Благословенный

Глава 4

Два месяца князь Потемкин готовил в Таврическом дворце бал для Екатерины по случаю последних побед — Рымника, Фокшан, взятия Измаила, и, конечно, мира со Швецией. Прекрасным днём 28 апреля, когда весенняя свежесть ещё не уступила место летней духоте, а воздух чист от комаров и прочего гнуса, весь свет Петербурга съезжался к Таврическому дворцу, который Екатерина ещё в прежние годы пожаловала Потёмкину, затем выкупила его обратно за полмиллиона рублей, и теперь вновь ему подарила. Сверх того, в Царскосельском саду ему будет возведён памятный обелиск; преподнесён фельдмаршальский мундир, усыпанный бриллиантами, и подарено 200 000 рублей.

Ещё на подъезде к дворцу была слышна разносившаяся в тёплом весеннем воздухе дивная музыка — это играл знаменитейший «роговой» оркестр.

Я не мог не задержаться, дабы послушать её. Девяносто человек, наряженные в одинаковые, напоминавшие гренадёрские мундиры, одежды, стояли, держа перед собой кто один, кто два, а кто сразу три медных охотничьих рога. Иные из инструментов были столь велики́, что удержать их не было никакой возможности — такие трубы опирались на специальные подставки; у других же рожок был настолько мал, что полностью скрывался в ладони. Каждый из этих инструментов выдавал один единственный звук, одной высоты и тембра, но весь оркестр, благодаря своей многочисленности и невероятной слаженности, мог воспроизводить совершенно любое произведение. Для этого надобно каждому играющему точно высчитывать момент, когда вступить, и таким образом, несколько музыкантов, беря поочередно каждый свою ноту, могли изобразить стройную гамму, а от ловкости их и умения зависела способность сыграть эту гамму в любом медленном или быстром темпе. Казалось, перед нами выступал живой орга́н, повинующийся не нажатиям на педали ног органиста, а палочке капельдинера. Потёмкин собрал здесь как императорский, так и несколько частных оркестров, устроив сводный хор из трёхсот музыкантов!

Заслушавшись, и не сразу заметив, что весь двор уже проследовал внутрь дворца, не без сожаления поспешил я следом.

Здесь торжествующий Потемкин встречал императрицу, разодетый в алый кафтан, в усыпанном бриллиантами плаще из черных кружев, декламируя какие-то пафосные стихи.

Пройдя через торжественные врата с надписью «Екатерине Великой», сквозь колоннаду из изящнейших гранитных и яшмовых, с золотыми капителями, столпов, мы прошли в первую, круглую залу, окружённую роскошною колоннадой, откуда уже звучала органная музыка. Здесь царила полутьма, освещаемая множеством разноцветных лампад; наверху, на хорах, тускло мерцали трубы двух больших английских органов. Потёмкин повёл нас дальше, в огромную, сиявшую светом овальную залу, способную вместить сразу пять тысяч гостей, сливавшуюся в одно пространство с гигантским, закрытым стеклянною кровлею Зимним садом.

Здесь, среди лавровых, миртовых, апельсиновых, померанцевых деревьев, мраморных ваз и французского фарфора, огромных дутых аквариумов с золотыми рыбками вились дорожки, по которым гордо прогуливались павлины, а над ними летали яркие тропические птицы и соловьи. Шпалерные решётки все увитые цветущим растениями, и тонкий аромат жасмина соперничал с лавандою и миртом.

Посредине сада возвышался храм, купол которого опирался на восемь столпов из белого мрамора. Ступени из серого мрамора вели их к своеобразному жертвеннику, служившему подножием к высеченной из белого мрамора фигуре императрицы, держащей рог изобилия, из которого сыпались орденские кресты и деньги. На жертвеннике имелась надпись: «Матери отечества и моей благодетельнице». За храмом находилась беседка, внутренние стены которой состояли из гигантских венецианских зеркал. Посреди всего этого великолепия была установлена мраморная скульптура императрицы.

Внутри все сияло: яркий свет давали 20 тыс. восковых свечей и больше сотни тысяч лампад. Шпалеры украшены были лампадами в форме яблок, груш и виноградных гроздьев, в иных частях сада находились светильники в форме дынь, арбузов, ананасов и винограда. В зимнем саду слышались трели птиц, в огромных аквариумах плескались рыбки, сверкали гигантские зеркала, за которыми спрятали печи.

