Благословенный

Глава 17

Этот мрачный особняк на окраине в Париже не пользовался доброй славой. Бывшие его хозяева — эмигранты, благоразумно бежавшие еще в самом начале революции, за бесценок продали особняк какому-то иностранному торговцу, промышлявшему, как говорят, вином и лошадьми. Иногда казалось, что дом этот неделями пустовал, но затем вдруг среди ночи начиналось оживлённое перемещение, — подъезжали бесконечные повозки с бочками, фургоны, кареты, заезжавшие во внутренний двор и там без лишних посторонних глаз разгружавшиеся.

Сегодня был один из таких дней. Несколько больших подвод с огромными бочками кальвадоса заехало внутрь, слуга, зорко оглядев улицу, быстро открыл массивные ворота, и так же быстро, еще до того как телеги полностью заехали внутрь, начал их закрывать.

— Стой! Да осторожнее ты, не вино везёшь! Эй, Франсуа, приведи-ка первым делом нашего спасённого барона!

Эжен Франсуа Видок, крупный молодой парень с гривой курчавых волос и приветливым, открытым лицом, достав наваху, поддел ею крышку одной из бочек, факелом посветив внутрь.

— Барон, вы достигли цели своего путешествия. Извольте выйти, граф Орли просит вас разделить с ним ужин и удостоить беседой!

Пожилой человек в дорогом, но сильно испачканном сюртуке, скорчившийся на дне бочки, поднял голову, пытаясь разглядеть говорившего.

— Охотно готов разделить ужин с графом, кто бы он ни был. Полагаю, стол его много лучше, чем в тюрьме Консьержери!

Видок помог барону выбраться из бочки, любезно повалив её на бок.

Припадая на одну ногу, старик барон поспешил за молодым человеком внутрь особняка.

Они вошли в тускло освещенную комнату на первом этаже. С первого взгляда стало понятно, что дом этот нежилой. Человеческое жильё всегда отличишь по множеству дополняющих его мелочей, из тех, что кажутся неприметными в повседневной жизни; зато сразу замечается их отсутствие. Вилки, тарелки, монетки, платки, подсвечники с заплывшими свечами, солонка, скатерть на столе, букетик или венок — все эти маленькие символы налаженного быта здесь отсутствовали. Лишь голые стены очертания которых не столько виднелись, а скорее угадывались в темноте, голый стол, бутылка вина и стаканы — горькие признаки нечастого появления здесь грубых мужчин без всякого намёка на дамское общество, не говоря уже о детях.

За столом посередине комнаты напротив друг друга сидело два человека. Было около восьми часов вечера; на улице еще не стемнело, но в комнате стоял полумрак, так как свисавший с потолка кенкет — роскошь по тем временам — освещал только сам стол, так что даже лица мужчин оставались в полутени. Однако же было понятно, что один из них немолод и обладает великанским телосложением; он покойно сидел за столом, периодически прикладываясь к бутылке бордо. Другой, совсем юный, белокурый красавец с аристократично тонкими чертами лица, нервно барабанил по столу длинными изящными пальцами.

Когда барон в сопровождении своего молодого спутника показался в дверях, один из сидевших сделал нетерпеливый жест рукой.

— Видок, вы можете нас покинуть. Мы с графом тут сами разберёмся!

Поклонившись, молодой грубый парень с навахой на поясе немедленно их оставил.

— Вы — Аман-Мари-Жак де Шастне, маркиз де Пюисегюр?

— Да, это я.

— Основатель «Общества гармонии друзей Реюньона», Института животного магнетизма?

— Да… в прошлом. А ныне — бедный узник.

— Уже нет. Вы свободны, маркиз, благодаря графу Орлову. Но, как вы понимаете, в границах Франции сейчас трудно быть бывшим маркизом и не познакомиться при этом с Люизеттой* (жаргонное название гильотины).

— Значит, вы не спасли меня, а лишь ненамного отодвинули мою смерть!

