Благословенный

Глава 31

В один из первых солнечных майских дней 1796 года всё большое императорское семейство, демонстрируя трогательное единение, отправилось в парк Екатерингоф. Признаться, я никогда не понимал, почему, возжелав погулять по аллеям, нельзя сделать этого в огромном парке Таврического дворца, где весь двор проживал с середины апреля. Но, по сложившейся ещё при Петре I традиции, в начале мая все обитатели Таврического дворца отправлялись на прогулку в этот запущенный, если судить по меркам Царскосельского и Петергофского, но всё же симпатичный своей особенной, чуть диковатой красотой простых нравами петровских времён парк.

Гуляния эти довольно демократичны; хотя и предназначены они для «благородной публики», однако же полиция в это время никого особенно не гоняет; и можно встретить здесь и мастерового с тростью, и купца с дородной своей половиной, и какого-нибудь мещанина, под ручку идущего с супругой в господском платье, поверх коего, от холодного весеннего ветра с Залива накинута вполне себе простонародная кацавейка.

Государыня тоже приехала, но не выходила из кареты: у неё болели и отекали ноги. Непременный Зубов скучал рядом с нею; а мы с Костей решили прошвырнуться туда-сюда по аллеям, поглазеть на весенние деревья и не менее весенних горожанок. Но судьба вместо симпатичных барышень столкнула нас с парой крепких ребят:

— Смотри, Чарторыйские! — воскликнул Костик и поклонился двум высоким молодым господам в модном французском платье, попавшимся нам на аллее навстречу. То действительно были молодые князья Чарторыйские — Адам-Ежи и Константин-Адам. Обоих мне неоднократно уже приходилось видеть в приёмной Платона Зубова: почти два года они выклянчивали возврат своих поместий, конфискованных за участие их отца в восстании против России. Поскольку за них просил австрийский император Франц II, Екатерина согласилась вернуть им земли, поставив условием их поступление на русскую службу. На мой взгляд, идея была прескверной; получалось, что побеждённые нами поляки теперь служили в нашей армии. Но так было принято в это время — считалось, что Россия не завоевала часть Польши, а именно её присоединила, инкорпорировав в империю и часть её элиты. Скажем, после второго раздела у нас появились польские полки и эскадроны из частей армии Речи Посполитой, постоянно расквартированных в восточных землях. Часть этих войск потом подняла мятеж, часть перешла на австрийскую или даже французскую службу, но кто-то и остался служить в России. И вот, теперь старший, Адам, высокий статный красавец, носил конногвардейский мундир; брат же его, Константин, оказался в Измайловском полку, шефом которого я состоял.

Я, было, хотел разминуться с этими господами, холодно раскланявшись, но Костик вдруг остановился и затеял с ними светский разговор на всякие расплывчатые темы. Я тоже, чтобы не молчать, начал расспрашивать пана Константина о том, как ему служится в Измайловском полку.

— Я вполне освоился, Ваше Высочество! — довольно охотно откликнулся тот. — Хотя служба под Вашим шефством много обременительнее, чем в других полках, но при этом солдаты чувствуют гордость от такого вашего внимания и собственных успехов. Подумать только, за два весенних месяца мой батальон произвел более шестидесяти залпов! Мы, должно быть, можем отбивать теперь атаки турок с завязанными глазами!

— Возможно. Жаль, что никто не собирается воевать с турками!

Поговорив вот так, я уже думал увлечь Костю вперёд по аллеям, но оказалось, что у него была припасена для этих ясновельможных панов лакомая новость.

— А знаете ли вы, господа, что за зверь сидит в моём Мраморном дворце?

— Помилуй, Константин Павлович, — попытался я его урезонить, — откуда князьям Чарторыйским знать содержимое твоего зверинца? Кстати, давно ли он у тебя?

— Э, да ты не знаешь, и тебе это не интересно, а господам Чарторыйским, напротив, предмет этот должен быть очень знаком и привлекателен! Ну что, сдаётесь? В моем дворце обитает — тут Костик аж зажмурился от удовольствия — La Bête de Kosciuszko!

