Благословенный. Книга 5

Глава 8

Поскольку моим гениальным предвидением месье Бонапарт был принят в 1788 году на русскую службу, наполеоновское нашествие нам больше не грозило. Трудно было вообразить, чтобы во Франции теперь нашёлся хоть кто-то, обладавший хотя бы небольшой долей талантов и веры в себя, присущих Николаю Карловичу, чтобы дойти хотя бы до Смоленска. Однако беда пришла с другой стороны… Как оказалось, ничто, — ни суровые зимы, ни моё уникальное послезнание, ни сам Господь Бог не смогли уберечь нас от не менее страшной напасти: вторжения Бонапартов! Не удивляйся, читатель — я имею в виду родственников грозного корсиканца.

Они до поры до времени оставались на Корсике, а в 1793 году переехали в Марсель. Отец семейства — Карло Бонапарте — умер уже более 10 лет назад. Поначалу семья влачила в Марселе жалкое существование в качестве беженцев с Корсики, на которой старшие Бонапарты, — Люсьен и Жозеф, — имели неосторожность поссориться с вождём корсиканских националистов Паскуалем Паоли. Затем семья смогла перебраться в Париж. Братья Николая Карловича успешно делали карьеру во Франции: Люсьен — в республиканской армии, Жозеф — на гражданской службе Директории, и всё огромное семейство Бонапартов какое-то время напряжённо выжидало, пытаясь предугадать, кто из братьев более преуспеет — «французское крыло» в лице Жозефа и Люсьена, или же «посланец солнечной Корсики в сибирских снегах». Поначалу дела у Жозефа и Люсьена шли, пожалуй, даже получше, чем у его брата в далёкой заснеженной России, и семейство оставалось в Париже, считая франки до выдачи жалования и мечтая о лучших временах. И лишь когда стало известно о браке Николая Карловича и Александрин, все сомнения развеялись; и вскоре семейство высадило первый десант на Балтийском побережье, ускоренным маршем двинувшийся на Петербург.

Как водится с бабушкиных времён, в честь возвращения героев Каспийской армии была дана целая серия балов, маскарадов и приёмов, причём не только «императорских», во дворце, но и частных, устроенных самыми богатыми вельможами — Голицыными, Нарышкиными, Трубецкими, и протчая, и протчая. Конечно, мы, стараясь по возможности экономить народные средства (я собирался в течение ближайших 5 лет отказаться от какого-либо государственного содержания, перейдя на жизнь исключительно за собственный счёт), всегда стремились придать этим торжествам больше элегантности, чем пышности, выкручиваясь за счёт разных оригинальных идей. Игра в вист на пригоршни бриллиантов, процветавшая ещё 3 года назад, ушла в прошлое безвозвратно; зато теперь приглашённые удивлялись рождественским ёлкам, диковинным блюдам типа пиццы и роллов, электрическому освещению, разноцветному и яркому, оригинальным фейерверкам и паровому подъемнику, позволявшему без малейших усилий въезжать на ледяные горки вместе с санками.

И вот на одном из балов в Зимнем дворце Николай Карлович вдруг прибыл во дворец с группой неизвестных мне людей. Не без некоторого удивления мы с Наташей наблюдали, как он пересекает широкую, как поле боя, залу, направляясь в мою сторону в сопровождении кудрявого гиганта в военном мундире и нескольких разновозрастных дам. А когда они приблизились, удивление наше переросло в беспокойство!

Сам Бонапарт шёл под руку с пожилой дамой с южным увядшим лицом, одетой в скромное платье серой парчи в «старомодном» духе 18-го века. «Это, видимо, мамаша подъехала» — тут же подумалось мне. Другие дамы были много моложе и красивее, но, как ни странно, много большее внимание обращал на себя сопровождавший их молодой господин. Тут, знаете ли, было на что посмотреть!

