Благословенный. Книга 5

Глава 15

Надо сказать, что вступление Пруссии в войну с Данией не стало для нас особенной неожиданностью. У пруссаков (и, если шире — у немцев) к Дании давно был счёт за Шлезвиг и Гольштейн. Эти провинции давно уже принадлежали Дании, хотя Гольштейн был германоязычным, а в Шлезвиге применялись и датский, и немецкий языки с преобладанием последнего. Принц Людовик Прусский, брат действующего короля Фридриха-Вильгельма III, принимал большое участие в судьбе этих провинций и много хлопотал о присоединении их к Королевству Пруссии. И Форин оффис посредством принца стал склонять Берлин к выступлению против датчан.

Пруссия, долго воевавшая с революционной Францией, не горела желанием ввязываться в новую войну. Но англичане предложили огромную субсидию и возможность овладеть Шлезвигом, Гольштейном и Шведской Померанией в придачу. Более того, для соединения территорий Шлезвиг-Гольштейна и Пруссии англичане пообещали поступиться частью территории Ганновера! К тому же, война против Дании, да ещё и в союзе с Англией, обещала быть лёгкой. А о том, что у Дании есть секретный договор с Россией, пруссакам никто не сообщил…

В начале августа корпус герцога Браундшвейгского вступил в Шведскую Померанию, а армия под общим командованием самого молодого короля Фридриха-Вильгельма III при поддержке английского корпуса генерала Маккензи пересекла датско-прусскую границу и двинулась на Киль. Датская армия, имевшая втрое меньше сил, сосредоточилась на обороне крепостей. Крепость Фридрихсорт, форты Холтенау, Прис и Ребсдорф были заняты войсками. Через несколько дней началась долгая осада Киля.

По доходившим до меня разведывательным данным, уже в датском походе пруссаки стали испытывать трудности. Прусская армия хорошо умела отбивать шаг на плац-парадах, но была совершенно не подготовлена к реальной войне. Это был насквозь сгнивший механизм, который не только утратил боевую мощь времён Фридриха Великого, но ещё и деградировал. Огромное внимание уделялось внешней форме армии: содержанию в уставном порядке кос и буклей солдатских париков, за неправильную длину кос пороли нещадно. Зато, когда достали из арсеналов ружья, многие из них оказались непригодны. У оружия, имевшегося в войсках, от регулярной чистки кирпичом настолько истончились стенки стволов, что ружья не выдерживали стрельбы боевыми патронами и массово разваливались в руках. У солдат не было ни шинелей, ни жилетов, ни кальсон, летом — даже суконных брюк. Процветало дезертирство. Солдаты постоянно дезертировали (особенно отличались этим этнические поляки), в обучении процветали шпицрутены и мордобой.

Солдаты жили впроголодь. Обычно прусский воин получал паек из 2 фунтов плохо пропеченного хлеба ежедневно и 1 фунта мяса в неделю. Противоположность этому представлял мир господ-офицеров. Они и на войне ни в чём себе не отказывали. Войска сопровождал огромный офицерский обоз. Все, что было привычным для них в мирное время, они возили с собой: один — молодую любовницу, второй — искусного повара, третий — фортепиано. Бесконечный обоз, разрешенный им уставом, офицеры ещё и увеличивали телегами и экипажами, в которых часто возили семьи с обслугой. Таким образом, громоздкая, неповоротливая, обремененная бесконечными обозами, прусская армия передвигалась с медлительностью, которая представилась бы удивительной даже для XVII столетия. Как постановила Высшая военная коллегия: «…лучше несколько больше обременять себя на марше, чтобы с большей уверенностью победить врага, чем идти налегке и затем потерпеть поражение». Поэтому едва прусская армия начала движение, она начала трещать по всем швам. И исправить это было нельзя

Впрочем, и наше положение на тот момент тоже нельзя было назвать безоблачным. Армия находилась в процессе перевооружения; численность её сравнительно с екатерининскими временами не возросла, а даже несколько снизилась. Вообще, я не хотел воевать ни с пруссаками, ни с кем-либо другим, надеясь, что в нужно е время использую против Пруссии польские войска. Таковые, однако, по состоянию на середину 1799 года составляли всего тридцать шесть тысяч штыков. Увы, этого было катастрофически мало для войны с Пруссией, располагавшей двухсоттысячной армией. Конечно, можно было рассчитывать на возвращение поляков из Висленского легиона, состоявшего на французской службе, и, разумеется, сколько-то их встанет под знамёна Костюшко уже на месте — в Великой и Малой Польше. Однако на существенные пополнения рассчитывать не приходилось. А следовательно, нужно было подпереть поляков русским контингентом.

