Безопасное место

Да нет, я не такая сволочь: я отвел ее в «Рай», потому что мы продолжали тебя искать, а он находился в той части города, куда указывал твой след. Еще одна возможная цель, еще один магнит для твоей ностальгии. Еще одно безопасное место, которое стоило проверить. Я собирался туда в любом случае, но теперь, когда со мной была Юлиана, я мог заодно приоткрыть ей не очень презентабельную часть твоей жизни. Что касается Сегиса, то после всего, что он услышал от твоего верного Альберто, меня уже не слишком заботило, что он думает о тебе и даже обо мне.

В «Рай» мы двинулись не сразу: он был не совсем близко, а на пути к нему находились два других возможных места. Но если бы мне пришлось все поставить на одну догадку о твоей цели, о том, что в тебе переклинивало каждые несколько месяцев, что оживляло твою утихшую память и заставляло рваться прочь, я бы выбрал «Рай». Если сбегать из дома тебя заставляла вспышка старого счастья, то ничто не сравнится с тем, что ты получил там.

И если тобой двигало желание обрести закопанное сокровище, то пещеры лучше и придумать было нельзя.

Я много раз успел представить, как ты туда возвращаешься, как добираешься до финиша и в изнеможении подходишь к двери загородного дома, к которому тебя неясно почему тянуло. Подходишь, а вышибала тебя не впускает, в таком-то потрепанном виде: в неуместном спортивном костюме, тапочках и, наверное, с переполненным памперсом (тебя ведь столько часов не было дома). Но управляющая, которая всегда встречала хороших клиентов у той же двери, узнает тебя, несмотря на всю твою немощь. В тебе не осталось и тени былого, но как ей не узнать того, кто так щедро помогал ее заведению держаться на плаву и всегда оставлял такие славные чаевые? Она тебя приветствует, берет под руку и проводит внутрь, а там просит своих девочек тебя принять — обтереть, напоить водой и уложить на диван или прямиком на кровать в одной из комнат, может, как раз в той самой, которая всегда была зарезервирована для тебя, как если бы ее держали закрытой и нетронутой, подобно спальням в домах-музеях выдающихся людей, до твоего возвращения. С тебя деликатно снимают мокрые штаны и рубашку. И управляющую, и ее девочек потряс твой плачевный закат, все они знают о крахе твоего бизнеса и твоем заключении, но здесь у тебя никто не собирается просить в качестве залога кредитку: ты вернувшийся блудный сын. Сам владелец, дон Хосе — Хоселито для близких людей вроде тебя, — быстро спускается, когда узнает о твоем появлении, и выходит навстречу — только чтобы убедиться: ты уже не тот, ты никто, ты его не узнаешь, а хитрый и похотливый блеск в твоих глазах потух. Дон Хосе, Хоселито, убирает из сегодняшнего меню двух-трех девочек, предназначая их специально для тебя, а они раздевают тебя догола и нежно моют в пошленьком джакузи, делают свой легендарный восточный массаж с приятным финалом, а потом ты засыпаешь крепким и довольным сном в их объятиях. Эти обнаженные девушки слишком молоды, чтобы знать тебя как Сегисмундо Великого. Из послушания хозяйке, покорности желаниям любого клиента, даже с деменцией, или просто от удивления, сочувствия старику без памяти, который годится им в дедушки, они демонстрируют все свое мастерство. Наслаждение и внезапное возбуждение чувств раскручивают динамо-машину твоего мозга, ненадолго, но достаточно сильно, чтобы ты вспомнил одно имя из прошлого: Богиня. После стольких лет забвения ты снова его произносишь — «Богиня, Богиня, Богиня», — принимаешь одну из девочек за нее или зовешь ее к себе. Может, милосердная управляющая просит кого-то из них притвориться Богиней; а может, это наследное имя и кого-то из них действительно так зовут: в такой профессии выбор не слишком велик. Той самой Богини быть в «Раю» уже никак не может: прошло много лет, и она постарела, потеряла статус и опустилась в разряд пониже — до квартиры, до улицы, до цифровых площадок, где спрос есть на любое предложение; открыла собственное дело с девушками посвежее, вышла на пенсию и больше не реагирует на свое шлюшье имя, удачно вышла замуж, ее выслали из страны, и она вернулась к себе на родину, ее задушили или выбросили голой из машины на ходу. Срок службы у Богинь совсем короткий, а ты вернулся слишком поздно.

