Величайшая авария всех времен и народов стала драматическим финалом совместной жизни Дэниела и Алисон.
Это случилось в тот день, когда Ларио выпустили из «Бенмор Минимума», в ночь пиццы и вина, когда Алисон проснулась в постели Ларио и поняла, что возвращаться к Дэниелу не будет. Приехав назавтра на закате домой и обнаружив его на кухне за бутылкой кьянти, она поняла, что он тоже это понял. Как на похоронах друга, они обменялись корректными репликами, сохраняя эмоции в равновесии и обсуждая неизбежные детали разъезда. Она уходит сразу; грузчики приедут за вещами через день-другой. Эмили, проводившая каникулы у бабушки с дедушкой, пока поживет с Алисон, а потом сама выберет, с кем останется. Быть может, будет жить у них по-очереди? Очень даже славно. Очень славно, согласился Дэниел. Очень разумно. Совсем по-взрослому.
Это было не самым удачным финалом (если таковой вообще возможен), но во всяком случае все кончилось. Они выпили кофе и съели по сухарику с изюмом — Дэниел назвал это тайной вечерей, она умудрилась засмеяться, и это была самая худшая минута. Алисон прошла в гостиную, чтобы взять кое-что с полок: учебники по праву, несколько любимых книжек. Дэниел последовал за ней, подхватил со стола последний номер «Медиевиста» и плюхнулся с бутылкой кьянти в кресло. Он пил в одиночестве всю прошлую ночь, и нынешний день провел тем же манером.
— Не возражаешь, если я возьму Воннегута? Ларио никогда его не читал.
Ларио. Она так естественно бросает это имя. Дэниел почувствовал, что фасад его любезности начинает соскальзывать.
— Воннегут? Бери, конечно, если хочешь.
— И Грэма Грина?
— Наверно, «Конец романа»?
— Джиндж, не будь таким желчным.
— Подарок на твой день рождения. Я подарил эту книгу, потому что хотел, чтобы она была у тебя. Этот сантимент, как и многие другие, все еще существует. Так что бери.
Его слова как-то все облегчили для Алисон. Знакомый пушечный залп, — и она без раскаяния ответила тем же.
— Ты становишься таким грубым, когда напьешься.
— Спасибо за комплимент, Алисон.
Чтобы отвлечься от своего ниспадающего настроения, Дэниел открыл «Медиевиста» и сосредоточился на первом, что там увидел: в Стокгольмском университете среди неразобранной еще экклезиастики случайно обнаружили фронтиспис гигантского трактата XIV века о сияниях святых — дело всей жизни ученика Господня и отшельника Креспена де Фюри. Трактат лежал без движения на протяжении двух столетий, пока не сгорел во время Великого лондонского пожара. Остался только титульный лист: «Ignis Fatuus[54] — наблюдения монаха Креспена де Фюри касательно всевозможных религиозных возгораний, гало, огненных видений, нимбов, искр и прочей пиромантики, с добавлением генеалогического древа и жизнеописания». Все прочее сгорело.
Мысль об одиноком ученом Креспене де Фюри, всю свою уединенную жизнь прокорпевшем над трудом, который сначала оказался невостребованным, а потом превратился в пепел, привела Дэниела в меланхолическое настроение. Кьянти усугубило его, и теперь Дэниел сквозь пьяные слезы взирал на то, как Алисон поднимает с полу стопку книг.
— Больше я тебя не побеспокою. Кажется, все взяла.
Дэниел плеснул в бокал еще кьянти.
— Да, Алисон, кажется, все. А что до моего беспокойства, то оно, по-моему, вообще тебя не касается.
Алисон опустила стопку и сделала рукой движение смычка, но Дэниел опустил голову и не пожелал его видеть. Ей стало немного не по себе, она не хотела оставлять его в таком состоянии.
— Послушай, Джиндж, мы ведь можем быть друзьями. Ну почему нет?