Юный господин Строганов усмехнулся. До чего же любят пофилософствовать господа, побывавшие на пороге смерти! Будто бы все разом становятся знатоками самых потаённых глубин бытия….

— Ну, собственно, никто не в силах сделать вас бессмертным — все мы лишь отодвигаем нашу смерть. Что касается графа, он способен оказать вам эту услугу дважды. Сегодня мы вытащили вас из тюрьмы, а завтра можем вывезти вас из этой страны, одержимой карманьолой и безумными идеями. Вы были когда-нибудь в Петербурге?

— Ни разу.

— Большое упущение. Впрочем, у вас есть все шансы его исправить!

— Охотно воспользуюсь вашим приглашением!

— Отлично. Пока, прошу вас, пройдите в другую комнату и отдохните, а нам надобно еще поговорить с вашими соседями по бочкам.

Вошёл слуга, и в его сопровождении маркиз удалился.

— Зачем он нужен цесаревичу Александру? — удивлённо спросил Строганов своего пожилого шефа.

— Понятия не имею! В Париже намного большей популярностью пользуется месье Месмер… Впрочем, нам не положено это знать: должно быть, у принца есть свои соображения не сей счёт. Ладно, кто у нас там дальше? Барон? Франсуа, введите барона!

Следующим лицом, вошедшим в комнату в сопровождении кудрявого Видока, оказался худощавый, довольно пожилой военный с изрезанным глубокими жесткими морщинами лицом.

— Как прошло ваше путешествие, барон де Тотт? — участливо спросил молодой человек. — Нам, право, неловко: ежели бы мы с графом знали о вашем почтенном возрасте, непременно велели бы положить в бочку подушек!

— О, я старый солдат, господа, меня бы устроила и солома. Но, честно больше мучений доставили не колдобины наших дорог, а главным образом, духота в бочке.

— Нам право очень жаль — отвечал молодой господин. Его французский был безупречен, но всё-же какой-то лёгкий иностранный акцент иногда проскальзывал в нём. — Кстати, не желаете ли вина?

— Пустое, господа. Тележка на гильотину едет открытой, давая возможность насладиться свежим воздухом, но эта бочка, право, была много лучше — она привезла меня к свободе. Могу ли я знать имена моих спасителей?

— Я — граф Строганов, а этот грозный господин — граф Орлов. И у нас есть к вам серьёзный разговор, барон!

— Внимательнейшим образом слушаю!

Господа быстро о чём-то переговорили по-русски; затем юный граф Строганов начал допрос.

— Барон де Тотт, я знаю, что вы возглавляли группу французских инженеров, работавших в арсенале Стамбула.

— Да, это так! Мы занимались модернизацией турецкой артиллерии и возведением оборонительных сооружений в преддверии русско-турецкой войны. Султан крайне опасался русского Черноморского флота, и приказал нам возвести морские крепости, способные держать под прицелом черноморские проливы.

— И что же, вы преуспели в этом?

— Лишь отчасти. Действительно, мы возвели современный, соответствующий всем требованиям фортификации замок, да вот вооружить его достойной артиллерией, увы, не смогли.

— Как же так? Корабельная артиллерия у турок вполне приличная — вон, граф Орлов ощутил это на собственной шкуре!

Барон раздражённо пожал плечами.

— Мы сделали все возможное, но, вы же знаете, как трудно убедить этих людей с Востока сделать хоть что-то, отличающееся от привычного им положения дел! Замок, контролирующий пролив, турки вооружили гигантскими пушками, стреляющими каменными ядрами весом во многие сотни фунтов. Эти, в стародавние времена отлитые из бронзы пушки, состоят из двух частей, соединённых между собой винтовым креплением. Я выразил сомнения в эффективности этих неуклюжих громад, на что паша сделал мне замечание: его не понравилось моё неуважение к артиллерийским орудиям, «равным которым нет во всей Вселенной». Правда, он согласился со мной, что сложность заряжания не позволит в случае атаки выстрелить более чем единожды, но при этом считал, что один-единственный залп будет иметь такую разрушительную силу, что разом потопит весь вражеский флот! Мне было проще согласиться с ним, чем проявить настойчивость, и я, не изменяя планов обороны, предусмотрел место для этих орудий и выразил желание проверить их в деле. О, благодарю вас, господа!