И, в результате, к 36 тысячам польских войск была добавлена 81 тысяча испытанных наших войск, уже не раз сражавшихся под началом Суворова. Поляки базировались под Уманью, силы Российской армии концентрировались в районе Белосток-Гродно. Поляками командовал Костюшко, Суворов должен был принять под командование русскую армию.

Тадеуш Костюшко смог наладить связи с варшавскими патриотами. Те обещали вооружённое выступление, но я на этот счёт имел некоторые сомнения. Поляки часто обещают больше, чем делают.

Так или иначе, но прежде всего надо было составить план компании. И оказалось, что если на бумаге Пруссия располагала мощными 200-тысячными силами, то на деле ситуация была иной.

Прежде всего, более 50-ти тысяч было выделено на войну с Данией, и теперь они мёрзли где-то в Гольштейне, осаждая датские крепости и гарнизоны. Теоретически при неблагоприятном развитии событий пруссаки могли бы перебросить эти войска в Польшу, но если к тому времени их Восточная армия будет разгромлена, толку от этого уже будет мало.

Ещё 60 тысяч было разбросано по гарнизонам и крепостям. Прежде всего, пруссаки не доверяли Франции, и вынуждены были держать значительные силы на линии реки Эльбы. Кроме того, такие мощные крепости как Кольберг, Кёнигсберг, Торн, Данциг, Бреслау, требовали гарнизонов. Поэтому прусская «полевая армия», способная совершать манёвры и искать сражения с решительными целями, была сравнительно невелика, даже с союзными контингентами не превышая 90 тысяч.

Исходя из этих цифр мы и обсуждали план предстоящей компании.

Первым делом был всесторонне рассмотрен проект предложенный начальником штаба Каспийской армии полковником Толем.

— Сия диспозиция предусмотрено на случай действительного начала восстания в Варшаве и отвлечения туда основной массы прусских войск. Пользуюсь малолюдством противников иных местах мы должны войти в пределы Восточной Пруссии и скорейшим образом овладеть Кёнигсбергом. По достижении всех задач вам следует обратиться против Варшавы и сокрушить основные силы пруссаков, ослабленных к тому времени боями с польскими инсургентами — пояснял Карл Фёдорович.

— Понятно. Ваш план в целом ясен. Есть ли у кого-то ещё соображения? — спросил я.

Все к тому времени уже знали мою манеру никогда не обсуждать никакое предложение сразу, не выслушав предварительно других идей.

— Вы что скажете Александр Васильевич? — обратился я к тестю.

Суворов, рассматривая карту, скептически приподнял бровь.

— Я полагаю, что первым делом надобно искать прусскую армию и разгромить её в бою, где бы она к тому времени не обреталась — в Восточной Пруссии, Померании, Силезии или в Польше. А где она в действительности будет — бог весть! Потому составить диспозицию, конечно же, можно, но после первого залпа она сделается вполне бесполезна!

Барклай-де-Толли предложил составить три корпуса, один разместив на Немане, другой — на Буге, а третий поместить в районе Бреста. По его плану, действовать предполагалось оборонительно, опираясь на наличные крепости.

Багратион предложил атаковать, держа направление через Варшаву прямо на Берлин. Каменский хотел первым делом брать Данциг, Михельсон предлагал действовать оборонительно. Я сидел и скучал — всё это было не то.

Наконец слово взял Николай Карлович Бонапарт.

— Господа! Театр предстоящих боевых действий характеризуется обширными пространствами, пересечёнными достаточно полноводными реками — Неман, Нарев, Висла, Буг, Одер, а также несколькими очень сильными крепостями, подконтрольными противнику. Ввязываться в их осаду — совершенно безнадёжное дело, означающее потери времени и сил с ничтожными тактическими результатами. О чём говорят нам эти исходные условия? Конечно, о том, что эти обширные и во всех направлениях вполне проходимые территории предполагают ведение высокоманевренных действий. Крепости противника надо игнорировать — они совершенно не влияют на физиогномию театра борьбы. Победу одержит тот, кто сможет обмануть и опередить противника, заставить его растянуть свои силы по этой огромной равнине, а самому собрать силы в кулак и нанести стремительный и сокрушающий удар.