Он молчал, по-прежнему не поднимая глаз.
— В таком случае, пока, — сказала она. — Я на днях забегу, ладно?
Только теперь его толстые линзы вскинулись и дальнозоркие зеленые глаза посмотрели пристально. Черта с два, чтобы он с ней попрощался, да еще бы ее и приободрил.
Алисон вышла из комнаты. Дэниел услышал, как открылась входная дверь.
— Прости, Джиндж. Прости, — сказала она и исчезла.
День угас. Дэниел включил свет в гостиной и продолжал читать. Он перелистнул несколько страниц и наткнулся на статью «Зеленый Рыцарь и концепция приключения» Туда Кнутсена из Стокгольмского университета. Дэниел напрягся и попытался сосредоточиться на следующих строчках:
«Хотя жизнь рыцаря может состоять из множества приключений в современном смысле слова, необходимо помнить, что слово „приключение“ происходит от староанглийского „aventure“, обозначавшего скорее „случай“, нежели „проделку“. Таким образом, когда Зеленый Рыцарь едет по опасному пути навстречу Гавейну, который обезглавит его при дворе короля Артура, и когда Гавейн отвечает на вызов, их путь, в действительности, — это духовное паломничество к колесу Фортуны, где рыцари в благородном порыве предают себя на волю его кружения. Преклонение перед роком и есть глубинная подоплека всех турниров, всех смертельных поединков и поисков реликвий, ибо вовсе не усилия и не триумф делают стремление священным, а наброшенный на них покров судьбы».
Выскользнувший из пальцев «Медиевист» шлепнулся на пол, и Дэниел почувствовал, что его жизнь расползается по швам. Когда он встал, комната закачалась, и он уцепился за слова Туда Кнутсена, как за единственную на свете вещь, способную спасти его от падения.
— Алисон!
Но ее уже не было. Стало темно. Дэниел поднял с пола «Медиевист» и попытался читать дальше. Строчки прыгали перед глазами. Он немедленно бросил бы себя на опасный путь Фортуны и помчался бы в ее объятия. Или это было ее «колесо»? Он не мог ни о чем думать. Все чувства — в полном затмении. Дом сжался, когда он вылил на рубашку остатки кьянти и, покачиваясь, поковылял туда, где зеркало отражало его размытое подобие.
— Профессор Кнутсен! — закричал он лицу в зеркале. — О'Холиген. Дэниел О'Холиген. Последний из Зеленых Рыцарей. Я прочешу весь город в поисках Креспена де Фюри, которого прикончили неверные.
Отражение глумилось над ним: «Ты трус! Тебе нечего терять, а значит, ты ничем не рискуешь. Фортуна смеется над тобой!»
— Я рискую жизнью. Ей угрожает ужасная опасность, ибо я вне себя от бешенства! — закричал Дэниел стеклу.
Отражение несколько мгновений взвешивало эти доводы.
— Фортуна требует, чтобы ты всегда путешествовал на полной скорости.
— Согласен, — ответил Дэниел, зигзагами отправился через кухню к задней двери и выпал со ступенек в ночь.
«Триумф» завелся, как обычно, легко. Зеленый Рыцарь выехал со двора и свернул на улицу, а с нее на шоссе, ведущее в город. Оказавшись в потоке автомашин, он стремительно набрал через все передачи скорость, дал максимальный газ и склонился над бензобаком, на котором виднелась стрелка спидометра, карабкающаяся среди отраженных в стекле танцующих городских огней. Три лица материализовались на ярко освещенном приборе: цветное, должно быть Зеленый Рыцарь; старое и безумное, наверное Креспен де Фюри; обветренное и львиное, без сомнения — Туд Кнутсен. Дэниел назвал их по именам, но, похоже, они его не слышали, ибо о чем-то бешено спорили, а когда стрелка спидометра взмыла над их головами, отмечая скорость сто миль в час, они, вконец обезумев, упали на колени. Дэниел надежно удерживал газ и ждал смерти.
