ключей от квартиры у него, конечно, не было. Из тех вещей, с которыми он приехал в Чечню, у него остались только форменные ботинки и стираные-перестиранные трусы с дырками; хорошо еще, что с собой взял новые, купленные за день до отъезда. Из документов — одна справка, из одежды — снятая с мертвого Мамеда форма, из вещей — его же наручные часы, зажигалка и почти пустая пачка сигарет. Вот и все богатство.

Выйдя на платформе, он посмотрел вдоль нее, высматривая патруль. Неизбежно придется многократно объясняться. Впрочем, это его не сильно пугало. Прокурор сказал, что начальство о его возвращении предупреждено, и он даже с облегчением оказался бы сейчас в отделении. Он рассчитывал, что за считанные минуты его личность установят, связавшись с Плещеевым или с дежурным по отряду, тот пришлет за ним машину, и тогда он по крайней мере приедет в дом тещи Виктора не как непонятно кто, вроде Максима Перепелицы, а по меньшей мере официально признанным человеком.

Но ни на платформе, ни рядом людей в форме не наблюдалось, если не считать солдата, перебиравшегося через пути с сумкой в руках. В том направлении, за забором, была строительная база, где всегда, сколько он себя помнил, работали стройбатовцы, бегавшие в станционный магазин за водкой, конфетами и свежим хлебом.

С полминуты потоптавшись, он отправился на площадь, к остановке автобусов. Придется почти через весь город добираться своим ходом. Постояв на остановке минут двадцать, он начал испытывать настоящее нетерпение. Когда на противоположной стороне площади показался желтый УАЗ с продольной синей полосой, он едва не бросился в ту сторону и удержало его только соображение о том, насколько нелепо он будет выглядеть. А через несколько секунд машина свернула в боковую улочку и скрылась. Олег покосился на стоявших вокруг него теток с сумками и мужиков, большинство из которых были, как любил говорить малопьющий отец, под банкой. Наконец автобус подъехал, и он влез в него в потной и суетливой толпе, сумев занять стоячее место в углу, где его немедленно прижали распухшей клеенчатой сумкой, на которую уселась старушка в зеленом шерстяном платке на голове. До дома Валерии Осиповны и Виктора Павловича на автобусе было ехать минут двадцать, на машине пять, но сейчас он проехал полчаса, прежде чем вышел на нужной остановке.

Без документов, без денег, без определенной будущности, он шел и чувствовал себя счастливым. Все самое страшное позади — главное, что он дома. Не совсем, конечно, дома, но в родном городе, в знакомом районе, в трех-четырех минутах ходьбы от подъезда далеких, но все же родственников. От нормальной еды, от телевизора, которого даже издали не видел несколько месяцев, от чистой одежды, от всего того, что называется свободой и что люди, не знакомые с ее противоположностью, не могут оценить в полной мере.

Он шел, с почти беспечным удовольствием посматривая по сторонам, на дома с серыми стенами, на неторопливых женщин, на кусочки неубранного мусора у дорожных бордюров, воспринимая все это как родное и пронзительно знакомое, когда вдруг кто-то его окликнул. Он притормозил и с неудовольствием поймал себя на том, что при громком упоминании своего имени втягивает голову в плечи.

К нему со стороны кинотеатра, на котором красовалась красочная, но уже изрядно полинявшая вывеска "Боулингклуб" спешил Гриша, Гришаня Пирогов. Впрочем, сказать "спешил" — значит ничего не сказать. Он быстро шел к нему, приволакивая покалеченную в детстве ногу, отчаянно жестикулировал, улыбался и одновременно делал большие удивленные глаза, при этом умудряясь производить широкие жесты, какие вроде бы должны были заставить немногочисленных прохожих обратить внимание на человека, которого он встретил. И люди оборачивались и смотрели.

