Безопасное место

Я так старался ответить Сегису приемлемо, а он не сильно-то меня и слушал: все пялился в телефон и что-то с явным беспокойством набирал. Я задержал его руку и посмотрел ему в лицо:

— Не знаю, что ты натворил, но я хочу тебе помочь.

— Помочь мне хочешь? — спросил он со злостью; вот бы эта злость была направлена на его собеседника по другую сторону экрана или на него самого, потому что он попался, а не на его бесполезного отца. — Помочь? Тогда верни мне деньги, которые ты оставил в школе.

Я возразил, что это невозможно, но пообещал вернуться в школу завтра и не уходить, пока мне не отдадут конверт. А еще я подбросил Сегису временное решение:

— Скажи… компьютерщику, скажи ему, что сегодня заплатишь часть, как залог, а завтра донесешь остальное.

Тут я полез в бумажник, за конвертами старушки и преппера (они оба решили внести аванс наличными). Денег в них было не то чтобы много — тысяча двести евро. И тратить их представлялось не лучшей идеей: если я не получу финансирования, авансы придется вернуть. Но дело касалось моего сына, и я стремился его выручить. Я хорошо знаю, что значит задолжать, когда тебе настойчиво звонят или стучат в дверь, когда тебя дергают на улице. Даже унижают, публично тыкая в тебя как в должника. Ты этого не помнишь, но два года назад нас десять дней преследовал медведь. Тебе было смешно; твое угасание проходило через приятную стадию, и вид парня в костюме волосатого улыбающегося медведя с портфелем, на котором было написано «Медведь Где-деньги-ответь», тебя развлекал. Каждое утро он ждал нас на крыльце, названивал нам по телефону, пока мы не выходили. Он бродил за нами по улице, останавливался у дверей бара или магазина, если мы там укрывались. И все это из-за пяти тысяч гребаных евро, которые мы в итоге заплатили. Я заплатил. Плюс штраф в пятьсот евро за нападение: он появился в школе Сегиса вместе со мной, так что мне пришлось отметелить настырного преследователя, пока мой сын его не увидел.

Поэтому я предложил ему тысячу двести евро. Сегис взял их с опустошенным видом.

— Я попробую, — сказал он и отошел набрать своего «где-деньги-ответь». Спустя минуту он сообщил, что договорился с тем типом о встрече; компьютерщиком он его больше не называл — между нами начало восстанавливаться доверие. Я вызвался пойти с ним — не знаю, как отец, деловой партнер или телохранитель, — но он отказался, предпочитая решить проблему самостоятельно. — Бизнес с папкой за ручку не ведется, — заявил он мне не то с издевкой, не то без.

Ясное дело, одного я его не отпустил. Я шел за ним на расстоянии, по возможности незаметно. Может, речь шла не о грузном медведе, а о более сердитом коллекторе. Вещества, сказал заместитель директора; не исключено, что в происходящем он понимал больше, чем я думал.

Мои опасения подтвердились, когда Сегис перешел проспект, по которому водители мчатся во весь опор, и, не обращая внимания на светофоры, оказался в Южном секторе. Пару секунд во мне еще теплилась надежда, что он задержится там, на проспекте, что тот тип прикатит на машине из какой-то другой части города. Но нет: Сегис осторожно пересек все четыре полосы, поднялся на заваленную мусором насыпь и двинулся в глубь Южного сектора. Там живет не ахти сколько компьютерщиков. И никто не срезает путь по этим улицам — наоборот: мы все старательно их обходим даже себе в ущерб. «Блин, Сегис, во что ж ты вляпался», — подумал я и зашагал так быстро, как билось мое сердце, чтобы тоже перебежать проспект между машинами.

Как и большинство горожан, до сегодняшнего дня я ни разу не бывал на этих улицах. Раньше мне нечего было там делать. Нечего продавать. Сейчас я тоже никому не собирался предлагать безопасные места. И ты там не открыл ни одной клиники.

