Благословенный

Глава 7

В связи с наступающей осенью генерал-аншеф Суворов вернулся из Финляндии и поселился в доме камергера Дмитрия Хвостова, своего племянника.

Я решил навестить его прямо в доме камергера: Александр Васильевич последнее время не любил часто появляться при дворе. Верхом дойдя под моросящим дождём до приличного двухэтажного особняка на Крюковом канале, я просил старика-привратника доложить обо мне, и был сразу же принят.

Меня проводили в приемную; Александр Васильевич вскоре спустился, одетый по полной форме в мундир, что, вообще говоря, на суворовском языке означало нешуточное уважение к собеседнику.

— Рад видеть вас, Александр Васильевич! Что поделываете вы сейчас в Финляндии?

— Много дел в этом краю, много забот! Прежде всего, исполняю приказание Государыни Императрицы о поправлении всех тамошних укреплений. Ведь у нас, как началась война со шведами, тут же ясно стало, что крепости наши тамошние ничего не стоят.

— А вы, что же, разбираетесь в фортификации?

— Помилуй Бог! Ведь я образованием — военный инженер, как же мне не знать её? Ну, набросал я план постройки и ремонта укреплений, как в русской Финляндии, так и в Королевстве. Государыня сию бумагу в основных ея чертах утвердила, да и поручила мне исполнение. Ныне трудами вверенных мне солдат усилены укрепления Фридрихсгама, Вильманстранда и Давидштадта; исправлен и усилен Нейшлот; сооружены новые форты Ликкола, Утти и Озерный; оборонительные средства саволакской дороги усилены проведением каналов; при Роченсальме, на нескольких островах, возведены довольно сильные укрепления, а на сухом пути заложена крепость Кюменегард. Роченсальм теперь сделался главным укрепленным пунктом южной части финляндской границы, там устраиваем сейчас новый порт.

— И что, много ещё работы?

— Преизрядно! Кроме роченсальмского порта, надо устраивать ещё укрепления на мысе Гангут, укрепить Таммельфорс и Або.

— Слышал, императрица Вашей службою в Финляндии весьма довольна!

— Признаться ваши высочества я и сам доволен. Как погляжу на возведённые укрепления, Так сердце радуется — массивнее, прочнее и красивее строениев тяжело обрести. Особливо радует Нейшлот: знатная крепость, помилуй Бог, как хороша: рвы глубоки, валы высоки, лягушке не перепрыгнуть, с одним взводом штурмом не взять. Много, конечно приносит это дело хлопот: работы надо обойти, материал доставить… Я уже 10 кирпичных заводов устроил, разыскиваем известковый камень и сами жжём из него известь; и то не хватает, приходится выписывать известь и кирпич дополнительно из Петербурга и Ямбурга. В сию зиму надо будет построить для их доставки особые суда!

— Александр Васильевич помилуйте! Перед вами генерал-адмирал Российского флота; найдём мы суда для ваших надобностей!

— Вот это славно! Слышал я про ваш кунштюк с уральскими баржами; нечто подобное и здесь бы пригодилось! А я ведь несколько сродни вам: у меня теперь свой флот есть!

Оказалося, у Суворова, кроме постройки и исправления крепостей, были ещё на руках флотилия и войска. Большая часть гребной флотилии находилась в шхерах, меньшая на озере Сайма. Флотилия была не малая, в ней числилось до 125 судов разных названий и величины с 850 орудиями, и на Суворове лежали обязанности по укомплектованию и обучению людей. Кое-какие практические сведения по военной морской специальности он приобрел раньше, в Очаковском лимане, где ему тоже подчинена была флотилия, и продолжал в Финляндии присматриваться к делу. В первую свою сюда поездку, он брал частные уроки, о чем и писал тогда же Турчанинову; позже, по некоторым известиям, он в шутку просил испытать себя в морских познаниях и выдержал экзамен довольно удовлетворительно. Если начальствование флотилией не было номинальным и требовало от Суворова трудов, то тем паче — командование войсками!

— Ах, Александр Павлович! Все укрепления, каналы, флотилия не причиняют и десятой доли неприятностей, что насылают недруги мои за состояние армии! Большие неудовольствия начались супротив меня в Петербурге. Ныне высокие чины в Военной коллегии ведут себя развязно и дерзко: всё осмеивают и осуждают взгляды мои на субординацию и дисциплину. Верно, эти господа понимают дисциплину в кичливости, а субординацию в трепете подчиненных.