Барон отпил вина из предложенной ему бутылки, затем продолжил:

— Когда мои слова перевели на турецкий язык, толпа вокруг меня содрогнулась. Старший из турецких офицеров объяснил, что эти орудия ещё ни разу не стреляли, поскольку все верили, что при выстреле они произведут такое сотрясение, что разрушат и замок, и весь Стамбул.

Тут барон невесело усмехнулся, вспоминая былое.

— Полагаю, ещё ни одной пушки в мире не было такой грозной репутации: её ярость угрожала всем — и врагам, и друзьям! Я, конечно в это не верил, считая, что при выстреле, возможно, отдача действительно выбьет несколько камней из стены, но не более того, и настоял на проведении испытания. Чтобы зарядить это древнее произведение металлургов, потребовалось 330 фунтов пороха.

Граф Строганов уважительно присвистнул.

— Наконец, я послал за инженерами чтобы подготовиться к выстрелу. Все, слышавшие как я отдал этот приказ, немедленно исчезали, чтобы избежать предсказанной опасности. Паша уже сам был готов спасаться бегством, и мне с немалым трудом удалось его убедить, что из небольшой палатки, установленной в уголке крепости, он сможет наблюдать за испытаниями, не подвергая опасности свою драгоценнейшую жизнь.

Когда зарядили эту чудовищную пушку, мне ничего больше не оставалось, как ободрить своего инженера который, хотя и остался на месте, не высказывал решительности, а наоборот вызывал к моему состраданию, считая, что пушка при выстреле непременно разорвётся по винтовому соединению. В конце концов, я может быть и не вдохновил его, но заставил молча исполнять свой долг, обещая подвергнуться той же опасности, что и он. Я встал сразу за пушкой, и приказал произвести выстрел, при котором почувствовал сильный толчок, как будто от землетрясения. Затем я увидел, как на расстоянии 300 саженей ядро разделилось на три фрагмента, которая перелетели в залив и, срикошетировав от воды, ударили в гору на противоположной стороне.

— Так что же, эти пушки опасны?

— Совсем нет. Конечно, при попадании гигантского ядра корабль получит сильные повреждения. Но было бы невероятным считать, что первый же выстрел добьётся успеха; а второго выстрела уже не будет, ведь заряжать такую пушку надо в течении двух часов, И всё это время крепость будет беззащитна перед корабельным огнём. Турки слишком любят большие пушки, а полевая артиллерия европейского вида почти не используется. В войне с европейским противником это приведёт их к фатальным последствиям, как можно было видеть в прошедшую русско-турецкую войну. К тому же турки не умеют лить чугунных орудий, применяя исключительно бронзовые. Из-за высокой цены меди их морская артиллерия всегда будет менее многочисленна, чем европейская. Право, лучше бы они перелили свои махины в небольшие подвижные орудия европейского типа! А с существующей береговой артиллерией они беззащитны — эти гигантские орудия, грозные на вид, но совершенно не страшные уже после первого выстрела; ведь на то, чтобы зарядить эти чудовищные стволы, уходят буквально часы!

— Понятно. Барон, скажите, за что Конвент приговорил вас к смерти?

— Не «за что», а «почему». Просто якобинцы сошли с ума, истребляя решительно всех. Я — барон, чего же боле им надо?

— Смотрите, барон: я готов вывести вас из страны за одну небольшую услугу. Вы нарисуете и во всех подробностях объясните систему обороны проливы Босфор и Дарданеллы, которую сделала для султана группа возглавляемых вами инженеров. Вы согласны?

Барон де Тотт криво усмехнулся.