Богиня — именно так ты начал называть Юлиану, когда из-за прогрессирующей болезни стал путать имена. Богиня, Богиня, Богиня. Юлиана посмеивалась: она думала, что это ласковое прозвище, признак благодарности — Божественная Юлиана; откуда ей было знать, что ты принял ее за Богиню, что ты получил Богиню обратно, что Богиня наконец-то твоя, и только твоя, теперь она живет у тебя в квартире и ты ее единственный клиент. В былые времена ты наверняка мечтал вырвать ее из профессии, обеспечить ей содержание, чтобы она не была больше ни с кем, кроме тебя. У всех развратников одна и та же фантазия: когда вы встречаете свою Богиню, то так легко забываете, что между вами заключена товарная сделка — вы получаете удовольствие, потому что платите. Я ее не знал — в тот единственный раз, когда я уступил твоим уговорам и пришел в «Рай» вместе с тобой, ты меня ей не представил; ты так ревновал, что другим на твою любимицу нельзя было даже взглянуть. А раз я ее не знал, то не могу сказать, похожа она на твою сиделку или нет, можно ли их перепутать.

Юлиана посмеивалась — ей нравилось, что ты называл ее Богиней, когда она тебя раздевала и причесывала. Мне тогда пришлось исправить недоразумение и объяснить ей, что она была не богиней, а Богиней и что в своем смятении ты никогда бы ее не перепутал ни с женой, ни с матерью, ни с невесткой или секретаршей. Ты никогда бы ее не перепутал ни с кем другим, только со шлюхой. Надо было объяснить и это — так я с самого начала не дал бы ей принять тебя за хорошего человека, бедняжку Сегисмона, несправедливо наказанного болезнью и заслуживающего всей ее теплоты.

Но может, сегодня ты вернулся в «Рай» не из-за ностальгии, не из-за глубокого телесного импульса и не из-за воспоминаний о былых наслаждениях, а потому, что это твое безопасное место. Я пытался проникнуть тебе в голову — не в дырявую нынешнюю, а в кипучую тогдашнюю — и размышлял о том, где Сегисмундо Гарсия предпочел бы спрятать свое сокровище. Мне не казалось таким уж безумным, что ты мог выбрать «Рай» — поручить капиталы Богине, пообещав поделиться после освобождения, сбежать вместе, отправиться в ее страну и поселиться в каком-нибудь прибрежном городишке, где вас никто не найдет. Нет, доверять проститутке, чья воля подавлена, а удача так переменчива, было бы весьма опрометчиво; никакой гарантии, что найдешь ее в «Раю» спустя годы, а если не там, то где — ведь ты даже ее настоящего имени не знал. Скорее всего, ты обратился бы к дону Хосе, своему куму Хоселито: он ведет слишком доходный бизнес, чтобы у него возникло искушение обмануть тебя и прибрать к рукам твои деньги. Он бы их сохранил. «Рай» — на редкость безопасное место: ни полиция, ни трудовая или налоговая инспекция никогда туда не совались, хотя полной тайной его деятельность не была. Допустим, ты доверился Хоселито — пообещал вернуться через несколько лет, отдать ему в честь освобождения часть добычи и отпраздновать выход на свободу прямо там, в клубе, открытом только для тебя, для него и, может, для пары тюремных приятелей; для других его бы закрыли на несколько дней и устроили самый большой праздник в истории «Рая», грандиознее любого из вечеров, когда ты приглашал Альберто, какого-то регионального директора и меня, чтобы отметить открытие еще одной клиники и окончание финансового года лучше предыдущего, спасибо проекту международного расширения. Сильно отложенная вечеринка по поводу твоего освобождения — она наверняка была у тебя в планах и тюремных мыслях — превзошла бы даже ту, которую ты точно устроил перед заключением, после приговора. Я не сомневаюсь, что и последнюю свободную ночь ты провел там — где же еще? — наслаждаясь впрок, на будущее; ты прощался с хорошими временами на пороге новых, создавал последнее воспоминание и запасал какие-то последние ощущения, которые оставались бы с тобой и поддерживали бы тебя за решеткой, или даже пытался умереть той ночью, умереть от передозировки алкоголя или какого-нибудь вещества, от удовольствия, не попасть в тюрьму, окончить свои дни таким образом, — подобная смерть была бы достойна Сегисмундо Великого. Пошлая смерть.