Брови красавца Адама поползли вверх; пан Константин от изумления захлопал глазами.

Ну, Константин Павлович! Вот удивил, так удивил! Тадеуш Костюшко сидит в Мраморном дворце!

— Слушай, братец, — спросил я вполголоса, — ты это серьёзно? Тебе это не показалось, не привиделось? Он же вроде бы заключён в Шлиссельбурге?

— Ничего подобного! — с восторгом заявил Костик. — Я осматривал дворец, — ты знаешь, Александр Павлович, что мне его передадут сразу после женитьбы, — и в одни апартаменты мне запретили доступ. Там постоянно у дверей дежурят два гренадера…. Но я всё-таки пролез туда через заколоченные двери в соседней комнате. И что же? Там сидит Костюшко! Я с ним, как с тобою, разговаривал. Промежду прочим, он никогда не был в Шлиссельбурге: тот год его держали в Петропавловской крепости, но не в каземате каком, а в доме гарнизонного командира. А теперь перевели в Мраморный дворец, и даже не в подвал, а просто в комнаты. Так что, ежели желаете, господа, я предоставлю вам возможность повидаться с вашим, хе-хе, генералиссимусом!

У обоих Чарторыйских от такого предложения округлились глаза.

— О, это было бы невероятно! Не каждый день появляется возможность разговора с человеком такого масштаба, не так ли, Адам? — оживился младший из князей. — Я с радостью воспользовался бы такой возможностью, даже если для этого придётся расписаться кровью в контракте с самим Люцифером!

— Ну, всё много проще — самодовольно ответил Костя. — Надо явиться в Мраморный дворец между одиннадцатью и часом пополудни, когда узник обедает, и надзор за ним менее строг. Затем пройти известными мне комнатами, отомкнуть засов, и — вуаля, ваша мечта сбылась!

— Вы возвращаете нас к жизни, Ваше высочество! — изящно поклонился Адам Чарторыйский. Так мы можем надеяться проникнуть в его темницу, скажем, завтра?

— Отчего нет? Приходите, — беззаботно откликнулся Константин, и мы разошлись.

Выйдя к красивейшим дубам, посаженным тут ещё Петром Великим, я остановил его у каменной ограды.

— Слушай, что это ты затеял? Это ведь государственный преступник: вдруг они войдут в сношения, и поляки помогут ему бежать?

— Ах, ерунда, — отмахнулся от меня братец. — Он, прежде всего, дал слово, что не убежит, и зная его репутацию, можно быть уверенну, что он его сдержит. Также, перед визитом я возьму слово с князей Чарторыйских, что они не будут способствовать побегу Костюшки. Всё хорошо будет, поверь мне!

Я поначалу в этом сомневался, но, поразмыслив, решил, что князья Чарторыйские навряд ли пойдут на такое. Конечно, Польшу они любят, но много более их беспокоит собственное благополучие. В конце концов, если и вправду случится побег, их роль не останется незаметной, а значит, им придётся бежать вместе с мятежным генералом; а значит, поместья, которые князья с таким трудом выцыганили у Екатерины, конечно же, будут у них вновь изъяты. Фигушки они пойдут на такое!

— Знаешь, а я тоже поболтал бы с этим твоим «гостем». Вы действительно пойдёте с Чарторыйскими к Костюшке?

— Конечно, если они не побояться явиться завтра.

— Ну, значит, и я приду тоже!

На следующий день пополудни мы столкнулись с молодыми князьями Чарторыйскими на набережной у Мраморного Дворца.

— Александр Павлович, Ваше Высочество! Как хорошо, что вы тоже здесь! — приветствовал меня младший, пан Константин.

— Что же хорошего вы в этом находите? — не очень-то любезно удивился я.

— Ваше появление здесь подсказывает нам, что наследника русского престола интересует судьба нашего Отечества; значит, не всё ещё потеряно!