— Да, Александр Васильевич, Военная Коллегия теперь не наша. Не смог я получить пост ея президента!

— Отменно жаль! Думаю, мы с вами, Александр Павлович, великие бы сделали дела! Но есть ещё один путь… Попробуйте при оказии и получить от государыни пост генерал-инспектора инфантерии и генерал-фельдцейхмейстера. Должности сии дают право руководить обмундированием и обучением войск. Очень больное это дело!

Я сразу же понял, о чём он говорит мне. Месяца через два или через три стали ходить слухи, будто войска в Финляндии наги и босы, солдаты, работающие на укреплениях и каналах, не имеют рабочего платья; будто все люди вообще не получают срочной по закону одежды, денежного довольствия, и тому подобное. Эти вести оскорбили и раздражили Суворова. Он направлял в коллегию письмо, опровергающее взводимые на него вины, с подробностями объяснял, что снабжение войск одеждою не принадлежит к его, Суворова, обязанностям и власти.

— Все работы в крепостях и на каналах производятся нарядом людей от земли и от войск, на точном основании высочайшего повеления. Солдатам платят по 5 коп. за сутки; эта норма одобрена Государыней! Притом, хотя таким образом солдаты заняты на работах, но уделяем время и воинской экзерциции. Ныне распущены они на зимние квартиры, но не в виде мужиков рабочих, но солдат, готовых весною встать под ружьё. Притом указал я начальникам, что труды здоровее покоя, дабы и зимой солдаты не были праздны.

И тут тоже я понимал, откуда «растут ноги». В высших служебных сферах Петербурга с недавних пор пошли толки, что Суворов не жалует солдат, эксплуатирует их бесчеловечно, с целью выслужиться самому, и оттого они в огромном числе болеют или бегают за границу. Говорили, что Суворов, имея странный взгляд на медицину и лечебницы, закрыл вовсе госпитали, а потому несчастные солдаты мрут, как мухи и что убыль людей в Финляндии дошла до громадной цифры.

В те времена военно-врачебная часть и в Европе-то находилась в жалком состоянии, а в России отличалась совершенным безобразием. На русский военный госпиталь можно было смотреть почти как на могилу; толковых врачей в русской армии было чрезвычайно мало; были они почти все из немцев, врачами являлися только по названию, а жалованье получали ничтожное. Смертность в войсках была страшная, ну а в рекрутах, до прибытия их в войска, и того больше. Были местности, именно Кронштадт и Финляндия, где скорбут уносил из войск полкомплекта ежегодно. В последние годы военно-врачебная часть несколько улучшилась, потому что службу врачей стали оплачивать лучше, однако улучшение сие было незначительно.

— Однако же, Александр Васильевич, разве стоило закрывать госпиталя? Они, хоть и дурны, а всё же это лучше, чем ничего?

— Да, а госшпитали я и верно, позакрывал. Ныне контракты подрядческие в госпиталях истинно разбойничьи, а содержание больных служит предметом самого наглого лихоимства! Порядочной величины госпиталь, не стоящий впусте, есть золотое дно для всякого рода неразборчивых охотников до наживы; Мне ведь предлагали взятку в 7000 рублей за то только, чтобы он не закрывал госпиталей.

— Так, так, а давайте-ка поподробнее!

— Что сказать? Главные злоупотребления основываются на числе умерших, времени их смерти, способе счисления их и проч. Ведь мертвая собака не лает! Вот, скажем, брошен в яму фланговый рядовой Алексеев, а когда он помер, сколько дней пролежал на госпитальной койке, каких и сколько лекарств на ней он изведал — кто разберёт? Не будет же никто его выкапывать и дознаваться по трупу! Бывает и ещё веселее: иной положит себе в карман 2-месячный провиант на известное число людей, в надежде, что авось повымрут за это время; но по несчастью для него, полностью и не умерли; и в таком случае эти, «запланированные» мертвецы, отправляются гулять за милостынею, до истечения известного срока.

— Но смертность ведь и вправду велика?

— Исключительно! При суровом климате Финляндии и обилии болот, солдаты, особливо уроженцы других мест России, хворают тут оченно много: зимою скорбутом, весною и осенью — лихорадками, летом — поносами и горячками. Но ведь то не моя вина: это неустройство длится уже шестьдесят лет. Приехав в Финляндию, застал я годовую смертность в войсках огромную, и Военной коллегии это известно. Притом, гошпитали переполнялись, злокачественность их увеличивалась, и они делались буквально гнездами заразы. Оттого я их и позакрывал; людей, наиболее пострадавших от болезней, велел выключать в отставку, а остальных передали в полковые лазареты.