— Здорово! — шагов за двадцать начал голосить Гришаня, громким голосом стараясь компенсировать имевшуюся у него шепелявость. Будучи в классе шестом или седьмом, он полез со своим братом-погодком в железнодорожный отстойник. Там они резали дерматин, которым были обтянуты сиденья электричек, и по дешевке продавали его армянину, строчившему из него моднейшие по тем временам безрукавки в металлических заклепках. Тот поход был у них далеко не первым, и все они до этого заканчивались благополучно. Но начальству, видно, надоело терпеть безобразия и убытки, и для охраны социалистической тогда собственности была привлечена вневедомственная охрана. Один такой наряд и шуганул малолеток, когда они выбрались из вагона с тючком дерматиновых обрезков в руках. Пироговы — парни были пуганые и шустрые. Поэтому на свист останавливаться они не стали, а только бросили добычу и нырнули под вагон. А потом под следующий, на соседних путях. Там состав как раз начинал движение, и Гришаню зажало накатившим на него колесом. Милиционерам свистками и выстрелом из табельного пистолета удалось остановить электричку, спасая тем самым Гришанину ногу, а может быть, и жизнь. Но колено оказалось раздробленным, а язык прокушен сцепленными от дикой боли зубами. А кроме того, у Гришани что-то сдвинулось в голове с тех пор, как несколько минут он корчился от боли и смертельного ужаса под накатившей на него многотонной громадой вагона. У него появились внезапно накатывающие вспышки не то страха, не то раздражения, во время которых он трясся, кричал, пускал слюни и плакал. Все остальное время он был добрым, даже преувеличенно добрым малым, много двигался и очень быстро говорил своим прокушенным языком.

— Привет, — с удовольствием откликнулся Олег, идя ему навстречу, стараясь максимально сократить дистанцию между собой и калекой. — Ты откуда здесь?

Они много лет жили с Гришаней в одном доме, в детстве ходили в одной компании, которая разрушилась после того памятного случая. Милиция и железнодорожное начальство пожалели мальчишек, сочтя, что они и так достаточно наказаны за свой проступок. Гришане того и правда хватило, а его старший брат Мишка вдруг почувствовал себя бывалым уголовником, постепенно сменил друзей и, успев к прошлому году дважды отсидеть, стал если не авторитетом, то довольно известной личностью в городском масштабе. Однажды Олегу даже пришлось знакомиться с его делом.

— А вон, видишь? — показал Гришаня на кинотеатр, одновременно обеими руками подхватывая кисть Олега и тряся ее вверх-вниз. — Теперь я тут работаю. Давно тебя не видел. Где ты был?

— В командировке, — почти правду ответил Олег. Ему сейчас не хотелось распространяться о своем плене. Мало того что неприятно, но и разговор будет долгий — с вопросами и ответами, а ему сейчас хотелось домой. Аленку увидеть, тещу с тестем, которых, за неимением своих подобных родственников, давно именно так называл — про себя и вслух, при разговорах с братом. Теперь же так получилось, что они стали его ближайшими и чуть ли не единственными родственниками.

— Понятно, — сказал Гришаня и посмотрел ему в лицо своим внимательным, полусумасшедшим взглядом. — Похудел. Это тебе идет. А я вот толстеть начал. Но Мишка меня на тренажеры устроил. Теперь хожу, занимаюсь.

— Нравится?

— Ага! Знаешь, как здорово! Такие телки кру-гом крутятся! Все деловые города у нас, — простодушно сказал Гришаня, как бы игнорируя собственную неполноценность, принимая ее за неизбежную данность, с которой ничего теперь не поделаешь. — Хочешь тоже? Я с Мишкой поговорю, а? — почти просительно добавил он.

— Я подумаю, — дипломатично ушел от прямого ответа Олег. Он знал про расположенный неподалеку спортзал, в котором кто-то открыл тренажерный зал. Теперь получалось, что этим "кто-то" был Миша Пирог или он был там в какой-то доле. Цены там, по слухам, были запредельные. Из своего кармана платить за это Олег не мог и, конечно, не принял бы от Мишки такого подарка, очень похожего на взятку должностному лицу, каким он себя снова считал.

— Подумай, ага. А потом приходи ко мне, — Гришаня опять показал на кинотеатр за своей спиной. — Я там каждый день. С одиннадцати. И до ночи. Зайдешь?

Он приглашал явно от чистого сердца и без всякой задней мысли. В каком-то смысле Гришаня как был, так и остался ребенком, а хитрости у него стало даже меньше, чем до его несчастливого приключения.

— Зайду, — пообещал Олег. — Только не сегодня. На днях.