В ту ночь полицейские Моран и Бессант патрулировали район старого города, когда до них дотянулись щупальца Дэниелова «случая» и вывели их на улочку под эстакадой, у протезной мастерской. Моран посветил фонарем в витрину мастерской и с отвращением на нее отреагировал. Преувеличенная сцена аварии была создана с использованием забрызганных кровью протезов, разбросанных среди дорожных знаков и мигающих сигнальных огней. В конец поврежденный манекен лежал, придавленный разбитым мотоциклом. Реализм достигался, среди прочего, тем, что у манекена шла изо рта кровь, а сам он, казалось, был вдавлен в землю чудовищным весом мотоцикла.
— Гребаный натурализм, — высказался Моран, — ничего общего с реальностью.
После чего Бессант унюхал запах дыма, заметил за зданием огонь, и они побежали по улочке к задворкам мастерской. Прорванный бензобак «Триумфа» полыхал на земле, там где был сорван ударом мотоцикла о заднюю стену. Страшная инерция перекинула обломки мотоцикла на середину мастерской, а все остальное швырнула в витрину. В направлении, откуда прибыл Могучий Мотор сквозь акр плотной лантаны,[55] пролегла просека вплоть до разбитой изгороди, а дальше валялась беспорядочная куча дорожных знаков вроде тех, что они уже видели в витрине. Но ведь это глухой тупик. Из какой преисподней появился здесь мотоцикл? Мысли обоих полицейских двигались со скоростью ледника, но в конце концов они подняли головы на залитый светом полумесяц эстакады, перекинутой через ночное небо семьюдесятью футами выше, и обнаружили пробитую в ограждении прореху.
— Бог мой! — прошептал Моран, пока его глаза прослеживали феноменальную дугу полета мотоцикла.
— Черт возьми! — пробормотал Бессант. Они повернулись и неуверенно вошли через курящуюся брешь в стене мастерской.
Бригада «скорой помощи» никогда еще ничего подобного не встречала. То, что Дэниел жив, казалось почему-то самым большим кошмаром. Алисон и Эмили просидели в больнице всю ночь, пока Дэниел отказывался умирать. К утру его выкатили из операционной в сопровождении хирурга с усталыми глазами, который дал ему слабую надежду прожить еще день.
В городе работники протезной мастерской разбирали руины своих интерьеров и сваливали обломки мебели, станков и мотоцикла в пеструю кучу. Пожарные и газетные репортеры вместе с полицейскими и страховыми агентами копались в обломках, и никто не обратил внимания на смуглого бородача, прочесавшего пол мастерской, витрину и даже кусты лантаны снаружи в поисках остатков мотоцикла и погрузившего все, что он нашел, в «фольксваген».
К тому времени, как Алисон и Эмили вернулись из больницы, Ларио привез домой останки Могучего Мотора и аккуратно свалил их в боковой комнате дома. Он как раз раскладывал их по кучкам, когда вошла Алисон и рухнула на кухонный стул, потрясенная и изможденная.
— У него есть шанс. Крохотный, но есть.
— Нас к нему не пустили, — голос Эмили помертвел от беспокойства. — Ни одного живого места.
— Чепуха, — Ларио подпрыгнул с корточек, потер ладони и волнообразно махнул в сторону обломков. — За то время, что я буду чинить мотоцикл, врачи починят его. Через пару месяцев оба будут на ходу.
— Его мотоцикл! Так вот что это такое?! Ларио, я не вынесу этот хлам в доме. Что если он умрет?
Вся чрезмерность Ларио как-то вдруг сникла, его солнце померкло так внезапно, что Алисон заставила себя утешительно улыбнуться, и это придало ему еще большее рвение.
— Ты что, не понимаешь, Али? Я позову на помощь финков,[56] и когда его выпишут — все будет готово. Представляешь его удивленное лицо?