В дальнейшем разговоре выяснилось, что Суворов, принимая во внимание страх солдат перед госпиталями, старался оставлять больных при войске, устраивая лазареты и «слабосильные команды».

— У нас заведено давать слабым льготу, и помещать их на пользование в особой казарме или в крестьянских домах; соблюдать крайнюю чистоту; потному не садиться за кашу, не ложиться отдыхать, а прежде разгуляться и просохнуть. На лихорадку, понос и горячку — голод, на цингу — табак. Кто чистит желудок рвотным, слабительным, проносным, — тот день голод. Солдатское слабительное — ревень, корень коневьяго щавеля тоже. Даём из предосторожности капусту, хрен, табак, летние травки. Приказываю непрестанное движение на воздухе.

Из всего, мною услышанного, стало понятно, что Суворов был, что называется «гигиенист», то есть он шагнул далеко вперед сравнительно со своими современниками. Зная быт солдат, их понятия, симпатии и антипатии, как свои пять пальцев, он не только не думал оспаривать их традиционную ненависть к госпиталям, но еще поддерживал ее. Это послужило поводом к злоязычию в высшем петербургском обществе. Не хотели и не умели видеть в Суворове, кроме чудака, еще нечто другое; как его живое, осмысленное обучение Суздальского полка в Ладоге относили к категории причудливых выходок, так теперь в Финляндии здравые гигиенические меры огласили вредным фантазерством, которое подбито эгоистическими расчетами.

Еще больше убыли смертью, ставилось Суворову в укор дезертирство. Но это было язвой всей русской армии того времени, особенно в войсках пограничных, так что в разных местах, за границей, образовались целые колонии русских беглых солдат. К числу таких районов принадлежала и Финляндия, которая, сверх того, служила ссылочным местом для порочных солдат, как кригсрехтных (осужденных по суду), так и переведенных из гвардии за проступки. Немудрено поэтому, что в финляндских войсках было постоянно много беглых, и хотя Суворов уменьшил размеры зла, но не имел времени и возможности добиться до существенного улучшения.

— Вот в Южной армии, у светлейшего князя, держал гошпиталь доктор Самойлович. Вот у него всё было поставлено замечательно!

Доктор Самойлович… Где-то я уже слышал про него! Надо бы уже познакомиться с этаким самородком! Я до сих пор не решался оторвать занятого человека от важного дела, — представляю, сколько у него в Екатеринославской армии работы! Но было бы замечательно наладить госпитальную часть и лазареты лучшим, чем сейчас, образом.

— Александр Васильевич, Доктора Самойловича я при случае непременно вызову в Петербург, и, если только это будет в моей власти, перестрою госпитальное дело по его указаниям. А что до слухов, которые вас порицают — я уверен, что всё это грязные басни!

— Ах, Александр Павлович! Все, кто знает меня, думают также. Однако я не жалую, чтобы меня кто решился этак вот порицать, и впредь буду требовать сатисфакции! Я, как партикулярный человек, отвечаю всякому партикулярному человеку, как равный ему, кто бы он ни был, и что бы то ни было!

— Ну, Александр Васильевич, не горячитеся так! Ещё не хватало, чтобы командовавший под Измаилом генерал вдруг получил пулю на дуэли от какого-нибудь светского хлыща. Вы лучше обращайтесь ко мне… со всем обращайтесь ко мне! ведь вот с дочерью вашей удалось всё решить ко всеобщему удовлетворению!

Тут Суворов просто расцвёл.

— Ах, не могу выразить всю мою к вам признательность за участие в судьбе дочери моей! И то внимание, которое оказали вы на празднике в Таврическом дворце, многим заткнуло рты! Кстати, она сейчас здесь. Наташа! Наташа!

Через несколько секунд Наталья Александровна, в домашнем кисейном платье, спустилась с бельэтажа.

— Наташенька, сердце моё, вели подать самовар, да и сама присоединяйся к нам; мы с Александром Павловичем, верно, о делах больше не будем толковать.

