Безопасное место

Ты с ними познакомиться не успел. Когда они начали мозолить глаза, ты еще сидел в тюрьме, а твой мозг уже, наверное, порядочно сдал и не запомнил новость, которую ты вместе с остальными заключенными увидел по телевизору в общей комнате. Я о них при встрече тоже не говорил. Мы вообще разговаривали мало: я показывал тебе очередной снимок внука, ты односложно отвечал на мои редкие вопросы, мы замолкали, до конца визита оставались минуты, и я уже замечал по ту сторону стекла покорность, но списывал ее на простое тюремное уныние, растоптанную гордость, язву позора или безысходность, даже не подозревая, что ты уже переживал двойное наказание — тюрьму в тюрьме.

Тогда все и началось. Ты в своей камере ни во что не вникал, да и у меня на это не было ни настроения, ни духа. А вот у Моники они были — ее распирало от любопытства, даже восторга. Она, конечно, не называла их кувшинщиками и мне не позволяла, а я над ней смеялся, когда она и нам предлагала уйти от рутины, изменить свою жизнь, влиться в какое-нибудь сообщество. Иногда я не обращал на ее слова внимания, иногда язвил в ответ, а ведь она, может, совсем отчаялась и думала о будущем — не планеты, а нашем с ней общем. Но на головы нам свалилось столько дерьма, что фаза разговоров для нас уже закончилась. Я не собираюсь тебя винить еще и в нашем расставании — а может, и собираюсь; хотя какая теперь разница.

Когда ты вышел из тюрьмы, кувшинщики, или экоммунары (так они сами предпочитают себя называть), уже были не горсткой из четырех хиппи, а заметной силой. Но ты уже отключился от реальности и, хоть и просиживал перед телевизором целые часы, едва ли это понимал. В те моменты я скучал, не по тебе, а по твоему мерзейшему характеру: когда мы смотрели репортаж об их первых сообществах и видели всех этих клоунов, которые одевались в «Декатлоне» и горячо расхваливали деревню, было бы весело послушать, как ты разносишь их в пух и прах. «Раздолбаи! — орал бы ты на телевизор, будь твоя голова на месте. — Лоботрясы, совсем опузырились от лени! Я бы научил вас работать! Мотыгу в руки — и копать траншеи, быстро бы расхотелось страдать ерундой!» А дальше ты бы нам поведал свою занятную трудовую биографию: вот ты ребенок, который больше не может учиться, потому что семье нужна помощь по хозяйству, а вот — парень, которому еще нет восемнадцати, а он уже открывает свой первый бизнес; каждый год у него новая машина, поскольку он загоняет их в хлам; он своими силами поднимается со дна — человек, не знающий, что такое воскресенье, и бла-бла-бла.

И это ты еще не успел узнать про эксперимент с базовым сельским доходом. Он продлился всего два года, потом новое правительство его свернуло. Сумма выплаты была небольшой, но достаточной, особенно с европейским грантом на перезаселение деревень, чтобы первая партия горожан снялась с места. «Великое возвращение» — так это назвала пресса, при ее-то тяге каждый месяц откапывать какой-нибудь новый социологический феномен. И частично она не врала, кто-то действительно возвращался, раз уж была финансовая помощь: из крупных столиц, даже из-за границы, в свои деревни и городки, в родные края родителей, а то и бабушек с дедушками, такие, которые уже даже местом отпуска не служили, зато теперь стали важным символом, а главное — источником права на выплату. Многие не возвращались, а перебирались в какую-нибудь деревушку, где раньше всего-то отдыхали на выходных. А точнее, выбрали на сайтах программы местечко либо с самым высоким рейтингом, либо уже облюбованное их друзьями и родственниками или просто такое, где новым поселенцам предлагались дешевые или даже бесплатные дома. Большинство, конечно, собиралось получать деньги, жить в тихом и доступном месте, растить детей на пасторальной природе, работать из дома с приятным видом за окном и недалеко от столицы, открывать на гарантированный доход мелкий бизнес, вступать в какой-нибудь из первых кооперативов, баловаться сельским хозяйством или посвящать себя творческим занятиям и прочей бесполезной ерунде, на которую нам всем предстояло для них скинуться. Со своими идеализированными городскими представлениями они надеялись обрести в деревне простой и аутентичный образ жизни, много времени, неиспорченные социальные связи, человеческий масштаб, яблоки, которые по-прежнему были бы на вкус как яблоки. Но сначала, во многих случаях, их не приняли те, кто никогда не покидал этих мест, или те, кто вернулся туда много лет назад без всякой помощи и теперь видел в происходящем скорее вторжение, чем заселение.

Многие из нас высмеивали их наивность. Мы предсказывали им провал: обаяние деревни развеется через год, если не раньше, их дети подрастут и потребуют чего-то большего, чем простой и аутентичный образ жизни; избыток времени утомит их до смерти; социальные связи начнут их душить; им надоест грызть яблоки со вкусом яблок; они быстро одумаются и вернутся, поджав хвосты. Мы вспоминали, что у каждого поколения случается свое возвращение в деревню, возникают свои фантазии о развороте к корням и воссоединении с утраченными ценностями. Мы презирали этих пижонов за авантюру с улаженной жизнью, в которой им не грозили потери, и заодно их детей, которым все доставалось бесплатно, хотя в городе их сверстники рассчитывать на независимость не могли. Однако правда состояла прежде всего в том, что этим несчастным было уже нечего терять и они набросились на выплаты и дома не для того, чтобы получить возможность жить иначе, а для того, чтобы жить хоть как-то. Но были и те, кто отправился в деревню сознательно, — первая волна кувшинщиков. Там они встретили единомышленников — вернувшихся, как они, или никогда не уезжавших. Между собой они создали несколько сообществ, первых, тех, которые очаровывали Монику и над которыми я смеялся. Экоммунары!

Большинство возвращенцев в итоге отступили обратно в города, вот так, когда базовый сельский доход отменили или когда до них дошло, что деревенской жизни их мечты уже не существует, если она вообще хоть когда-то существовала. Но кое-кто остался. Как несчастные люди без будущего, которыми никогда не переставали быть, они зависели от милости каждого встречного мошенника, пытавшегося втюхать им фигуральный мотоцикл, в том числе такой раздолбанный, как мотоцикл кувшинщиков. Их сообщества перестали расти и возникать, и мы о них забыли — по крайней мере, я.

И вот чем они занимаются сегодня: сидят себе в офисе банка и с удовольствием наблюдают, как предприниматель унижается, чтобы выпросить у них финансирование.