Алисон вполне представляла лицо Дэниела, но не хотела говорить об этом с Ларио. Эмили окинула взглядом груды исковерканного металла.
— Он проведет в больнице несколько месяцев.
— Тем больше у нас времени. Я приготовил на обед карри. Кто-нибудь хочет есть? Я — да.
— Ларио, он в коме.
— Не проблема. Поговорим тогда, когда пора будет красить. Даже и тогда — не обязательно.
Это было лучшее в Ларио и худшее в нем. Великая слепота, забвение и вместе с тем — безумная сила. Он был такой же жертвой оптимизма, какой Дэниел — жертвой уныния. И ничего не мог с этим поделать, просто был таким — и все.
Алисон взяла его за руки и обхватила ими себя.
— Ларио, послушай. Он может не выжить.
— Ну уж пусть постарается. Он нанес мощный удар по эксплуататорам калек.
Она уже прикорнула на его бочкообразной груди.
— О чем ты говоришь?
— Эти фашисты варганят искусственные руки и ноги. Обдирают калек: людей, лишенных частей тела. Ты бы видела их лица сегодня утром! Он нанес им мощный удар, Али.
— Дорогой, он был пьян в стельку. Вчера, когда я заходила за книгами, у нас случился тяжелый разговор. Он очень расстроился.
— Вот именно. И тем не менее довел все до конца. Естественно, что он выпил, прежде чем совершил свой антифашистский прыжок с хайвея. То, что он был в бешенстве, ничуть не уменьшает смелость и идеологическую правильность его поступка. В книге Че «Партизанская война» говорится…
Алисон отстранилась и надулась.
— Когда-нибудь, Ларио, я напишу книгу о жизни с тобой и назову ее «Партизанское супружество». А пока я иду спать.
— Я тоже, — зевнула Эмили.
Алисон поцеловала Ларио.
— Если позвонят из больницы…
— Знаю, знаю. Я не буду говорить, в каком состоянии мотоцикл, не буду его беспокоить. Я ведь не дурак, Али. — И он продолжил раскладывать детали.
Алисон чувствовала себя безнадежно уставшей. Справиться с реакцией Ларио на обстоятельства было ничуть не легче, чем с самими обстоятельствами, но когда она опустила, прикрывая слепящий утренний свет, штору и включила кондиционер, она почувствовала, как утешил ее отказ Ларио даже представить себе смерть Дэниела. Алисон рухнула на постель. Если Ларио говорит, что этого не будет, значит, и вправду не будет.
«Каждый день, что он остается жив, маятник все больше склоняется в его сторону». Доктора еще раз прооперировали Дэниела и доложили, что некоторые части его тела могут жить без поддержки медицинских аппаратов.
«Уже три дня, — подумала Алисон. — Почти четыре. Но все еще маятник».
Через несколько дней к Ларио на полу его пустой комнаты присоединилось несколько человек, которых она никогда раньше не видела, — его друзей времен «Ангелов ада».[57] Им всем было под пятьдесят: заповедники прошлого. Почти все бородатые, с татуировками, растолстевшие от ритуального потребления «Фостерс-лагера».[58] Кажется, они могли пить его даже во сне. Они называли себя финками. Днем один из них работал почтальоном, другой водил грузовик; были также мясник, мебельщик, слесарь, дрессировщик собак. Иными вечерами, когда она и Эмили возвращались со всенощной из больницы, на заднем крыльце валялось по пятьдесят-шестьдесят пустых пивных банок, а вечерняя работа еще не начиналась. Но, как сказал Ларио, все они были специалисты, настоящие мастера, досконально знавшие, как натянуть и отладить спицы в колесе, как смешать фольгу для отшлифованного вручную бензобака, как сварить блестящую эмаль, которая вернет Могучий Мотор к великолепию новой жизни.
В пятницу вечером, через две недели после Великой аварии Эмили и Алисон дежурили возле койки бесчувственного Дэниела. Эмили читала журнал, Алисон дремала. Ни одна из них не заметила, как дрогнуло его веко, как искоса открылся и уставился в потолок его зеленый глаз.