Вскоре на стол поместился вместительный медный, покрытый лёгкою патиною самовар, фарфоровые чашки и разные угощения, между прочим — моё любимое земляничное варенье. Мы переместились из гостиной в столовую залу, куда спустился вскоре Дмитрий Иванович Хвостов — хозяин дома, супруга его Аграфена Ивановна, и, разумеется, Наталья Александровна.

Она, будучи уже со мною знакомой по дворцовым камер-фрейлинским обязанностям, в отличае от робевших хозяев дома, спросила довольно непринуждённо:

— Ну, господа, об чем разговор ваш закончился? Что порешили? На Стокгольм поход иль на Царьград?

— Бери выше, Наташенька: Александр Павлович любезно определили меня воевать безбожный Париж! — с серьёзным видом отвечал ей отец, смешинками в глазах давая, однако, понять, что к словам его относиться серьёзно не следует.

Аграфена Ивановна, племянница Суворова, своими руками налила нам чай.

— Господи, как же я счастлива, что он теперь в Финляндии! — отвечала Наташа, беззаботно болтая серебряной ложечкой в чашке веджвудского фарфора. — Нечасто мне в детстве доводилось видеть отца своего! Теперь же, я знаю, он рядом, ведь Финляндия много ближе и Молдавии, и Крыма! Даже вот, приезжает к нам иногда… Может, на Париж-то вы Каменского пошлёте, или Репнина?

— Ну, только не «сипящего фагота»! — деланно возмутился Суворов, и правда, не жаловавший этого полководца, особенно с тех пор, как он заменил Потёмкина в Южной армии.

— А я полагаю, Наталья Александровна подала сейчас мнение огромной государственной важности. Следует лечить подобное подобным: отправить «гнусавого» к «гнусавым» — это конгениально! — отшутился я, любезно изобразив поклон в сторону дочери Суворова.

— Глупости! — то ли в шутку, то ли всерьёз отвечал полководец. — Александр Павлович, мы только что толковали с вами, что доктора все суть шарлатаны и мошенники! «Лечить подобное подобным». Ну, надо же! Вот вы скажите мне на милость, чего общего у конского щавеля с поносом… гм… впрочем, это не к столу…

— А что, на юге наши дела кончены? — осмелился спросить Дмитрий Иванович, в продолжении нашего разговора державшийся очень скромно.

— Наверное, да; все условия мира согласованы, и государыня очень его желает. Граф Безбородко, полагаю, вскоре окончит это дело!

В действительности всё было сложнее. Во-первых, я подкинул одним из условий мира с Турцией беспрепятственный проход наших судов через Босфор и Дарданеллы, притом как торговых, так и военных. Султану это требование страшно не понравилось — ведь ненавистные русские корабли будут теперь проплывать в миле от его дворца! Безбородоко тоже был крайне недоволен таким условием, но после недавнего урока возражать не решался. Вообще дела его шли на спад: императрица не простила ему оппозиции в отношении вопроса о престолонаследии, старый покровитель Воронцов ушёл в длительный отпуск, как говорят, грозящий переходом в отставку, а новый фаворит государыни активно рыл под него, собираясь забрать внешнеполитическое ведомство себе. И пока Александр Андреевич корпел в Яссах над бумагами, его же сотрудник, Аркадий Морков, в Петербурге уже перехватывал все бразды правления, в расчёте стать при Зубове серым кардиналом.

— Однако же, говорят, вскоре откроется дело в Польше — заметил Дмитрий Иванович.

Действительно, дела с Польшей становились всё более и более напряжёнными. В Варшаве все громче и резче высказывались неудовольствия против майской конституции. Самое сильное неудовольствие возбуждено было мерою, предпринятою для увеличения финансовых средств: ведь большая коронная армия, запланированная реформаторами, стоила огромных денег. Двое первостепенных вельмож стали во главе недовольных майским переворотом: Феликс Потоцкий, генерал артиллерии коронной, и Северин Ржевуский, гетман польный коронный. Осенью они отправились в Молдавию к Потемкину хлопотать о русской помощи. Потемкин умер: они обратились к Безбородко, ведшему в Яссах мирные переговоры с Турциею. К ним присоединился и великий гетман Браницкий, отправившийся в Россию под предлогом получения наследства после Потемкина. По всем провинциям Потоцкий и Ржевуский разослали письма с обещанием помочь нации возвратить ее старые права и вольности; Ржевуский прислал формальный протест против конституции 3 мая, обращенный к королю и Совету министров.