Вторым важным обстоятельством является грядущее восстание поляков, локализованное прежде всего районом Варшавы. Оно непременно привлечёт силы крупные прусской армии, и из этого следует исходить. По политическим причинам мы не можем позволить его подавить — ведь это союзные нам силы, с которыми следует установить доверительные отношения. Это вторая причина, по которой мы не можем тратить время на осаду Кенигсберга или что-то подобное — пока мы осаждаем крепости, наших союзников разобьют. Между тем Польша может доставить нам и продовольствие, и рекрутов, и было бы крайне неосмотрительно терять её, пожертвовав Варшавой ради Кенигсберга или Данцига.

Поэтому я предлагаю следующий план. Основные силы нашей армии мы размещаем на Немане, демонстрируя намерение атаковать Кенигсберг; вспомогательный корпус будет размещён против Варшавы, но содержаться будет вдали от границы, чтобы противник не смог его обнаружить. В этом вспомогательном корпусе будут содержаться и основные магазины снабжения. Очевидно, прусские военачальники выставят против наших войск пропорциональные силы в Восточной Пруссии, в районе Кенигсберга. Когда вспыхнет восстание в Польше, мы скрытно перебросим нашу главную армию от границ Восточной Пруссии на Варшаву, в то же время всячески демонстрируя, что армия остается на месте. Выйдя к Варшаве и соединившись с инсургентами, мы атакуем и разобьём силы пруссаков, высланные против восставших. Разделавшись с армией, мы сможем не торопясь овладеть основными государственными центрами Прусского королевства, полностью сокрушив её государственность. А прусские крепости нам совершенно не помешают — их все можно беспрепятственно обойти.

Послушав это, я возликовал. Ну наконец-то внятный анализ!

— Давайте это обсудим. Как вы предполагаете скрыть наш марш на юг, от Немана к Висле?

Бонапарт охотно пояснил.

— Мы много раз это изображали на Большом макете стенде во время командно-штабных экзерциций в Таврическом дворце. Прежде всего, для достижения скрытности и внезапности необходимо выслать вперёд мощную кавалерийскую завесу. Казаки наилучшим образом подходят для этой задачи. За завесой нам следует выдвинуть вперёд мощный кавалерийский авангард, снабжённый конной артиллерией и собственным обозом, который полностью укроет основные силы армии от наблюдения со стороны неприятельских разъездов. При этом, разумеется, на Немане надо будет оставить часть сил, могущих изобразить из себя большие силы армии. Движение от Немана к Висле необходимо производить в высоком темпе, заранее устроив в надлежащих местах хлебные и фуражные магазины. Прибыв на место, в район Варшавы, следует как можно быстрее разбить вражескую армию, отряженную для действий в Польше….

— Отчего же вы непременно ищете боя? — с назидательными нотками в голосе произнес Каменский. — Все знают, что высшее мастерство военачальника состоит в то, чтобы победить неприятеля, не вступая в генеральное сражение!

Да, это действительно было так. Весь 18-й век полководцы старались воевать, как можно менее соприкасаясь с вражескими силами! Считалось, что искусному стратегу для победы достаточно создать угрозу вражеским путям снабжения и военным складам. Из-за этого генеральные сражения происходили редко, а война превращалась в бесконечные маневры, марши, контрмарши и осады крепостей, затягиваясь сверх меры.

Николай Карлович, услышав это, даже не нашёлся сразу, что ответить.

— Михаил Федотович, смысл маневра, предложенного Николаем Карловичем, заключается в том, чтобы создать перевес наших сил на одном из направлений. Будет чрезвычайной, непростительной глупостью, если мы не воспользуемся его плодами и, имея кратное превосходство сил, не атакуем неприятеля! Тогда и затевать ничего не стоит — это будет просто бесполезное туда-сюда-хождение, расход сапог и наживание мозолей людям.

Каменский, получив такую отповедь, сморщился и замолчал. Кажется, я высказался слишком резко! Таким макаром легко отбить способность подчинённых рассуждать, превратив их в постоянно поддакивающих царедворцев… Но и Николая Карловича тоже не стоит давать в обиду.