Глаз сделал глоток света вдоль оптического нерва, первое неясное свечение после двух недель темноты. Сознание слегка всколыхнулось. Поплыли слова, складываясь и разбиваясь бессмысленными узорами, пока случайно не обрели порядок:
«Что происходит?»
Нет ответа.
«Я ничего не чувствую. Я не чувствую тела».
Смысл?
«Травма?»
Да.
«Серьезная травма?»
Боюсь, что да.
«Значит, этот потолок… в больнице?»
Да.
На периферии поля зрения — две неопределенные фигуры рядом с кроватью. Люди.
«Кто они?»
Нет ответа.
«Кто я? Имя».
Нет ответа.
«Дэниел. Меня зовут Дэниел… Дэниел… О'Холиген. Да!» Имя запускает в потолок луч прожектора, и глаз видит сверкающую дорогу и мчащиеся на него перила, слышит раскалывающий грохот и падает сквозь тишину к своей смерти… которая не приходит.
Он открывает другой глаз и пытается сфокусироваться на сидящих фигурах. Не может. Слепой? Очки? Пытается представить себя в очках, но нет ни малейшей идеи, как он выглядит. Сколько ему лет? И тут… да, духи. Одна из них, а может, и обе — женщины. Что он должен им сказать? Может ли он говорить? Он чувствует губы на лице, может ими пошевелить, но не уверен, что они произведут осмысленный звук, и поэтому, очень тихо вдохнув, фыркает.
Эмили, уронив журнал, с изумлением взглянула на Дэниела и ударилась в слезы. Алисон, вздрогнув, проснулась и прежде всего увидела зеленые глаза: за окном уже светло. Дэниел вернулся. Она заставила себя быть спокойной и, подойдя к кровати, поцеловала его пальцы и погладила лоб.
— С возвращением.
— Алисон?
— Да. Эмили тоже здесь.
У него дочь Эмили. Да. Он слышит ее всхлипы.
— Ты плачешь, Эм? Не плачь, любовь моя. Иди сюда.
Эмили поцеловала его в щеку.
— Ты ведь не умрешь, правда? — она высморкалась.
— Мы обсудим это с твоей матерью.
Алисон поняла, что все будет в порядке. Он опять произнес ее имя.
— Да?
— Спасибо, что вы здесь.
— Мы хотели быть здесь. Нам надо было. Ты понимаешь.
— Давно уже?
— Две недели.
— И три дня, — добавила Эмили.
Он лежал в полном сомнении, вскоре сменившемся сладостью контакта со всеми частями тела, по которым разнеслась весть, что они пережили ужасную катастрофу. Он в чистейшей форме почувствовал радость быть живым.
— Мои очки…
— Их не нашли, — Эмили вскочила и открыла шкафчик у кровати. Достала оттуда новые очки без оправы и водрузила перед глазами Дэниела тяжелые линзы.
— Эм, постой минутку здесь, — она осталась, пока он изучал ее лицо. — У тебя есть зеркало? Я не помню, как я выгляжу.
— Есть, — Алисон отыскала пудреницу и раскрыла. Лицо Дэниела было нетронуто. Боже упаси, если он спросит об остальном. Она держала зеркальце перед имбирными джунглями.
— Ар-р-р! — закричал он. — Убери, а то мне страшно!
И они стали смеяться и плакать сквозь смех, и на несколько мгновений вся усталость и вся безнадежность скатились вместе со слезами. Семья О'Холиген возродилась. Внезапно невероятная боль пронзила плечи Дэниела, исказив лицо и со свистом исторгнув воздух из легких. Он беззвучно застонал.