— Давай. Я тебе такое покажу — закачаешься, — заговорщицки пообещал Гришаня, снова схватил его за руку и затряс ее. Даже в этом невинном движении чувствовалось, что сила у него в руках приличная. Если он начнет ее показывать во время очередного приступа дури, то может серьезных дел натворить.

Распрощавшись с Гришаней, Олег пошел к знакомому дому, до которого оставалось не больше сотни метров. Дойти до угла, повернуть — и вот он, перед тобой.

На четвертый этаж пятиэтажки он взбежал на одном дыхании. На его звонок в дверь никто не открыл. Он потоптался, понимая, что в квартире никого нет, и позвонил еще раз — просто для очистки совести. Ну, теща с тестем могут быть просто на работе. А Аленка? Он посмотрел на часы. Придется ждать. Он достал из кармана сигарету и сунул ее в рот, прикидывая, куда ему деться. В это время открылась дверь соседней квартиры, и из нее вышел парень лет двадцати с полиэтиленовым пакетом в руках, в котором предательски позвякивала пустая посуда. Олег его не знал, видел до этого пару раз, и не больше.

— Послушай, — обратился он к парню.

Как бы разбуженный парень вздрогнул так, что едва не выронил пакет, и посмотрел на него.

— Чего тебе? — опасливо спросил тот, замирая в дверном проеме, как будто готовясь нырнуть обратно в квартиру, откуда тянуло застарелым табачным дымом с тошнотворной струйкой вони закисшего содержимого переполненного мусорного ведра.

— Ты не знаешь, где, — Олег показал на дверь родственников, — Валерия Осиповна или Виктор Павлович?

— А-а, — протянул парень, узнавающе вглядываясь в его лицо и заметно расслабляясь. — Да откуда?

— Понятно. Спасибо, — разочарованно проговорил Олег и, не торопясь, пошел вниз по лестнице.

— Э-э! — окликнул его парень, захлопнув дверь и догоняя дробной рысью. — Там это… Палыч в больнице.

— Чего с ним?

— Да откуда? — снова заладил он свою песню.

— И давно?

— Ну это… С февраля, что ли. Или в январе? Не, не помню. Ну зимой, короче.

— А девочка? У них внучка. Аленка. Не видел ее сегодня?

— Ленку? Не-е. Давно чего-то не видать. Ты это… У тебя трех рублей не будет?

— Ни одного, — Олег развел руками. — Извини.

— Ага… А закурить?

Что ж, за информацию надо платить. Олег достал пачку и вытряхнул из нее предпоследнюю сигарету. Судя по взгляду парня, тот с удовольствием взял бы и две, но, видно, он придерживался принципа, что последнюю и вор не берет. Сунув сигарету в рот, он затрусил вниз, позвякивая пустыми бутылками и оставляя за собой перегарный шлейф. Когда Олег вышел на улицу, парня и след простыл.

Прикурив, Олег отошел к детской площадке, около которой стояла пара изрезанных ножами лавочек. Сел на одну из них и посмотрел на окна родственников. Исполнение мечтаний на скорое расслабление в ванной и, что еще важнее, сытную домашнюю еду откладывалось на неопределенное время. Неясно только — на какое. Самое обидное, что у него ни копейки денег, иначе бы он мог какими-нибудь чипсами перекусить или хоть хлебом подкрепиться. В последнее время он стал относиться к вопросу наполнения своего желудка с повышенным вниманием. Едва подумав о еде, он понял, что аппетит его достигает апогея. Желудок стал призывно постанывать, обещая в скором времени настоящий бунт, а глаза стали непроизвольно шарить вокруг, надеясь увидеть что-то, напоминающее еду, но в поле зрения попались только мусорные баки. Если бы он не был сейчас в родном городе и вокруг не ходили бы люди, он вряд ли бы удержался от того, чтобы хотя бы не подойти к этим бакам и поближе познакомиться с их содержимым. Во время плена, а точнее, рабства, естественная брезгливость у него сильно притупилась, и он хватал все, что даже с натяжкой подходило под определение "пища". Вспомнив соседа, родственников, он подумал, что есть более цивилизованный, хотя и несколько более трудный путь найти себе пропитание — пройтись до ближайшего сквера и, составив конкуренцию менее расторопным старушкам, пособирать пустые бутылки, которые там во множестве оставляют молодые парни — любители пива или чего погорячее.