Прежде всего, это был натуральный Гулливер, возвышавшийся надо всеми на целую голову, а надо многими — и на две. Грива иссиня-черных вьющихся волос каскадом спадала на плечи, совершенно скрывая украшенный золотым шитьём воротник тёмно-синего кавалерийского мундира. Лицо офицера, немного надменное, немного глупое, окаймлённое такими же курчавыми бакенбардами, украшенное орлиным носом, чувственными губами и пронзительными серо-голубыми глазами. «Уж не Мюрат ли это?» — подумалось мне, и вскоре оказалось, что я не ошибся — это действительно оказался Иоахим Мюрат.

С ним под руку семенила невысокая юная красавица с выразительным «бонапартовским» профилем. Остальных я разглядеть не успел — Бонапарты оказались уже совсем близко и склонились — кто в глубоком поклоне, кто в реверансе.

— Разрешите представить вам, Ваше Величество, — волнуясь, начал Николай Карлович, — мою мать, мадам Бонапарт!

— Мария Летиция! — с достоинством произнесла матрона, вновь приседая в реверансе. Я внимательно оглядел её, невольно отмечая несомненное фамильное сходство с «нашим корсиканским талантом». Несомненно, мадам Бонапарт прежде была очень красивой, да и теперь ещё оставалась весьма привлекательной для женщины её возраста; лицо ее показалось мне одновременно милым и величественным, а фигура сохранила много лучшие формы, чем можно было ожидать после 13-ти родов.

Я сказал какие-то милостивые слова типа «Вы вырастили прекрасного сына, сударыня, а теперь, очевидно, я смогу оценить и добродетель ваших дочерей». Мадам горделиво заулыбалась, бросая взгляды то на сына, то на высоченного зятя; понятно, она чувствовала себя «не в своей тарелке», представляясь при чужеземном дворе в совершенно незнакомой стране!

Тут настало время четы Мюратов: мне представили самого Иоахима и его супругу, прелестную Каролину. Сестра Бонапарта была очень похожа на мать. Ее лицо ослепительной белизны, венок из цветов, украшавший ее прекрасные белокурые волосы, элегантное нежно-розовое платье тончайшего шёлка, которое исключительно ей шло, — все это придавало ее облику что-то молодое, романтическое и почти детское; и это составляло самый резкий контраст с военным мундиром и подчёркнутой маскулинностью её супруга.

— А это — багровея, произнёс Николай Карлович — мадемуазель Бонапарт!

И перед нами с Наташей склонилась в реверансе совершенно очаровательная юная особа.

— Мари-Полетт! — томно пролепетало воздушное создание, красиво отставляя в сторону веер.

Я сначала даже не понял, что с нею не так. Проклятая близорукость мучала меня ещё в предыдущей жизни, и вот, настигла и в этой! Но, подняв лорнет, я обомлел. Да у неё вся грудь видна!

Вообще конечно «голые платья» уже год как вошли в моду; но дамы, по крайней мере, при дворе, блюли благопристойность и прикрывали то, чему следует быть прикрытым. А у Паулины Бонапарат решительно всё было выставлено напоказ, беззастенчиво просвечивая сквозь тончайший бледно-салатовый муслин. И, правду говоря, было бы просто преступно скрывать такие сокровища — даже я, повидавший в 21 веке немало произведений искусства лучших пластических хирургов, немало был впечатлён увиденным. Но, всё же, благопристойность — превыше всего!

Наташа посмотрела на Паулину с некоторым брезгливым презрением, как на безнадёжно падшее создание. Мой взгляд невольно скользнул по её стройному стану ниже пояса; но там всё оказалось вполне прикрыто. Хорошо хоть так; а то пришлось бы приказать вывести барышню вон, создав скандалезную ситуацию!