Алисон выбежала в коридор и махнула сестре-сиделке. Та появилась в палате, отрывисто поздравила Дэниела с возвращением в мир перечнем того, что ему запрещается делать, и велела Алисон и Эмили выйти, что и последовало. Боль вновь ударила белыми жаркими иглами, пронзившими позвоночник, и он закричал в голос, пока сестра не вколола пентотал в раздутую вену на его вспотевшей руке.
Алисон и Эмили вернулись домой только в полночь. Когда они открыли дверь, их встретил Ларио с бутылкой шампанского в руках. Алисон обняла его.
— Он открыл глаза.
— Он говорил с нами. — Лицо Эмили сияло от радости.
Ларио заключил их в свои волосатые объятья, поднял обеих и сбросил около стола, покрытого бокалами и обледенелыми бутылками.
Алисон уставилась на шампанское:
— Ларио! Откуда ты узнал?
— Я ничего не знал. Это за «Триумф». Выходит, мы закончили его как раз тогда, когда хозяин открыл глаза. Двойной праздник!
Первая пробка ударила в потолок.
— Наливай, Али! Я откупорю еще, — он свистнул, и из соседней комнаты показались разноперые финки. — Али, это Мерв… Эррол… Уинс… Рэг…
Финки быстро разобрали полдюжины бокалов из «Грэйт Вестерн». Это у них называлось «смазать горло». Теперь, после основательной «смазки», они готовы были «закрепить» ее. Эмили под заботливые кивки и всеобщие улыбки пересказывала первые моменты вновь обретенного ее отцом сознания.
Потом настало время пойти в боковую комнату и презентовать Могучий Мотор. На мотоцикл было наброшено серебристое покрывало, сшитое мебельщиком и вышитое летящей монограммой «Триумфа». Ларио сдернул покров, и Могучий Мотор возник в сиянии хрома, лака и краски, классическая форма — этюд из сверкающей эмали и блестящего металла. Ларио склонился и затопил карбюратор. Отпустил поршень и поддал стартер. Послышался мощный раскат, Могучий Мотор прочищал горло, но вот установился сильный мерный рокот, от которого задрожал пол. Финки запритопывали и заухали. Ларио подергал дроссель, и «Триумф» испустил гулкий горячий выхлоп, воспламенивший обои на стене. Баз и Уинс потушили пламя шампанским, но тут же послышались бредовые подначки о повторении трюка, что Ларио и сделал — с тем же результатом. Алисон праздно полюбопытствовала, сорвется дом с фундамента до того, как сгорит, или после, но, так как шампанское было холодным, а Дэниел пришел в себя, это не очень-то ее занимало.
Огнедышащий «Триумф» заглушили, любовно прикрыли его покрывалом и снова заполонили кухню, где наконец-то начался пир горой. Ларио достал свои музыкальные записи, а финки устроили для Алисон и Эмили обзорную экскурсию по рок-н-роллу, сопровождая ее танцевальными па, введением в поп-сленг и антологией мотоциклетных буйств пятидесятых годов.
— Этот вшивый коп, Ласкер, мудозвон, оштрафовал Уинса за девяносто три мили на мосту…
— Я ехал не быстрее восьмидесяти!
— Мы собрались в тот вечер у Уинса, а его маманя как раз выбрасывала горшок с засохшим цветком. Здоровый, сволочь, и горшок как пьедестал. Уинс посмотрел на него и спрашивает, кто был на Казначейском углу, когда мы проезжали. Мы говорим, Ласкер. Клево, говорит Уинс, бросает пару веревок на этот горшок, цветок и все такое, и — в город. Нил на багажнике — горшок держит. Мы подъезжаем на Главную, а там Ласкер как раз руки расставил, машину на Куин останавливает. Уинс рванул через перекресток, а Нил воткнул горшок, цветок и все такое прямо Ласкеру в руки. Идиот простоял так, как чучело, целую минуту, сотни машин со всех сторон, все оборжались!