Несмотря на громкие победы в Персии и одобрительное мнение Суворова, Наполеон всё ещё сталкивался с недоброжелательством и завистью. Пересуды о слишком стремительной карьере безвестного корсиканца, всему обязанного слепой удаче и слабости его противников, преследовали его путь, отравляя атмосферу совещаний. Сам Николай Карлович, за время похода на Тегеран заслуживший уважение офицеров Каспийской армии, уже начинал верить в себя, но двойной языковой барьер иногда мешал ему отстоять свою точку зрения.

— Какие ещё будут соображения или возражения по плану генерал-поручика Бонапарта? — обвёл я взглядом присутствующих.

— Позвольте мне! — подал голос Дерфельден. Вилим Христофорович в кампанию 1797 года заслужил чин генерал-майора и, несмотря на отсутствие военного образования, был на хорошем счету у Суворова и пользовался славой толкового командира.

— Облическое* движение от Немана к среднему течению Вислы можно признать возможным. Но надобно принять во внимание, что в этом случае мы подставим свою собственную коммуникационную линию под удар прусской армии, оставшейся под Кенигсбергом! Также надо заметить, что как только мы начнём наступление от Варшавы к Берлину, перед нами встанет вопрос — что делать с Варшавой? Военное искусство требует полностью оставить её, взяв с собой решительно все наличные силы; но я уверен, что польские войска не последуют за нами, оставшись защищать Варшаву. Не так ли, генералиссимус Костюшко?

Пан Тадеуш, услышав отращённый к нему вопрос, густо покраснел. Во время польского восстания его действительно нарекли генералиссимусом, но здесь, на русской службе, он носил скромный чин генерал-майора, и не стоило напоминать ему про инсургентское прошлое.

— Не скрою, польских патриотов в предстоящей войне интересует прежде всего будущее их Родины. Но они верны присяге и имеют понятие о воинской дисциплине! — запальчиво ответил «генералиссимус», негодующе сверкнув глазами.

— А потом мы войдём в Варшаву, и всё окажется по-другому…. — задумчиво прокомментировал его слова генерал Багговут.

— Давайте не превращать военное совещание в гадание на кофейной гуще! — прервал я начинавшуюся перепалку. Я конечно всегда очень либерально подхожу к обсуждению всех вопросов, считая, что людям надо создать условия, дабы они могли откровенно высказать свои мысли; однако же и излишнюю болтовню тоже не стоит поощрять. А соображения насчёт поляков кажутся очень верными….

— Николай Карлович, каким вы полагаете решение проблемы с Тильзитско-Кенигсбергской армией пруссаков? — задал я затем вопрос Бонапарту.

— Ответить на этот вопрос «априори» было бы чересчур опрометчиво! — уверенно и убеждённо заявил тот. — Многое будет зависеть от ответных действий пруссаков. Возможно, они не будут вообще ничего предпринимать, ограничившись обороной. Есть вероятие, что они, выяснив, что основные силы нашей армии ушли в Польшу, а перед ними лишь небольшой заслон, сами перейдут в наступление. Тогда нам придётся думать об обороне Вильно и Риги. Но вернее всего, они двинутся на юг, к Варшаве.

— И что нам нужно предпринять в этом случае?

— Разбить их — просто ответил он. — Победою в Польше мы создадим себе численное превосходство над пруссаками; польская армия пополнится местными рекрутами, а наши силы успеют привести себя в порядок перед предстоящей битвой.

— Есть ли ещё вопросы и соображения? — спросил я у Совета.

— А что, если мы проиграем сражение? Прусская армия со времён Фридриха Великого овеяна славой! — поделился сомнениями Барклай де Толли.

— Михаил Богданович, последние компании герцога Брауншвейгского на Рейне этой репутации не подтверждают! — заметил я. — Мы уже много раз разбирали тактические особенности их армии, и наши множество недостатков и путей, как их можно было бы использовать! Конечно, недооценивать противника нельзя, но и переоценка ничего хорошего нам не несёт: если мы не воспользуемся их тактической отсталостью сейчас, завтра они уже устранят свои недостатки, а мы утратим прекрасную возможность одолеть мощного противника в момент его слабости.

Все замолчали. Я поглядел на Бонапарта, в волнении озирающего карту польской Пруссии. «Ведь он вдребезги разбил пруссаков при Иене и Ауэрштедте. Отчего же ему не теперь повторить этого деяния, пусть и на семь лет раньше?» — подумалось мне.