Между храмом и беседкой находилась зеркальная пирамида, на верху которой блистало имя императрицы. Рядом стояли другие, меньшие по размеру пирамиды, на которых фиолетовыми и зелеными огнями горели наши с Костей вензеля.

Играла прекрасная музыка, в парке отдельно, во дворце — отдельно; были устроены танцы, где мы с Константином вели первые пары. Мне надлежало пригласить Санечку Браницкую, одну из фрейлин императрицы, и, между прочим, племянницу Потёмкина; но у меня были свои мысли на сей счёт.

Всем хорош праздник Потёмкина, только нет здесь главного виновника и героя торжеств — Суворова Александра Васильевича. Ещё за несколько дней до праздника, 25 апреля, получил он от Потемкина повеление Государыни — объехать Финляндию до самой шведской границы, с целью проектировать систему пограничных укреплений. Суворов поехал с охотой, чтобы только избавиться от своего бездействия; край был ему несколько знаком, так как 17 лет назад он уже объезжал шведскую границу, хотя теперешняя задача представлялась много сложнее. И вот, в то время, как суровою финляндскою весною разъезжает он на таратайке (а кое-где ещё в санях) по диким захолустьям русско-шведской границы, вынося лишения, которых военный человек высокого положения не ведает и в военное время, Потемкин утопал тут в роскоши и упивался своею славою. Нет, конечно, не один Суворов выиграл Турецкую компанию, но всё же он должен быть сейчас здесь, а не там.

Уж я не знаю, что там не поделили Суворов с Потёмкиным, но победитель Рымника и Измаила должен был быть здесь, и всем следует об этом напомнить!

Быстро пройдя к группе камер-фрейлин, я отыскал взглядом дочь Суворова и, как положено, поклонился ей.

— Мадмуазель, не соблаговолите ли танцевать со мною полонез? Льщу себе надеждою быть осчастливленным вашим согласием!

Та вспыхнула, страшно смутилась от такого внимания и, конечно же, испугалась, не приключилось бы ей от этого немилости императрицы. К нам с выражением ужаса на лице уже спешил хореограф Пик, отвечавший за постановку танцев.

— Ваше высочество! Всё же отрепетировано! — приблизившись, отчаянным шёпотом прокричал он.

— Всё замечательно, мосье Шарль. Всё будет отлично!

Наташа стояла рядом, не жива не мертва. Я постарался ободрить её улыбкой; наконец, справившись с волнением, она склонилась в положенном в этом случае реверансе и приняла мою руку. Мы вышли на середину круглой залы, привлекая всеобщие взгляды, встав в исходную позицию: я заложил левую руку за спину, Наташа отставила правую руку в сторону; сбоку от нас встал Константин с Варварой Голицыной — другой племянницей Потёмкина. Мы подождали, когда другие пары выстроятся за нами; я ободряюще слегка пожал Наташины пальцы в длинной обтягивающей лайковой перчатке. Всё ещё смущённая нежданным всеобщим вниманием, она наконец-то подняла на меня глаза; робкая улыбка постепенно расцвела на её милом личике.

Загремели фанфары, вступил хор, и начался полонез — несложный, очень манерный и степенный танец. Как первая пара, мы задавали движения, которые затем повторялись всей колонной следовавших за нами танцующих. Начав танец в зале, мы через раскрытые двери проследовали в сад, где оркестр с идеальною точностию повторял музыку. Гости переходили из зала в сад и обратно, исполняя одну за другой фигуры полонеза — променад, колонна, поперечина, траверсе, фонтан, веер… Танец этот торжественный и при этом непринуждённый: можно уходить в другие комнаты, в сад, разговаривать с партнёршей, чем все непременно пользовались. Впрочем, сейчас это было затруднительно: музыка то и дело прерывалась литаврами, а многоголосый хор покрывал говор зала, впервые исполняя песню, на десятилетия назначенную служить гимном Российской империи:

Все гости были в восторге. Константин Павлович, как я смог заметить, аж прослезился, и вынужден был прямо в танце достать платочек! Что касается моей визави, она оказалась столь же находчива в свете, как ее отец — на поле боя. После первых же па, совершенно успокоившись, она лишь изящно и точно повторяла движения танца; вскоре её живое личико раскраснелось и лёгкая улыбка заиграла на устах.