Мне было страшно, признаюсь. Страшно за Сегиса и за себя. Есть куча газетных статей, полицейских сводок, городских легенд и историй о тамошних перестрелках, поножовщине, межклановых стычках и цыганских законах; о бедолагах, которые там заблудились или пошли туда за наркотиками. У всех несчастливый конец. Я вспоминал их, пока в нескольких метрах впереди мой сын шел по кварталам с выбитыми окнами и разграбленными помещениями, заколоченными зданиями, почерневшими от пожаров и все еще жилыми; по тротуарам с поломанной мебелью и остатками костров, лужами (хотя дождя не было много недель), угробленными и спаленными машинами, фонарями без головы и меди — я даже не помню, когда эта модель пропала из остальной части города. С камнями, кучей камней, которыми можно было забрасывать автобусы, пожарных, а иногда и летящие по проспекту машины. И мусором, тоннами мусора: коммунальные службы давно перестали в этот район заглядывать. Проходя по кольцевой и рассматривая выпотрошенные и исписанные здания, которые многие горожане видят по дороге на работу и с работы каждый день, я думаю, что они похожи на гигантский рекламный щит: кто угодно захочет безопасное место, когда вся эта свора может однажды бросить свои четыре улицы, даже без коллапса, затемнения или какого-нибудь дефицита, и устроить простой и понятный социальный взрыв, чтобы переиграть расклад сил и отомстить, заполучить то, в чем ей всегда отказывали. Это реальный риск, и он гораздо реальнее, чем какая бы то ни было климатическая катастрофа. И если взрыв произойдет, если дамба прорвется, то полицейские не смогут сдержать ударную волну — их просто не хватит.

Вот так мы с Сегисом, в самых настоящих джунглях, шли по улице, которую какой-то отмороженный шутник назвал Утопией. Серьезно тебе говорю. Вот куда мы забрели, отец и сын, — на разгроханную улицу Утопии. Я уже даже не прятался, а наоборот, ускорил шаг, чтобы догнать Сегиса и поскорее вытащить его оттуда, потому что на нем была форма — серые штаны и джемпер с логотипом школы на груди; он так и кричал в самом опасном районе города, а то и страны: эй вы, я мальчик из хорошей семьи, семьи с деньгами, хожу в частную школу; бросьтесь на меня — и у меня в карманах вы найдете что-то ценное; похитьте меня — и мои родители заплатят хороший выкуп; избейте меня — и вы хоть немного уймете классовую ненависть. Я ускорился и попытался его догнать, но он свернул за угол, и когда я тоже туда свернул, то столкнулся с сюрпризом.

Я уже понял, что не везде в этом районе одинаково убого. Как только пройдешь первые улицы, которые с проспекта и шоссе видно лучше всего, минуешь зону боевых действий, превращенную наркодилерами в штаб-квартиру и торговый центр, то попадешь, конечно, тоже в убогий квартал, но все-таки более очеловеченный — потому что здешние обитатели стараются выжить. И вот что меня удивило: в конце улицы я заметил пару зданий с большими красочными муралами. Неужели кув-шинщики добрались и сюда? Они серьезно, что ли, решили оживить эту дыру? Власти признали дело дрянью еще много лет назад, после пачки провальных планов, проектов и программ на будущее, из-за которых только растратили миллионы. Они взаправду намереваются создать там сообщество, вытеснить закон джунглей самоуправлением и заботой друг о друге? Какая прелесть! Я скажу тебе, что из этого выйдет: парочка активистов покрасит фасады и позовет соседей на собрания; откроет магазин-другой и начнет переход. А когда им надоест, что каждое утро жалюзи сломаны, а штуковины из библиотеки вещей и редкие солнечные панели украдены во второй или третий раз, то они уйдут туда, откуда пришли, и оставят после себя только муралы и мотивационные лозунги. Измени свой район — и ты изменишь мир. Ха.

Разглядывая яркие фасады, я слегка сбился с пути и потерял Сегиса из виду; затем побежал к следующему углу, но там сына не оказалось. Если он скрылся где-то за дверью, то его бессмысленно было искать. Я побрел обратно, чувствуя, что из окон за мной наблюдают жильцы, для которых я был именно тем, кто я есть: чужаком и самозванцем. Надутым фруктом с галстуком и рабочим портфелем, а может, даже с планшетом внутри. Лопухом, который может с собой носить сколько-то евро, кредитную карту, хороший телефон, часы по цене месячной, а то и годовой зарплаты местной семьи.

И вдруг я увидел Сегиса в конце замусоренной галереи. С ним был парень его возраста или чуть старше. На компьютерщика он точно не смахивал. «Медведь где-деньги-ответь» из него тоже был никакой. Я открыто смотрел, как парень берет у Сегиса купюры и пересчитывает их, перекладывая из рук в руки с огромной скоростью, как банкомет; так профессионально обращаться с деньгами наверняка учатся по низкопробному кино. Потом он загоготал — надежды это не добавляло вообще ни разу. Тонкой пачкой купюр он ударил Сегиса по лицу. Тот попятился. Парень схватил его за шею, прижал к стене и стал что-то говорить, вплотную приблизив к нему лицо. Когда я увидел, что он сунул руку в карман спортивного костюма, то подбежал к ним и без раздумий, из чистого отцовского инстинкта толкнул парня, легонько, не напрашиваясь на драку; я толкнул его и потребовал отпустить моего сына; так я ему и крикнул: «Отпусти моего сына!», как будто апелляция к статусу взрослого и отца — у него ведь тоже был отец — гарантировала мне неприкосновенность.