— Правительство, оказывавшее помощь султану, давным-давно пало, нами командуют булочники и адвокаты, непрерывно посылая на гильотину лучших людей страны. Полагаю, теперь каждый за себя.

— Прекрасно. Вот вам бумага, перья и тушь, — полагаю, как военный инженер, вы сможете изобразить всё в наилучшем виде. Надеюсь на вашу исправность! Пройдите пока в другое помещение, а мы пока переговорим с другими нашими гостями.

Барон покинул комнату. Молодой человек позвал своего грозного помощника:

— Франсуа! Извольте препроводить к нам господ учёных!

Быстро поклонившись, кудрявый бандит вскоре вернулся в помещение в сопровождении трёх немолодых господ.

— Добрый вечер, господа! Или нам следует обращаться к вам «ситуайен»?

— Как вам будет угодно! — ответил один из них, высокий господин в дорогом атласном сюртуке.

— Прекрасный выбор, мосье. Так, господин Лавуазье, химик… господин Лагранж, математик… Господин Байи, астроном… Господин Лаплас… Мосье Вольта… Ну что же, вроде бы все в сборе. Итак, господа: граф Орлов собрал вас с тем, чтобы объявить: всем вам в своей стране грозит серьёзная опасность. Вы, месье Лавуазье, были откупщиком, не так ли? Поверьте, санкюлоты вам этого не простят. Вы, мосье Байи, умудрились поучаствовать в расстреле революционной демонстрации: не сносить вам головы! Положение остальных не столь опасно, но тоже ничего хорошего. Все вы знаете, что Академия наук распущена: Конвенту не нужны учёные! Возможно, за этим последует и изъятие имущества. Тысячи опасностей подстерегают вас здесь: ложные обвинения и доносы, безумие революционных толп, анархия на улицах, и все превратности войны. Я предлагаю вам бежать в Россию — там вы будете в безопасности, и сможете заниматься любимым делом под благодетельственным покровительством принца Александра.

— Но у меня здесь имущество, дом… — возразил Лавуазье. — Если я покину страну, всё это будет конфисковано!

— Принц Александр предусмотрел и это. Всё ваше имущество будет куплено подданными из нейтральных стран. По условиям купчей вы сможете в любое время выкупить имущество обратно за ту же сумму. Так что, если вы захотите вернуться во Францию и распорядиться своим имуществом более выгодным образом, у вас сохранится такая возможность.

— Но, право, сударь как это возможно? Наши деньги стремительно теряют стоимость! — отозвался месье Лавуазье. — Несколько дней назад я подал нищему 100 франковую купюру. «Проклятый скряга», прошипел он мне в спину. Доходит до того, что, уронив ассигнацию, люди ленятся её поднять!

— С вами будет заключён договор по всей форме, через посредство нотариуса. Полагаю, никто не сомневается в честности наследника престола Российской империи?

— А как мы покинем страну?

— Паспорта уже готовы. Неужели вы считаете, что человек, позволивший покинуть страну несчастному королю Людовику, не сможет вывезти и вас тоже?

Наконец все «гости» мрачного дома распределились по его комнатам, и русские господа остались одни.

— Павел Александрович, как у нас обстоят дела с налаживанием нашей шпионской сети?

— Дела идут, Алексей Григорьевич! Мадам Де Мерикур оказывает в этом отношении неоценимые услуги!

— Ну и не только «в этом отношении», правда ведь?

— Алексей Григорьевич, давайте к делу! Я же не собираюсь допрашивать вас, как вы привезли в Россию княжну Тараканову!

— Ну отчего же? Можете спросить, и я, как благородный человек, совершенно честно ответил бы вам: это была искренняя любовь, глубокое и чистое чувство… бедная девочка!

— Ваше чувство юмора очень подходит этой стране в её нынешнем положении.

— Чувств юмора никогда не бывает лишним. Ну а как обстоят дела, какие новости в Париже?

— Новости всё более пожожи друг на друга. Алексей Григорьевич, вы знали бывшего графа де Монфор?