Признай, старик: ты был ходячим клише. И развратником. Все, что должен был сделать стереотипный голодранец, который добился успеха рывком, заработал миллионы и бросился компенсировать прежние лишения, ты сделал. Ты всего этого хотел, ты вычеркивал все пункты из контрольного списка нувориша, один за другим: купить пафосный дом — есть! мерс — есть! членство в закрытом клубе, частная школа для внука, дорогие часы и вина тебе не по чину — есть, есть, есть! Ненужный маме камень, шуба, которую она всегда отказывалась носить, всякая мазня, которую тебе впаривали шустрые галеристы. Только яхты где-нибудь в средиземноморском порту тебе не хватало — здесь ты просто не успел. Кажется, из всего списка тебя не прельстил лишь кокаин: в отличие от Альберто или меня в свое время, тебе было противно что-то совать себе в нос. Но остальную часть коллекции ты собрал, ничего не упустил; в том числе, конечно, Богиню, свою Богиню, двести евро в час, раз другим женщинам ты внушал отвращение. «Рай», где ты расплачивался от имени компании, был пошлее и тупее остального: во время суда все твои визиты и траты выплыли на свет; какое счастье, что мамы к тому моменту уже не стало. Ты сделал все — есть! И потерял тоже все.

Ты был ходячим клише не потому, что любил шлюх, а потому, что любил дорогих шлюх; потому что еще до взлета ты охотно платил за то, чтобы они сосали тебе в машине, чтобы они подставляли тебе такие отверстия, какие в супружеской постели не светили, или просто терпели тебя пару часов за выпивкой, смеялись над твоими шутками, давали тебе почувствовать себя любимым — ох уж эта блажь типичного развратника. Новая жизнь принесла тебе не секс за деньги, а секс за больше денег. В этой сфере тоже есть свой лифт: от панели и придорожных клубов до дома дона Хосе, твоего кума Хоселито.

Именно так ты мне его представил в тот единственный раз: «Вот мой кум Хоселито». Я взглянул на этого петуха в белом костюме и темных очках — в помещении-то — и не поверил ни глазам, ни ушам; его прикид, жесты, манера разговаривать — все казалось таким же неправдоподобным, как и сам дом: якобы изысканная обстановка, управляющая с видом монахини, девушки в прозрачных халатах и чуть ли не с клоунским макияжем, официанты с галстуками-бабочками, разносившие бокалы шампанского и вазочки с клубникой, вычурно обставленные комнаты, приватные и нет, охрана в черных костюмах и с гарнитурой в ушах, томный пианист, клиенты, тоже в темных очках, вытаскивавшие из карманов пачки купюр, перетянутые резинками. Все — нувориши, как и ты: крупные строители, вороватые подрядчики общественных работ, какой-то советник, которого в итоге схватили. Для идеальной пародии не хватало только тигра на цепи. Я не мог поверить, что это место существует, но все же оно было реальным — и меня в него занесло.