Отбросив на тротуар окурок, он подумал, что занимается глупостями. Он может прямо сейчас, немедленно, пойти на остановку, сесть в автобус, проехать четыре остановки и, пройдя еще двести метров, оказаться в отряде, где есть столовая. Там же он может занять у ребят несколько сотен и накупить на них любой жратвы. В общем, он дома, хотя пока что и не у себя в квартире. Тем более что в отряд ему все равно нужно появиться, представиться командиру по случаю возвращения из плена.

Олег решительно встал, намереваясь идти в сторону остановки, когда увидел Валерию Осиповну. Она шла, перекошенная на одну сторону тяжелой сумкой. И, что его удивило больше всего, на ней было новенькое кожаное пальто и меховая шляпка. Из-за них он едва ее узнал.

— Валерия Осиповна! — окликнул он подходившую к подъезду женщину.

Та обернулась на крик и едва не выронила сумку.

— Олег? — спросила она севшим голосом, глядя на него расширенными, полубезумными глазами.

— Да. Здравствуйте! — Он подхватил сумку, почти вырвал ее из судорожно сведенных пальцев. Она и вправду оказалась довольно тяжелой. — Пойдемте.

— Ты… Ты откуда? — спросила она, не сводя неподвижного взгляда с его лица и не сходя с места.

— Оттуда! — отмахнулся он улыбаясь. С ее появлением у Олега как будто гора с плеч свалилась. Ему показалось, что на сегодня, на этот момент, у него решены все проблемы. А те, которые остались, не представляют пока большого интереса. — Я вернулся. Ну? Пошли?

Она как будто очнулась. В ее лице появилось что-то живое, а в глазах отразилось движение мысли. Она отвернулась от Олега и почему-то посмотрела вверх, на свои окна.

— Ты знаешь… — не слишком уверенно проговорила она.

— Что?

— У меня сейчас нет времени. Я спешу. Только вот на минуту домой.

— Ну хорошо, — бодро согласился он. — Давайте я вам сумку помогу донести. И мне еще ключи нужны.

— Какие ключи? — быстро спросила Валерия Осиповна, отводя взгляд.

— Ну мои. От квартиры.

— A-а… Ну конечно, конечно. Они у меня, да. Сейчас отдам.

К его немалому удивлению, она достала знакомую связку из кармана своего шикарного, со скрипом, кожаного пальто и протянула ему ее на открытой ладони, которая слегка подрагивала. И сразу добавила:

— Там все в порядке. Я только сегодня была. Убралась там.

— Хорошо. Ну, пойдем?

Она как-то обреченно вздохнула, кивнула и сказала:

— Пошли.

Когда он поднимался за ней по лестнице, то обратил внимание, что у нее и сапоги новые, а ноги в них она переставляет по ступеням так, как будто сильно устала или они ей нестерпимо жмут. А он шел и чувствовал если не обиду, то удивление. В его представлении встреча с родственницей после такого долгого отсутствия должна была быть куда более теплой. У нее же только и нашлось, что удивиться ему, что, в общем, понятно, и сообщить о нехватке времени. На площадке между вторым и третьим этажом она остановилась и простояла несколько секунд, не поворачиваясь к Олегу лицом. Это тоже было несколько странно. Ему казалось, что до того, как он ее окликнул, двигалась она довольно бодро. Впрочем, между моментом, когда он ее увидел и когда окликнул, прошло секунды две, не больше, так что он вполне мог ошибиться.

Валерия Осиповна долго ковырялась ключом в замке, на взгляд Олега, делая много лишних движений и производя много шума, что, впрочем, могло быть вызвано еще одной обновкой — в ее двери красовался новый замок. Хорошо стала жить его родственница, и для этого всего и нужно было что исчезнуть на некоторое время из города. Прямо чудеса!

— Ну спасибо тебе, — сказала она, оборачиваясь и протягивая руку к своей сумке. Было полное впечатление, что она не хочет его пускать в квартиру, как если бы он был случайным прохожим или соседом, который просто помог ей донести тяжелую вещь и которого вполне достаточно просто поблагодарить. Но он-то не прохожий и не сосед. Он родственник! Который к тому же несколько месяцев отсутствовал. И не просто отсутствовал, а в плену был. Вырвался, можно сказать, просто чудом.