Тем временем польский танец сменился контрдансом. Это был эксперимент мосье де Ла-Пика — включить в степенный полонез озорные вставки английского народного танца. Зазвучала простецкая музыка, заставившая меня вспомнить первый фильм «Властелин Колец» с деревенскими плясками хоббитов, и мы, из огромной «змеи» выстроившись в кружки по 8 пар, старательно изображали веселье европейских поселян, что выглядело забавно, учитывая, что танцевавшие несли на себе бриллиантов на добрых десять миллионов рублей. Наташа раскраснелась и, задорно потряхивая кудряшками на висках, вертелась и подпрыгивала ничуть не хуже других.

Музыка вновь сменилась, вернувшись к полонезу, и постепенно мы вернулись в главную залу. Тут нас ждала уже новая картина: посреди сада появился золочёный механический слон, задиравший хобот и трубивший на потеху гостям. Тут сидевший на нём «персиянин» ударил в гонг, и начались театральные представления. Не отходивший от императрицы Потёмкин сложился вдвое:

— Ваше императорское величество, государыня всероссийская, прошу посетить чертоги Мельпомены и Талии!

Уже был готов театральный помост, открылся занавес. Сцена осветилась лучезарным солнцем, в центре которого в лавровом венке светился вензель Императрицы. Сначала выступили танцовщики, представлявшие поселянок и поселян. Танцуя под музыку и пение, они то и дело воздевали руки к сему светилу, что, на мой вкус, было уже чересчур. Затем последовала французская комедия, потом балет, изображавший смирнинского купца, торгующего невольниками всех народов. В оригинальном виде среди его товара имелись и «московиты», но в версии князя Потёмкина, наших соотечественников на турецком базаре больше не было.

— Какая перемена политическаго нашего состояния! — бурно восхищался высокий господин, в коем я с удивлением узнал ни кого иного, как господина Державина.

— Давно ли Украина и низовые места подвержены были непрестанным набегам хищных орд? О, сколь приятно напоминание минувших напастей, когда оне прошли, как страшный сон! Теперь мы наслаждаемся в пресветлых торжествах благоденствием. О потомство! ведай: все сие есть творение духа Екатерины!

Наконец представления кончены, и мы прошли прогуляться в сад. Огромный парк Таврического дворца, весь освещённый разноцветными лампадами и фонарями, освещавшие даже кроны деревьев. По парковым прудам шла флотилия судов, освещенных и украшенных флагам. Разноцветные фонари в кронах деревьев, склонившихся над прудами, отбрасывали на водную гладь зелёные и красные отсветы. Гости прогуливавшись по аллеям, толкуя о богатстве праздника и щедрости хозяина. Конечно, основная часть гостей толпилась вокруг императрицы, будто ком пчёл вокруг матки.

Наконец, Потёмкин простил нас вернуться во дворец. Оказалось, пока мы прогуливались здесь, на том месте, где только что были балет и театр, уже накрыли столы: на 600 человек сидячих мест, и еще множество столов расставлено вдоль стен для закуски «а ля фуршет».

Нас с Константином усадили, можно сказать, за главный стол прямо в театральной зале. На белоснежных камчовых скатертях блистали золотые подсвечники и серебряная посуда. Все столы были освещены шарами из белого и цветного стекла, в других гостиных дворца были сервированы столы посудой из лучшего серебра и фарфора. Официанты, одетые в придворные ливреи и ливреи Потемкина, разносили изысканные угощения гостям.

Наконец, поднявшись из-за стола, императрица, наскоро переговорив с несколькими вельможами, слушавшими её, как всегда, в почтительном полупоклоне, велела подать карету. Мы с Константином, камер-фрейлины, и непременный Платоша Зубов тоже поднялись, как вдруг нежное пение детских голосов, сопровождаемое глубоким органным звучанием, нисходящее с верхних хоров, прикрытых освещенными изнутри разноцветного стекла вазами.

Какие-то мгновения казалось, что Екатерина застыла в нерешительности; затем, будто бы что-то решив, она опёрлась о руку Зубова и пошла к выходу, мы с Костей и статс-дамами отправились за нею следом, и были уже у самого экипажа, когда нас нагнал шумный, задыхающийся Потёмкин.