— Ну что же… задумчиво произнёс Александр Васильевич — смелость города берёт! Русские прусских всегда побивали, чего же нам мешкать? План хорош — так давайте его выполнять, помня, однако, что от умных действий противника всё может перемениться!

И работа закипела.

К этому времени мы уже проделали огромную работу по изучению потенциального противника и театра боевых действия. Прежде чем прогремят залпы орудий, дипломаты и шпионы в полной тишине тщательно и скрупулезно собрали и обработали массу сведений, по крупицам собирая данные о потенциальном противнике. И на основе добытых сведения можно было уверенно заявить, что Пруссия по состоянию на 1799 год была суть «колосс на глиняных ногах».

Когда-то государственный и военный аппарат этой изворотливой и хищной державы создал гениальный Фридрих II, не зря прозванный Великим. Он обладал поистине обширным умом, мог входить в любые мелочи и создал систему управления под себя. Но со смертью его всё переменилось — теперь территория Пруссии выросла втрое, а вот короли сильно измельчали. И эта система, фридриховская по внешней форме, но совершенно иная, пустопорожняя по содержанию, начала давать сбои. Какая ирония! Говорят, что после великих людей к власти приходят ничтожества. Нет! Преемники героев часто могут быть вполне нормальными людьми, не лучше и не хуже других. Но им достаётся система управления, собранная под гения, и она не подходит им, как доспехи Титана не налезут на обычного человека… То же самое случилось и с Пруссией.

Все отрасли прусского государства, а военное ведомство больше, чем все остальные, погрязли в рутине традиционной мелочной формалистики. С незапамятных времён Пруссия придавала огромное значение военному ремеслу, и в военном отношении всегда играла более значительную роль, чем это можно было бы объяснить ее размерами или богатством. Такая репутация недешево стоила Берлину: прежде всего, для этого понадобилась более строгая, чем в других государствах, обязанность подданных нести военную службу — так называемая «кантональная система», то есть принцип всеобщей воинской повинности, только ещё вводимый моими усилиями в России. Необычайно большая армия из собственных подданных дополнялась Берлином проводимой с величайшей энергией системой вербовки иностранцев. Вооружение, снаряжение, выплата денежного довольствия, обмундирование — все это было предусмотрено с величайшей точностью, над всем царил дух педантического порядка и строгой дисциплины; именно таким путем этому второклассному государству удалось в области военного дела выдвинуться в число первоклассных государств и даже занять среди них первое место. Наивысшего уровня прусская военная машина достигла при Фридрихе; однако уже в 1792 году прусская военная мощь была уже не той, какой она была при этом великом короле. Генералы и командиры были уже не прежними, поседевшими на войне, а изнеженными и одряхлевшими за период мирного времени; военный опыт был в большинстве случаев утрачен. Над армией в целом уже не царил дух Фридриха; вооружение и снаряжение армии, вследствие сохранения старого бюджета и повышения цен на все предметы довольствия, была недостаточна и пришла в негодность. В берлинском арсенале артиллерия содержалась так тщательно, что в запасе имелось все до последней веревки и последнего гвоздя, но и веревки, и гвозди одинаково никуда не годились! Оружие солдата было всегда вычищено, ружейные стволы прилежно полировались шомполами, приклады ежегодно лакировались; но ружья были худшими в Европе. Солдат всегда исправно получал жалованье и обмундирование, но жалованья не хватало на то, чтобы даже утолить голод, а одежда была некачественной.

Вся система была насквозь бюрократична. Я бы сказал, что Пруссия 1799 года — это полный антипод Екатерининской России. Фридрих-Вильгельм не награждал за успехи; он наказывал за неудачи, Екатерина поступала наоборот, причем, как правило, была до неприличия щедра. Жизнь показала, что обе эти системы неидеальны; но прусская в известной мне истории рухнула с оглушительным грохотом под натиском наполеоновской Франции, в то время как екатерининская быстро и мирно была забыта её наследниками.

Так или иначе, я знал, что высокая репутация прусской военной машины не подтверждается её действительным состоянием. И не было никаких оснований считать, что человек, в известной мне истории одним ударом сокрушивший Пруссию в 1806 году, не сможет сделать этого в 1799-м.

* Облическое — «по диагонали», одновременное перемещение и по фронту, и в глубину.