В тот единственный раз, когда я пришел с тобой, дон Хосе, узнав о нашем родстве, велел управляющей обращаться со мной как с собственным сыном. Но я отверг их любезность и услуги, несмотря на твою настойчивость и возможное разочарование: не только для того, чтобы не выставлять себя неловким, но и из-за нескрываемого отвращения, которое ты заметил, как только я перешагнул порог «Рая». Все правильно: отвращение у меня вызывали не эти девушки, а ты, Альберто и трое инвесторов, которые составляли нам тогда компанию. Мне было противно ваше преувеличенное товарищество, такое грубое и такое телесное; товарищество мужчин из одного братства развратников: будто между кумовьями или закадычными приятелями, тут были и объятия, и похлопывания по щекам, и «я так тебя люблю», и пьяные поцелуи в лоб; вы как будто друг друга трахнуть хотели. Я долго отмахивался от похода в «Рай», но в итоге смирился с этой процедурой: она входила в мои обязанности операционного директора. Чтобы ты оставил меня в покое, я все-таки согласился запереться в комнате с восточной красавицей и объяснил ей, что мне нужно; в итоге мы два часа смотрели фильм, каждый на своем краю дивана, — за этот перерыв красавица меня поблагодарила. А поскольку вы напились и разнежились уже достаточно, чтобы мое отсутствие вас не обидело, я тихо ушел. Я чувствовал себя грязным: морально грязным, потому что тоже оказался в борделе, пусть даже против воли, пусть даже ничего не было, и физически грязным — ко мне пристал запах секса. Если бы Моника узнала об этой истории, то выгнала бы меня из дома, не выслушав объяснений.

Обо всем этом я хотел поговорить с Юлианой по дороге в «Рай»: ее, как мигрантку, эта тема должна была задевать, ведь торговать собой вынуждено столько юлиан. Я хотел рассказать ей о твоем хобби, о твоей зависимости от секса за деньги или, по крайней мере, от общения за деньги: не верю, что ты хоть когда-то вел прямо-таки активную сексуальную жизнь. Рассказать, как ты обманывал наивную маму по несколько раз в неделю: «сегодня я иду в клуб, вернусь поздно», «я останусь в клубе», «вчера вечером я был в клубе»; строго говоря, ты не врал, а смеялся над ней, пользуясь путаницей между двумя клубами. Я бы с радостью рассказал твоей Божественной Юлиане, как ты продолжал туда наведываться, даже когда мама умирала. Я сорвался на тебя во время одной из ее последних госпитализаций, помнишь? В вестибюле больницы возле лифта, когда ты пришел меня сменить — якобы после того, как передохнул дома. «Ты бы хоть переоделся, от тебя так и несет шлюхами», — сказал я с нескрываемым отвращением, даже голос не понизил. А ты мне ответил, что — внимание! — ты опустошен из-за болезни мамы, что я не знаю тебя и не понимаю твоих переживаний, что я не лучше тебя и страдаю не больше, не люблю маму сильнее твоего, у каждого свои стратегии сопротивления, выживания, ты находишь утешение по-своему. И вообще, на вечеринку ты не ходил, с моей стороны было оскорбительно тебя в таком подозревать; ты ходил только выпустить пар, и не так, как я подумал. Ну конечно, страдающий Сегисмундо Гарсия рыдал в объятиях своей Богини, конечно.

Я хотел рассказать все это Юлиане и разрушить твой блаженный образ. Но по дороге, пока я шел рядом с ней, чувствуя ее руку так близко от своей, искоса поглядывая на ее прелестный профиль и выслушивая ее эмоциональные просьбы о прощении с этим очаровательным иностранным акцентом, перспектива заговорить о чем-то грязном перестала казаться мне уместной. Нужды в этом не было: она сама раскроет свои невинные глаза, как только мы придем и увидим «Рай», его сдержанный фасад и броский интерьер: кожаные диваны и вычурные лампы, девушек в одних только беби-доллах, освежитель воздуха и дорогие духи — маскировку для других запахов. Он узнает, поймет, что ты за человек, когда увидит девушек; среди них наверняка найдутся ее соотечественницы, которые смогут излить свои горести на родном языке, мимо навостренного уха управляющей.

Но и в «Раю» тебя сегодня не было. «Рая» больше не было.