— Матушка, вы нас уже покидаете? — экспрессивно воскликнул он. — Без вас и праздник не в праздник!

— Увы, мой друг; я теперь утомилась. Годы уже не те! — произнесла императрица, протягивая ему руку для прощального поцелуя.

Гигант в алом кафтане упал на колени на брусчатку дорожки, и, схватив ладонь императрицы обеими руками, приник к ней лицом. Секунда тянулась за секундою, а он всё не отрывал лица от руки Екатерины. Мы не могли понять, что происходит. Вдруг склоненные его богатырские плечи содрогнулись; глухие рыдания донеслись до нас. Платоша Зубов, с кислым видом наблюдавший эту сцену с подножки кареты, скривился ещё сильнее и залез внутрь, откинувшись в темноту её роскошного салона.

Мы старались не глядеть друг на друга и не слышать этих ужасных мужских рыданий; но не слышать их было невозможно.

Почему этот могучий, смелый кавалер, как никто, облечённый богатством и властью, осыпанный милостями и бриллиантами, плакал теперь на пороге роскошного своего дворца? Оттого ли, что он постарел; состарилась и любимая когда-то им женщина; и он уже неспособен дать ей того, что действительно нужно, а в карете уже сидит молодой и глупый кавалер, с которым она ещё способна хоть на мгновение забыть, как разрушительно время; оттого, что закончился праздник, посвященный его триумфу, и с хоров уж слышится шёпот: «вспомни о смерти».

Наконец Екатерина, постепенно высвободив руку, сказала Потёмкину какие-то ласковые слова, и лакей подсадил её в карету. Она обернулась в окно; в глазах её блестели слезы. Карета наша тронулась. Потёмкин провожал её, стоя на коленях в своем алом мундире. Они глядели друг на друга, не зная, что это — в последний раз.

Через две недели Потёмкин уехал из Петербурга к себе в Новороссию. За собой он оставил долгов на восемьсот пятьдесят тысяч рублей, впоследствии покрытых императрицей. Петербург же был взбудоражен новостями из Польши.

3 мая 1791 г. в Варшаве приняли новую конституцию Польши, — итог заседания «четырёхлетнего сейма» При принятии её королевская партия действовала бесчестно. Новая Конституция не имела шансов быть принятой обычным порядком, поэтому была проведена заговором: 3 мая на сейме присутствовало не более 157 депутатов, не менее 327, не будучи оповещены о заседании, отсутствовали.

Разговоры о произошёдшем в Варшаве заняли на какое-то время все салоны Петербурга; было понятно, что вопрос с Турцией, в целом, решён, и Россия не останется в стороне от польских событий. Ведь наша страна гарантировала незыблемость предыдущей польской конституции, так вызывающе теперь нарушенной.

При первом случае я завёл разговор о происходящем с нашими дипломатами. Поскольку первая звезда нашей внешней политики — граф Безбородко, — отбыл на переговоры в Яссы, и вообще он был нехороший человек, а вице-канцлер Остерман, честно говоря, никогда не особенно не блистал дипломатическими талантами, самым компетентным человеком оказался третий член коллегии иностранных дел — граф Морков.

К нему то я и пристал на ближайшем куртаге.

— Аркадий Иванович, что же там происходит, в Польше?

— Ну что вам, Александр Павлович, сказать… Поляки очень взбудоражены переговорами России о мире с Турцией!

— Вот как? А какое им дело до наших дел с Турцией? Разве их это как-то касается?

Морков тонко улыбнулся, что на его изрытом оспинами толстогубом лице выглядело совершенно отталкивающе.

— Видите ли, Ваше Высочество… Европа, в сущности, очень невелика, И всё в ней взаимосвязано. Так, в прошлую нашу войну именно Польша компенсировала нам то, что мы должны были взять, но не получили с Турции…

— Как это?