— Боюсь разочаровать, но мне близка прежде всего моя страна. Судьба Польши беспокоит меня лишь постольку, поскольку она может влиять на Россию. Ладно, господа, давайте найдём моего брата и доверимся его опыту проводника: надеюсь, он не брал уроков у Сусанина!

На шутку про Сусанина поляки не отреагировали — они не знали, кто это такой.

Подойдя к дверям, мы успешно миновали грозных швейцаров и вскоре нашли Константина в зале, играющего сам с собою в бильбоке.

— О, вы пришли! Пойдёмте же, время дорого!

И он повёл нас через пустые, задрапированные залы и комнаты к известному только ему проходу в комнаты польского пленника. Вскоре, подняв засов в массивной дворцовой двери, мы проникли в небольшое пыльное помещение, бывшее некогда лакейской; а оттуда Константин, деликатно постучав, вывел нас в довольно просторные, хотя и простые апартаменты.

Мужчина в польском вицмундире, сидевший за массивным столом, видимо, играл сам с собою в шахматы. При нашем появлении он поднял удивлённые глаза.

— Господа?

— Мосье Костюшко, как ваше самочувствие сегодня? — по-французски обратился к нему Константин. — Ваши головные боли сегодня не мучают вас?

— Благодарю, я чувствую себя изрядно. Кто эти господа? — удивлённо рассматривая нас, спросил пленный инсургент.

Константин нас представил. Костюшко обменялся с Чарторыйскими парой фраз на польском, но Константин сразу же пресёк эти переговоры на языке, которого мы не знали.

— О чём это вы толкуете? Как ему ловчее убежать? — сварливо спросил он наших молодых гостей.

— О, что вы, принц! Просто пан Костюшко так давно не слышал польской речи, что мы решили доставить ему это удовольствие! — миролюбиво ответил Адам.

— Давайте разговаривать по-французски, чтобы все всё понимали. Полагаю, слух господина Костюшко этот язык любви и войны никак не сможет оскорбить, тем более, что это речь его верных союзников! — примирительно добавил я.

— Увы, принц, — отвечал мне пан Тадеуш, — таковыми они оказались лишь на словах. Находясь здесь, я пришёл к убеждению, что Польша не имеет сердечных и искренних друзей: все искали от нас одной лишь выгоды, а мы ныне не в том положении, чтобы обеспечить её кому-то!

— Это, должно быть, может сказать любая другая страна! В делах между нациями всегда приходится думать о выгодах, ведь дружба — это категория личностного общения, а страны личности не имеют! — заметил на это я.

— Но не все нации оказываются окружены бандитами, готовыми изрезать её хладный труп! — заметил на это Адам. Пан Тадеуш при этом благоразумно промолчал.

— Пожалуй, что все. Или вы думаете, что не нашлось бы желающих разделить на куски, скажем, Германию, если бы она показала себя столь же слабой, как вы? Вы же знаете, как это происходит: все приглядываются к слабому, а равно и к его соседям, прикидывая, сколько кто сможет себе откусить, и насколько при этом он усилится. И больше всего заботы, чтобы кто-то из соседей не откусил себе больше и не стал оттого много сильнее! Увы, в этом мире надо быть сильным; такова жизнь.

— И что же? Вы полагаете, что с нами поступили справедливо? — мрачно спросил Костюшко.

— Нет. Поляки — старая нация, вашей государственности уже почти восемьсот лет. Нет никаких причин считать, что вы должны её утратить и раствориться среди других народов. Но, требуя национального возрождения, не посягайте на чужие земли. Под чужими я разумею те, что населены не поляками, даже если когда-то они принадлежали польской короне. Ваши старые границы ничего не значат: вы достигли их насилием, и утратили, став бессильными. Те земли, что населены белорусами и украинцами, никогда не вернутся вам!

— Отчего же вы считаете, что в Польше не может жить белорусов или украинцев? — удивлённо спросил меня Адам. — Ведь в России под скипетром императрицы проживают теперь самые разные народы, отчего вы отказываете в этом Польше, полагая её моноэтническим государством?