Я, будучи посвящен в некоторые тайны внешней политики, знал, что вопрос уже согласован и решён. Императрица, оскорблённая отказом поляков от её гарантий незыблемости польской конституции, уже вступила в переговоры с недовольными магнатами. В Варшаве уже что-то подозревали: уже было понятно, что Россия, договорившись с соседними державами, теперь настроена враждебно и ожидает только удобной минуты, чтобы обратить свое оружие против Польши. Со всех сторон в Варшаву неслись неприятные вести: в Берлине, недавно лишь набивавшемся в союзники против России, им оказывают большую холодность; в Дрездене курфюрст вовсе не спешит согласиться стать наследником польской короны, делает бесконечные возражения, выставляет формальности; в Вене, видимо, хитрят, не желая брать на себя никаких определённых обязательств; ясно одно — император не отступится от союза с Россиею ради непонятно чего.

В общем, война, конечно, будет, только вот скорее всего, Суворову в ней участвовать не придётся. Так и оставят его в Финляндии, строить крепости, а значит, не стоит о том и толковать — чего зря расстраивать старика?

— Вы, Ваше Высочество, просите государыню оставить Александра Васильевича в Финляндии навечно, а ещё того лучше, перевести его в Петербург! А то опять его видеть не будем — полусерьёзно, полушутя попросила меня Наташа.

— Сами и попросите, Наталья Александровна. Вы её видите чаще меня!

— В моих устах это будет не столь авторитетно! Вас она слушает, а фрейлин своих — нет, только статс-даму Протасову, госпожу Перекусихину и ещё иногда фрейлину Головину. И скажу я вам, Александр Павлович, тяжело мне приходится с последней дамой — очень она невзлюбила меня за что-то. Постоянно шпильки подпускает, распускает глупые слухи, шепчет всякие гадости у меня за спиною. Так я вас прошу, ежели дойдёт до вас какая-нибудь сплетня на мой счёт, вы ей не верьте!

— Дать бы этой Головиной укорот! — неодобрительно заметила Аграфена Ивановна. Говорят, они с мужем при Дворе — первые сплетники и интриганы!

Суворов в продолжении этого разговора выглядел совершенно несчастным: если на клевету в свой адрес он мог отвечать её опровержением, или, в крайнем случае, требовать сатисфакции, как любой дворянин, владеющий шпагой, то в сфере дворцовых интриг он был беспомощнее младенца.

Я не мог видеть его в таком состоянии.

— Такое не должно происходить с Натальей Александровой! Господа, обещаю что-нибудь придумать…

Тут вбежал к нам мальчонка лет восьми, страшно довольный собой, а за ним, причитая, поспешала гувернантка.

— Простите наше вторжение, господа! Мосье Аркадий такой непослушный!

Аркадий — то ли сын, то ли не сын Суворова, — теперь жил в доме Хвостова, и формально числился моим пажом.

— Ну-ка, ну-ка, молодой человек, дайте-ка я на вас посмотрю! Вы очень нечасто появляетесь на службе, я бы сказал. Я даже не знаю, как выглядит мой паж!

Мальчонка на мгновение застыл, не понимая, что хочет от него этот молодой господин; затем схватил из вазочки конфету и убежал.

— И что же, месье Аркадий нас покинул; пожалуй, пора и мне, — произнес я, поднимаясь из-за стола. — Аграфена Ивановна, варенье выше всяких похвал; Наталья Александровна, чай великолепен! Право, всегда пил бы его из ваших рук…

— Чай новомодный, с бегемотом; вот недавно купили! — похвасталась Аграфена Ивановна.

— Да что вы говорите? Надо и нам на дворцовую кухню этакого купить!

Дамы удалились. Суворов с гордостью посмотрел дочери вслед.

— Красавица выросла. Замуж уже пора!

— И что, есть женихи? — спросил я, одевая свой непромокаемый плащ.

— Был у меня хороший офицер, Золотухин; думал их познакомить, да вот, Бог не дал: погиб он в Измаильском деле. Теперь вот, ведём дело с графом Салтыковым Николай Иванычем о браке с его сыном, Дмитрием Николаевичем. Даст бог, сладиться…

— Понятно, — произнёс я, смутно припоминая, что Суворова в итоге вышла замуж за кого-то из Зубовых. Значит, не выйдет у них с Салтыковым… Впрочем, зачем раньше времени их расстраивать?