— Поляков признали виновными в той войне, что завершилось заключение Куйчук-Кайнаджиссткого мира. Тогда меж Берлином и нами последовал трактат, который в Варшаве называют «разделом Польши». Пример показали австрийцы, дерзко забравшие у Польско-Литовской республики некоторую спорную область. Тогда же и Пруссия забрала у них область, лежащую между Померанией и Восточной Пруссией. А мы получили территории Белорусские, но взамен отказалась от своих требований относительно независимости Дунайских княжеств, отказалась от острова на Архипелаге для себя, ограничив наши приобретения в турецкой войне лишь областью между Днепром и Бугом.

— Вот как? Ну, тогда понятно, почему поляки сейчас так паникуют. Считают, что их снова обвинят в войне! А вообще, что сейчас происходит в Польше?

Улыбка Моркова стала ещё шире, отчего мне на память пришёл Чеширский кот.

— Одним словом, Александр Павлович, — страшный бардак! Вельможи, постоянно недовольные, в постоянном соперничестве друг с другом, гоняются за пенсиями иностранных дворов, чтоб подкапываться под свое отечество. Потоцкие, Радзивиллы, Любомирские разорились вконец от расточительности. Князь Адам Чарторыйский большую часть своего хлеба съел еще на корню. Остальная шляхта всегда готова служить тому двору, который больше заплатит. В столице поражает роскошь, в провинциях бедность. На 20 миллионов польских злотых ввоз иностранных товаров превысил вывоз своих! Поляки делают огромные долги у голландских банкиров, и скоро их внешняя задолженность превысит нашу!

— Ежедневно происходят такие явления, которые невероятны в другом государстве: злостные банкротства купцов и вельмож, безумные азартные игры, грабеж всякого рода, отчаянные поступки, порождаемые недостатком средств при страшной роскоши. Преступления совершаются людьми, принадлежащими к высшим слоям общества. И какому наказанию подвергаются они — никакому! Где же они живут, эти преступники, — в Варшаве, постоянно бывают у короля, заведывают важными отраслями управления, составляют высшее, лучшее общество, пользуются наибольшим почетом. Хотите знать палатина, который украл печать? Или графа, мальтийского рыцаря, которому жена палатина Русского недавно говорила: «Вы украли у меня часы, только не велика вам будет прибыль: они стоят всего 80 червонных». Кавалеры Белого Орла крадут у адвокатов векселя, предъявленные их заимодавцами. Министры республики отдадут в заклад свое серебро через камердинера, а потом отошлют этого камердинера в деревню, да и начинают иск против того, кто дал деньги под заклад, под предлогом, что камердинер украл серебро и бежал, а через полгода вор опять служит у прежнего господина. Другой министр захватил имение соседа; Постоянный совет решил, что он должен возвратить захваченное; несмотря на это, похититель велел зятю своему, полковнику, вооруженною рукою удерживать захваченное. Немедленно загорается битва между солдатами полковника и крестьянами законного владельца; полковник прогнан, но 30 человек остались на месте битвы. Один магнат уличается перед судом в подделке векселей; другой отрицается от своей собственной подписи; третий употребляет фальшивые карты и обирает этим молодых людей — в числе обыгранных был родной племянник короля; четвертый продает имения, которые ему никогда не принадлежали; пятый, взявши из рук кредитора свой вексель, раздирает его в то же мгновение и велит отколотить кредитора; шестой, занимающий очень важное правительственное место, захватывает молодую благородную даму, отвозит в дом, где велит стеречь ее своим лакеям, и там насилует. Английский посланник с каждою почтою просит свое правительство отозвать его из Польши: он говорит, что, исполняя здесь обязанности посла, он унижает свое достоинство честного человека. Большая часть здешнего высшего блестящего общества в другой стране подверглась бы преследованию закона. Тот, кто в иной стране почитался бы как мошенник, в Польше будет честнейший человек! Ах, Александр Павлович, если хотите знать про Польшу, я вам так скажу: дом, разделённый в себе, не устоит!

Вскоре всё так и сбылось. В июле 1791 года Потоцкий подал Потёмкину записку о плане составить Конфедерацию против конституции 3 мая и просил помощи русской императрицы. Та, занятая войной с Турцией, не решилась резко и решительно выступить против конституции. Русскому посланнику в Речи Посполитой Булгакову поручено было лишь подбирать среди польских вельмож партию, преданную русским интересам. Получив от Екатерины полномочие составить конфедерацию, Потоцкий и Ржевуский уехали. Всё откладывалось до заключения мира с турками… а он был не за горами.