В первый момент Олег хотел было плюнуть и уйти. Черт с ней, в конце концов. Ключи от квартиры у него, а больше ему не то чтобы не надо, но он вполне без этого перебьется. Но мгновение спустя передумал. Ну уж нет, хрена лысого!

— Пожалуйста, — бодро ответил он и, аккуратно потеснив родственницу, так что она вжалась спиной в дверной косяк, прошел в квартиру и прямым ходом направился в кухню.

Тут его поразила еще одна вещь. Вместо старенького холодильника "Ока" с обтертой до металла краской на углах стоял новенький, двухкамерный, почти двухметровый иностранный агрегат. Чудеса продолжаются. Похоже, его родственники здорово разбогатели. В лотерею выиграли или что? Интересно!

Он с нахальным видом уселся на табурет, водрузив сумку на стол, и сказал, глядя на входившую в кухню Валерию Осиповну:

— Ну как вы тут?

Она промолчала, скрывая явное замешательство за суетой. Начала разгружать сумку, вынимая из нее продукты. Он с немалым изумлением отметил, что продукты все были не из дешевых. Колбаска копченая, красная рыба в нарезку, копченая курица, еще что-то. Но больше всего его поразила бутылка водки, которую родственница стыдливо и очень поспешно сунула в холодильник.

— Сегодня праздник, а? — поинтересовался он, вхолостую жевнув челюстями; при виде этого изобилия есть захотелось с новой силой.

— Ну какой праздник, Олежек, какой праздник? Вот, Виктору Павловичу собрала. Он же в больнице. Плох он, очень плох. Вот и приходится.

Ага! Так он и поверил!

Теперь от недавнего полурасслабленного настроения, навеянного предстоящей встречей с родственниками, возвращением домой и всем тем, что с этим связано, у него не осталось и следа. Он разом, вдруг, подобрался и стал мыслить четко и категорично. Сейчас он со всей отчетливостью понял, что женщина ему врет. Врет и боится. А еще эти обновки: кожаное пальто, шляпа, за которой она скрывает от него свое лицо. Господи! Да она своему мужу в жизни бутылку не покупала! Максимум доброжелательности, которую она проявляла, когда он пил, — это не комментировать его и не пилить, а обыкновенно она не скупилась на слова и самые изощренные определения его пристрастия.

— А можно… — Он вынул из ее руки упаковку с нарезанной рыбой, надорвал ее зубами и стал есть, доставая жирные ароматные кусочки руками.

Она хлопнула глазами, открыла рот, собираясь, кажется, возмутиться, еще раз хлопнула глазами, что-то сообразила и вдруг засуетилась с новой силой.

— Кушай, Олежек, кушай. Ты же с дороги. Сейчас я тебе сто грамм налью.

— Лучше чаю.

— Чаю? Как скажешь. Как это я сразу не сообразила. Сейчас поставлю. Может быть, тебе с собой чего дать? Ведь у тебя там шаром покати. Сейчас я.

— Ага, — согласился Олег, усиленно работая челюстями. — И побольше. А пока, может, картошечки поставите, а? Есть хочу.

— Картошки… Может, я лучше тебе с собой дам? Прямо в кастрюльке. Заверну в теплое. Дома и покушаешь. Мне к Виктору Павловичу пора. Приемные часы, сам знаешь. А у него диета…

Последние слова она выговаривала по затухающей. Под пристальным взглядом Олега она сникала, но все еще что-то пыталась изобразить, бросаясь к плите и задевая длинной полой своего пальто его колени.

Видя ее замешательство, Олег наглел все больше. Он понял, что надо на нее давить. Сильно, уверенно, нахально и прямо сейчас. Она продолжала что-то говорить, обещая зайти к нему вечерком, обиходить, встретить как положено, но это был уже лепет, полубессвязные слова, которыми она пыталась закрыть, зашторить нечто, что считала нужным не показать, спрятать от него.

— Нет. Здесь поем. А что с Палычем? — спросил он. До этого своего родственника он всегда называл полными именем и отчеством. Но сейчас он почувствовал, что может и даже должен взять такой почти панибратский тон.