Вспомнили Чокнутого Уэйна — уже много лет его не видели — он поднимал в воздух колесо коляски и ехал рядом с трамваем, прислонившись к нему этим колесом. Вспомнили слесаря База и тот день, когда он заклинил руль у коповского «нортона», припаркованного на пирсе, а когда коп вернулся, спустил штаны и показал ему задницу. Потом вскочил без штанов на свой ВСА, а коп на «нортон», завелся и рванул с пирса прямо в сточную канаву!
Отличные были времена. А то Мерв однажды не мог поставить своего «харлея» у «Мельницы» — все было занято «хондами» и прочей японской дрянью. Он ткнулся в первый, и все попадали как домино, а когда их владельцы выскочили из паба, устроил им салют, открыл полностью дроссель и держал так, пока не кончился бензин!
Все смеялись и пели, и пили, и плясали, и говорили, пока занавески не начали светлеть и колыхаться от утреннего бриза. Алисон вернулась в боковую комнату и, прикусив губу, захихикала, глядя на почерневшие обои. Она всмотрелась через жалюзи в зарождающийся день. Город был беззвучен и прохладен, проснувшаяся собака трусила по одноцветной улице. Дэниел будет жить, но бог знает с какой инвалидностью. Все равно она с ним справится. Ей нравилось утешать его, а он постоянно в этом нуждался — единственное, что в нем не менялось. Дэниел обожал ее, она любила Дэниела. Они так близко подошли к совершенству. Алисон отвернулась от окна и посмотрела на Могучий Мотор. Как же ей отблагодарить финков? Тут вошли Баз и Эррол.
— Мы пришли попрощаться с «Триумфом», — сказал Баз.
— И с тобой, Алисон, — добавил Эррол. — Спасибо за вечер.
— Если мы с Ларио можем как-нибудь отблагодарить вас, ребята. Ну… вы знаете.
— Мы-то с удовольствием. Нам пивом всяко уже отплатили.
— И тем, что нельзя купить, — Эррол кивнул на «Триумф».
— Ларио сказал — ты адвокат, — небрежно бросил Баз. Слишком небрежно, подумала Алисон.
— Замолвишь за нас словечко, если вляпаемся.
— Начинается, — улыбнулась Алисон. — Вы что, планируете, что ли, вляпаться?
— Вроде нет, — с сомнением возразил Баз.
Тренированный нос Алисон в тот же миг учуял слабый запах. Вляпались. Баз, казалось, не знал, куда смотреть в маленькой комнате. Эррол уставился на свои башмаки.
— Видишь ли, Алисон, — Баз кивнул в сторону «Триумфа», — не все детали удалось найти, а из найденных — не все привести в порядок. Понадобилось немало новых.
— Ну и?
— Ну и, наверное, тот, у кого они были, обнаружил, что теперь их у него нет.
— Ох, — Алисон закрыла глаза, чтобы прийти в себя от этой новости. — Понимаю. — Она понимала, что ей придется предстать перед судьей Гарсоном Кло вместе с Базом и Эрролом по обвинению в краже запасных частей для починки мотоцикла своего мужа, который сверзился с городского хайвея в состоянии полного опьянения. Не слишком удачный материал для защиты и продолжения карьеры. Если даже факты их не погубят, это сделают комментарии Ларио из зала. Открыв глаза, она увидела пришедшего к ним Ларио, уже вплетавшего в их кражу свой взгляд на мир.
— Этот подлец, что торгует запчастями, — грабитель. Мы всего-навсего перераспределили их на основе необходимости. Как если бы мы были в данном случае неимущими…
— Старые песни, — сказала Алисон, но в ее голосе слышалось веселье. — По крайней мере, сидеть будем все вместе. — Она отбросила покрывало, чтобы финки в последний раз взглянули на великолепный Могучий Мотор. «Иногда, — подумала Алисон, — цель оправдывает средства».
— Тогда увидимся.
Финки вышли наружу и обменялись последним «ура». Грохот девяти мотоциклов всколыхнул тишину улицы, и спасители Могучего Мотора удалились в жемчужный свет нового утра.