— Ну, Польша вряд ли когда будет совсем однородной, ведь, как известно, высшие её слои родом из сарматов, — отвечал я, подпустив к голосу презрения, чтобы выразить своё отношение к этой глупой выдумке. — Однако же, маленькая однородная страна — это ваш собственный выбор! Вы всегда дискриминировали всех некатоликов и неполяков, заставляя принимать людей одну веру и национальную идентичность. Ведь вот вы, господни Костюшко, вовсе не поляк: судя по вашей звучной фамилии, вы родом из белорусов. Однако же ваши предки когда-то решили считать себя поляками, потому что это было им выгодно при той системе, что сложилась в вашем государстве. Дело ваше: можете считать себя хоть зулусами, но не заставляйте других делать то же! В России же всегда были терпимее к чужим обычаям и верованиям…

— Позвольте усомниться. Жестокость ваших войск, проявленная в Праге, как будто бы говорит против этого! — заметил Адам, и тёмные глаза его блеснули.

— Ну, будем считать, что мы с вами в расчёте за Стародуб! — ответил я.

— Стародуб? Что это? — спросил меня «польский» Константин.

— Это один из наших старых счетов к вам. В 1535 году войска польского гетмана Тарновского, взорвав под стеной пороховую мину, взяли штурмом город Стародуб. После этого они вырезали всех его жителей, и гарнизон из русских дворян. Очень похоже на Прагу, не так ли?

— Но это же было так давно! Зачем ворошить далёкое прошлое? — не без удивления вопросил пан Тадеуш.

— Отчего же давно, ведь прошло всего лишь двести восемьдесят лет? Может, вы и не желаете помнить про это, а мы вот, не забываем…

— Но ведь тогда правила войны были иными, чем в наш просвещённый век!

— Убийство обывателей — всегда убийство обывателей. Казни пленных — всегда казни пленных. Во все времена люди знали, что это плохо, и благородные полководцы никогда не прибегали к таким мерам. Может быть, тогда не было гуманизма, но зато существовало понятие о рыцарственности, не позволявшее такому случиться! Но пан Тарновский решил, что на диких московитов благородные правила не распространяются, и случилось то, что случилось. А не так давно варшавским обывателям пришла в голову мысль, что убивать безоружных солдат, приведённых на церковную службу — это хорошая затея. В таких условиях, можно сказать, вы ещё счастливо отделались!

— Так вы, принц Александр, одобряете хищнические действия вашего правительства?

— Наше правительство, как раз, действовало благородно и в своём праве. Мы не забирали чужого, но вернули земли, давным-давно отторгнутые у нас Польшею и Литвою. А вот пруссаки и австрийцы завладели тем, что им никогда не принадлежало и теперь принадлежать не должно! К тому же, имея под властью своей поляков, немцы тем самым привыкают к угнетению ими славян; пройдёт немного времени, как они захотят продлить свой опыт на русских и белорусов! Нет, я считаю, что немцы должны получить жестокий урок, и лучше будет, если его преподадут им поляки, а не мы.

Пан Костюшко исподлобья остро взглянул на меня.

— То есть, вы полагаете, что территории, отошедшие к Пруссии и Австрии, должны вернуться в состав польского государства?

— Да, я так считаю.

— Но это невозможно! — с возмущением произнёс Адам. — Без восточных земель мы не сможем противостоять натиску германской нации!

— Однако же придётся исходить из этого. Если же вы хотите противостоять немцам, никто не мешает вам вступить в союз с Францией или Россией, а восточных земель вы не получите никогда! Кроме того, обладание этими территориями очень вредно для вашей страны.

— Вредно? Как это?

— Подумайте сами: откуда происходят те магнаты, что составили Тарговицкую конфедерацию? Эти земли, кроме денег, приносят Польше ещё и неприятности: именно там гнездится та азиатчина, которая не позволила Польше стать полноценным европейским государством!

— Вот как? — иронично спросил Костюшко. — А вам, очевидно, ваша Сибирь тоже доставляет сплошные неприятности? Не хотите от неё отказаться?