— Это тот, которого посадили в тюрьму Форс вместе с бывшим герцогом Вильруа?

— Да.

— Обоих знавал в свое время. А что?

— Вчера гильотинировали обоих!

— Туда им и дорога. Они до того боялись такого исхода, что шарахались от своей тени: за версту раскланивались, завидя красный колпак тюремного надзирателя, а как-то даже отказались играть в пикет, потому что им подали карты с королями и дамами!

— Но на эшафоте, надо признать, эти господа выглядели молодцом! Тут теперь модно красиво умирать. Недавно прошёл бал жертв — аристократы, не сумевшие вовремя сбежать, и пока ещё не попавшие в Тампль, устроили маскарад смерти. Нарядились в саваны, напудрились до мертвенно-бледного вида, нарисовали себе красные полосы на шеях, будто бы их гильотинировали, кто-то пришёл с петлёй на шее. Франция сошла с ума!

— Интересно, до чего всё это докатится…

— Да уже, похоже, дальше некуда! Раньше у них был король — ну, это понятно. Затем все дружно плюнули на короля, и появилось некое Учредительное собрание, заявившее, что оно теперь одно выражает волю народа, Потом избрали Национальный конвент, где главными были жирондисты. Затем монтаньяры сожрали жирондистов, и стали вершить дела по своему усмотрению. Теперь, похоже, приходит конец Конвенту: все дела вершит Комитет общественного спасения, Парижская коммуна, и даже якобинские клубы. Они назначают своих комиссаров, которые заливают провинции кровью. То, что происходит в Париже — сущая ерунда в сравнении с террором, охватившим, скажем, Вандею.

— Кстати, вы выяснили, куда отправили всю обстановку Тюильри, когда там разместили Конвент?

— Да, всё перевезено в отель Куатье. Говорят, на это потребовалось целых два месяца!

— И что же вы молчали? Эх, маладой челавек! Надо срочно этим заняться!

— Неужели вы решили отправить в Петербург кушетки и пуфы Людовика 16-го?

— Там есть кое-что интересное, то, что императрица хочет вернуть Марии-Антуаннете. Высокая политика, знаете ли! Кстати, вдову графа де Монфор тоже стоит посетить, не говоря уж о герцоге Вильруа — у него была отличное собрание картин, достойное того, чтобы пополнить собой коллекцию императорского Эрмитажа!

— Принц Александр, похоже, предпочитает украшать Академию наук — заметил Строганов.

— Ну, если хотя бы половина господ, с которыми мы сегодня познакомились, соизволит пошевелить мозгами и принять наше предложение, вся наука Франции переместится с Сены на Неву… И, думаю, это к лучшему!

Сегодня я получил очень радостную весть: Императрица Екатерина унаследовала небольшое немецкое княжество Йевер. Находящееся на побережье Северного моря, после смерти последнего принца Анхальт-Цербстского императрица Екатерина, родная сестра покойного, согласно местного законодательства унаследовала его владения. Княжество было небольшое, и, по всем меркам, не особенно примечательное. Но было у него одно несомненное и неоценимое достоинство: оно располагалось на берегу моря, причём, включало в себя берега бухты, называвшейся, немного по-китайски, «Нефритовой», и исключительно удобной для размещения флота. И это было просто великолепно!

Я немедленно составил и представил императрице план — разместить в Нефритовой бухте место для перевалки грузов и размещения тут российского военно-морского флота. Как почти всё побережье Европы, акватория бухты не замерзала зимой, что было крайне удачно.

Это место может быть очень удобно как для торговых и военных интересов, так и для размещения нашей резидентуры в Европе. А она растёт; работают уже несколько резидентур. Стареющий Алексей Орлов действует в паре с молодым Павлом Строгановым; известные своею продажностью господа Фуше и Талейран уже сотрудничают с ними. Даже пламенный Дантон оказался не чужд мирских страстей… жаль только, что его уже ждёт гильотина!