— Блин, пап, — сказал Сегис. Моего героического появления он не оценил.

Я взглянул на сына и пропустил опрокидывающий удар в пасть.

Парня я ошарашенно слушал с земли, как будто очень издалека, а он кричал мне, кричал нам, что если завтра он не получит деньги, то отрежет моему сыну яйца. Это выражение — «отрезать яйца» — он повторил несколько раз, и мне стало ясно, что это не пустые слова, а настоящая угроза. Я попытался подняться, но у меня закружилась голова; стоя на четвереньках, я услышал пощечину, которую парень, видимо, отвесил Сегису открытой ладонью. Звук был такой, словно кто-то ударил в оркестровые тарелки или запустил в лицо цирковому клоуну торт.

Медведь ушел, а мы оба остались, побитые отец и сын. У Сегиса текла кровь из носа и слезились глаза — скорее от ярости, чем от боли, из-за двойного унижения, которое я ему причинил своим бесполезным появлением.

— Извини, я просто хотел тебя защитить, — сказал я ему.

— Ладно, пап. Спасибо за попытку.

Ничего ласковее он сказать не смог. Блин, мне хотелось плакать, обнимать его и плакать вместе с ним, но надо было срочно валить, пока парень не вернулся или не попросил кого-нибудь проверить, убрались мы или нет. В итоге мы ушли с потерями, как это случалось со многими мажорами, которые заскочили за наркотой для вечеринки, не зная, во что ввязались; вероятно, мы еще легко отделались.

— Не похоже, чтобы тот тип был компьютерщиком, — сказал я Сегису, пока мы мчались к проспекту, и он рассмеялся; мы оба рассмеялись от облегчения или чтобы развеять общее унижение, но ко мне сразу же вернулась серьезность. — Если ты связался с дурью, то я должен об этом узнать и помочь тебе, пока не стало слишком поздно.

— Это не то, что ты думаешь, пап. Это не дурь — такое не в моем стиле.

— А что это тогда?

— Ставки. Только и всего, — наконец сказал он мне на ходу.

Спортивные ставки. Сам он ими не интересовался, но ребята из школы увлекались, и у них было достаточно денег, чтобы проигрывать и играть дальше. Из-за несовершеннолетия их не пускают в игорные дома, а обходить ограничения в онлайн-казино уже не так просто, потому что за это для компаний ужесточили наказания. Так что Сегис организовал букмекерскую контору. Он посредничает, собирает деньги, выплачивает выигрыши и оставляет себе комиссию. И поскольку ему тоже нет восемнадцати, то он обратился к пацану постарше из Южного сектора, чтобы тот пробирался куда надо и вносил ставки. Всякие-разные: на собачьи бега, керлинг, настольный теннис, вьетнамскую футбольную лигу и, само собой, киберспорт. До сих пор все шло гладко: парень не делал ничего незаконного, не мошенничал, и Сегис вовремя отдавал ему его долю. Последняя партия ставок оказалась самой большой: участвовало больше учеников, и деньги они вносили немалые. Речь шла о действительно очень крупных суммах. Настолько, что теперь в конверте лежало больше комиссионных для того гаденыша, чем собственно ставок. С самого начала пацан предупредил, что не допустит ни малейшей задержки, таков его закон; у него уже были проблемы с платежами по предыдущей мутной сделке, и он не собирался давать отсрочки каким-то там соплякам из частных школ. Утром же Сегис прислал ему сообщение, что сегодня конверта не будет, а потом не отвечал на его звонки; переговорам об отсрочке это помогло не слишком.

Ставки, блин. Не вещества. Букмекерство — не преступление, хоть тут и замешаны несовершеннолетние. Раз это не наркота, то бояться нам нечего. Даже угроза кастрации потеряла свой вес, когда стало понятно, что тот тип был простым пацаном и получал комиссию от мажоров, а не торговал шмалью. Значит, все не так плохо. Удар, пощечина, но ничего серьезнее не будет. Это поправимо. Можно выдохнуть.

Так я думал. Но правда заключалась в том, что трудности только начинались.