— Заболел он. Желудок и еще печень прихватило, — на автомате ответила она и замерла с закутанной в полотенце кастрюлей в руках. Это продолжалось секунду, не больше. Потом ее энергия проявилась с новой силой. Поставила кастрюлю на плиту, так что полотенце свесилось почти до пола поникшим стягом и со словами: "Я сейчас" — выскользнула в коридор и принялась там раздеваться. Олегу было слышно, как осторожно скрипнула металлическая задвижка на входной двери.

Не дожидаясь возвращения хозяйки, он встал, снял крышку с кастрюли и обнаружил ее полной картошкой с тушеным мясом. Для одного Палыча этого было явно много. Тот, вообще, никогда не отличался прожорливостью, если не брать в расчет водку, а уж с больной печенью вряд ли в его диету входила жирная пища. Олег беззастенчиво вывалил половину содержимого на снятую с полки тарелку и принялся есть с новой силой, так что, когда Валерия Осиповна вернулась, она увидела с ужасающей быстротой исчезавший продукт, но даже не сделала и попытки изобразить на своем лице неудовольствие.

— Кушай, Олежек, кушай. Сейчас я тебе еще колбаски подрежу. Хлебушка дать?

Она металась по тесной кухне, стараясь не смотреть на него, а он ел и ждал, когда спадет ее активность. Ведь когда-то человек должен же обессилеть.

Он с трудом отставил от себя пустую тарелку; желудок был уже полон, но есть хотелось по-прежнему. Только он хорошо помнил, что сказал ему молодой врач там, в Чечне. Ему нужно научиться сдерживать, обуздывать свой аппетит — иначе ему гарантированы крупные неприятности со здоровьем. Аппетит, который идет не от естественных потребностей организма, а от жадности к еде, накопленной за долгое время недоедания и даже голода. Чистая психология.

— Где Аленка? — спросил он.

— Аленка? Ну… Виктор Павлович заболел же.

— И что?

— Мне одной ее не поднять. Я же работаю. А ты пропал. Говорили, что тебя убили.

— Почти, — согласился он.

— Вот и я говорю. Мы же на самом деле не верили, но бумага была… Я сейчас тебе покажу.

— Не нужно, — остановил он ее порыв рвануть из кухни. — И что?

— Ну и вот. Нам предложили… То есть… Ну, в общем… появился очень хороший вариант. Очень хороший. — Она прекратила свою бурную деятельность вокруг чайника и замерла, взыскательно посмотрев на него. — Это очень хороший, дефицитный вариант. Ее на время взяли в закрытый санаторий… Это спецшкола. Закрытая. Да, именно. Тут недалеко. Там учат… Ну всему такому… И в очень хорошем месте. Лес рядом, озеро. Питание хорошее.

Из ее путаной речи он понял главное.

— Интернат?

— Ну почему сразу интернат? То есть… Ну называется он, конечно… Только не подумай чего такого. Ей там очень хорошо.

— Адрес! — потребовал он.

Эта… Он даже нормального определения не мог ей подобрать. Короче говоря, она свою внучку сплавила в интернат. Как сироту. Не чужую, не приблудную, а свою родную и единственную внучку! Тварь!! Он почувствовал, как от желудка, от съеденной только что картошки, к голове поднимается волна бешенства. Страшного особенно потому, что перед ним была немолодая и не очень умная женщина, его некровная и, вообще, довольно отдаленная родственница, которую он прямо сейчас, немедленно, готов был избить, искалечить голыми руками. Спасло ее только то, что она выскочила из кухни, и Олег получил несколько минут для того, чтобы взять себя в руки.

Она вернулась с половинкой тетрадного листочка в руках с потертыми краями и протянула его Олегу. Он внимательно прочитал текст, написанный корявыми буквами. То, что она называла санаторием, было обычным детским домом в соседнем районе. И телефон. Он убрал листок в карман и посмотрел на родственницу. Та все еще довольно бойко глядела на него. Даже с некоторым вызовом.

В этот момент со стороны входной двери раздался невнятный шум, а несколькими секундами позже пронзительная трель дверного звонка. Женщина встрепенулась и буквально вылетела из кухни, успев на ходу закрыть за собой застекленную дверь с плакатом-календарем на ней.