— В общем, вы в чём-то правы: обладание обширными восточными землями имеет свои минусы. Это не только моё наблюдение: даже англичане, глядя на своих соотечественников, разбогатевших в Индии, отмечают, что те усвоили там самые вредные восточные привычки, и презрительно называют таких богачей «набобами». Но, Индия далеко, влияние её жителей на англичан всё же незначительно, а вот мы многое усвоили из обыкновений и привычек жителей Востока. Но иначе было нельзя — без этого мы не победили бы империи степных кочевников и не смогли бы ужиться с ними в одном государстве. В сущности, Россия — уникальная страна; мы самое восточное государство, имевшее, тем не менее, морской путь в Европу. Тем самым мы смогли получать европейские технологии, с помощью которых завоёвывали Восток. Помните, я сказал, что Стародуб был взят пороховой миной? Мы не знали о таком оружии: именно под Стародубом мы впервые узнали, что немецкие инженеры умеют подрывать стены мощным взрывом. И, через двадцать лет, немецкие инженеры в составе царской армии подвели пороховые мины под стены Казани… А потом, завоевав европейскими средствами восточные земли — Поволжье, Сибирь, Урал, — мы применили их ресурсы, чтобы восстановить наши западные границы. Мы применяем богатства Востока, чтобы бороться с Западом, и знания Запада, чтобы покорять Восток. Но для этакого фортеля нам надо было крепко породниться с восточными людьми: мы стали с ними намного ближе, чем ваше спесивое шляхетство могло бы даже подумать сблизиться с белорусами, украинцами и иными «диссидентами» покойной Ржечи Посполитой. У вас нет шансов занять наше место: для этого вам надо было бы стать Россией. И, если вы желаете возвратить исконные ваши земли, вам надо вступить с нами в самый близкий союз. Я готов поддержать возрождение Польши в границах 1772 года… но только западных границ. Восточные ваши рубежи пролягут примерно по Бугу — восточной границе расселения польских крестьян. Граница может быть уточнена этнографическими и историческими данными, но без значительных её перемещений. На таких основах мы можем договориться о союзе против Пруссии.

— А Австрия?

— Французы весьма успешно действуют против них. Думаю, в ближайшее время их ждёт заметное ослабление! Так что, пан Костюшко, подумайте над этаким вариантом. Понимаю, моё предложение трудно назвать щедрым, но зато оно реалистично и отвечает интересам и поляков, и русских.

На этом мы раскланялись.

Я уже покинул Мраморный дворец, когда братья Чарторыйские догнали меня на набережной.

— Принц Александр! — обратился ко мне старший из них, Адам. — Прежде всего, благодарю вас за откровенный разговор на столь важную нам тему. Мне представляется, что в теперешней ситуации вы — единственная надежда на возрождение нашей страны! И, в надежде на вас, я готов помогать и служить вам. Позвольте рассказать вам о том, чему сам я много раз был свидетелем: в манежах и экзерциргаузах Конногвардейского полка давно ходят слухи о заговоре в пользу вашего отца, Павла Петровича. Говорят, как только появятся сведения о смерти или сильной болезни государыни, как в Гельсингфорс будет послан курьер, уведомляющий о том короля Павла. Он сразу же двинется на Петербург со своими войсками, а в городе его притязания поддержит гвардия…

Вот это да! Конная гвардия замешана в заговоре! Это очень серьёзно: надо продумывать контрмеры!

— Благодарю вас, князь, — слегка поклонился я Чарторыйскому. — Эти сведения очень важны для меня.

Князь в ответ сделал жест, означающий, видимо, «Ах, не стоит толковать о таких мелочах между воспитанными людьми».

Одно непонятно. Почему он так откровенен со мною?

— Однако, князь, я право же, удивлён. Разве вы не презираете ремесло доносчика?

Адам Чарторыйский в ответ на это лишь приподнял высокомерно изогнутую бровь.

— Конечно. Но русских гвардейцев, так откровенно радующихся гибели моей родины, я презираю ещё больше.

Нда… Определённо, брать этих людей на службу было очень большой ошибкой!