Олег прислушался. Скрипнула задвижка, мягко щелкнул дверной замок, торопливый шепот — слов не разобрать, — и тишина. Судя по всему, женщина вышла на лестничную площадку и закрыла за собой дверь.

Прошла минута или чуть больше, пока звуки прозвучали в обратной последовательности.

— Соседка, — беспечно, почти весело сообщила она. И с явным облегчением. Но Олег почувствовал, что эта беспечность наигранная, то есть обманная, опять что-то скрывающая, маскирующая.

— Займите мне немного денег, — попросил он. И улыбнулся. Он постарался это сделать как можно беззащитнее, открыто, обезоруживающе. И похоже, маневр ему удался. Сначала женщина напряглась, а потом что-то про себя решила и, согласно кивнув, не слишком торопясь, вышла из кухни.

Олег встал и посмотрел в окно, на козырек подъезда, где валялись многочисленные окурки и помятая кастрюля с отбитой эмалью. Некоторое время спустя из-под козырька вышел мужчина без головного убора, но с плешью. Сунул в рот сигарету, прикурил и не спеша пошел вдоль дома, помахивая сигаретой и поглядывая по сторонам. Похоже, это и была та самая "соседка". Забавно.

Валерия Осиповна вернулась в кухню, держа руку в кармане домашнего халата, в который она успела переодеться за время своего недолгого отсутствия.

— Вот, — достав руку из кармана, она протянула ему три сотенные купюры. В прежние времена от нее даже сотни было не допроситься. Впрочем, Олег попытался это сделать всего один раз, когда он почти всю свою зарплату потратил на обновки Аленке, и с тех пор зарекся. А тут вдруг такая щедрость.

Он взял деньги, с демонстративным вниманием осмотрел их — они были новенькие, с идущими подряд номерами — и положил их на стол рядом с собой.

— Хорошо живете, — прокомментировал он, показав рукой на холодильник. — Сплошные покупки. Откуда богатство? Бабушка в Америке наследство оставила? Или клад нашли?

— Да какой там "хорошо"! О чем ты?

Он не мог бы, наверное, точно сформулировать ответ на этот вопрос. Действительно, о чем? Может быть, улыбнулась ей наконец удача? Пьяница-муж, столько лет тянувший из семьи деньги, лежит в больнице, а ей, может быть, какую-то премию выплатили. Или еще какой фарт выпал, который хотя бы раз в жизни, но должен улыбнуться каждому человеку. Но тогда это — удача, почти счастье, из-за него не стоит прятать глаза и хитрить, наводя тень на плетень. Поэтому он только многозначительно сказал:

— Ну-ну. Не надо.

И она сдалась. Даже быстрее, чем можно было ожидать.

— Ну и что? Имеем право! Мы законные наследники! И потом это все не только нам, а Аленке. Она наследница первой очереди. Я узнавала! Ты-то уехал, бросил все! А нам жить! Как? На одну мою зарплату? Или ты бы нам переводы присылал с того света? Ты же погиб!

Сквозь ее выкрики, наигрыш обиды, страх и возбуждение он с трудом сумел докопаться до истины. Валерия Осиповна продала квартиру Виктора, его брата. Как ей удалось преодолеть всевозможные бюрократические рогатки на этом пути, для него так и осталось загадкой. Еще до своей командировки в Чечню он помог ей, хотя тогда думал, что помогает Аленке, переоформить кое-какие бумаги на квартиру, использовав свои связи. Было ли уже тогда в мыслях так называемой тещи проделать эту операцию, он не знал, да и знать не хотел. Но, когда сообщили, что он сгинул на Кавказе, она развернула бурную деятельность, в результате которой девочка оказалась в интернате, а квартира продана. Отсюда деньги на кожаное пальто, новый холодильник и недешевые продукты. Может быть, и муж оказался в больнице не просто так, а его место занял тот, с плешью на полголовы. Этим же наверняка объясняются и ключи от его квартиры в ее кармане. В торговле недвижимостью трудна только первая сделка, после которой появляется ценный опыт, а им целеустремленные люди не разбрасываются. Да, не теряла баба времени.