В этот день сёстры Бонапарта, представленные Санкт-Петербургскому свету, впервые танцевали во дворце. Впоследствии госпожа Мюрат выказала себя весьма неглупой, хоть и не отличающейся какими-то выдающимися достоинствами особой. Ей предоставили достоинство статс-дамы, и некоторое время они с Наташей даже дружили. Единственным её недостатком моя супруга считала обнаружившуюся в Каролине неуравновешенность характера, выражавшуюся в частых, внешне беспричинных слезах.

Паулина же Бонапарт оказалась той ещё оторвой! Будучи старше Каролины и лучше владея собой, она никогда не теряла самообладания ине плакала, зато бывала резка, груба и обращалась со всеми кто был ниже её по положению с подчеркнутым высокомерием. Но самое главное и удивительное, что при строгом католическом воспитании своей матери эта дама отличалась целомудрием мартовской кошки, побывав, наверное, в постелях всех самых красивых и рослых конногвардейцев. При этом в любимой сестре Николая Карловича прекрасно сочеталось несочетаемое: ангельская внешность и невероятная безнравственность. Бывают такие весёлые особы, что никак не способны удержать себя в рамках: лишь только завидев особу мужского полу, неважно какой внешности и возраста, тут же пускают в ход все средства обольщения, не задумываясь о последствиях.

С семьёй Бонапартов приехали также его младшие братья — Луи и Жером. Луи исполнилось семнадцать лет; это был старательный и добросовестный юноша, мечтательный и странный. По моим настоятельным рекомендациям он был принят только что открытый Северо-Западный университет в Стрельне, и, судя по средним баллам и отзывам профессоров, учится вполне успешно. В известной мне истории он неплохо показал себя в качестве короля Голландии; во всяком случае, он был популярен у подданных, а это кое о чём говорит. Надеюсь, однажды из него выйдет толковый инженер.

Его совсем юный двенадцатилетний брат Жером (в России получивший нескладное для дворянина имя Еремей Карлович) предпочёл поступить в Пажеский корпус (где вопреки названию учат не только и даже не столько на пажей — теперь это, по сути, полноценное военное училище). Так что впереди этого несостоявшегося короля Вестфалии, очевидно, ждёт стандартная офицерская карьера, где всё будет зависеть лишь от его собственных способностей.

Немного времени спустя в Петербурге объявились и старший брат Бонапарта — Жозеф. Не хватавший с неба звёзд несостоявшийся король Испании оказался большим любителем и тонким знатоком виноделия, и вскоре уехал в Крым, где возглавил крупную винодельческую компанию.

Затем объявилась ещё одна сестра Бонапарта Элиза с супругом, итальянцем Баччиоко. Элиза, она же Елизавета Карловна Бачиокко, в известной мне истории весьма недурно управляла в Лукке и Пизе, снискав популярность итальянцев, и проявила неплохую деловую хватку. К тому же дама, как оказалось, имеет вкус и любит всё красивое. Возможно, когда-нибудь я поставлю её управлять Академией Художеств и Эрмитажем. Её муженёк Феликс Баччиоко, не блистая ни военными, ни административными талантами, был назначен управлять конным заводом.

И лишь Люсьен оставался во Франции, не желая бросать там военную службу. Впрочем, по описания родственников, этот братец, самый хитрый и способный после Николая Карловича, всегда отличался оригинальностью выступая некой «белой вороной» семьи Бонапартов.

Мадам Бонапарт оказалась вполне разумной особой, и не доставила нам никаких проблем. Мудрая корсиканка ни во что не лезет, ведёт жизнь домохозяйки, проживая во дворце на всём готовом, возится с внуком и внучками (похоже, моему наследнику будет с кем играть) пока их родители заняты службой и светской жизнью, помогает Александрин готовится к её первым родам, рассказывая о своём богатом опыте по этой части. Общение с ней действует на сестру успокаивающе.

Паулина Бонапарт оказалась, пожалуй, самой сложной для адаптации в императорскую фамилию особой. Очень уж вольного нрава оказалась девица! Наташа сразу встретила её в штыки, особенно заметив её заинтересованные взгляды в мой адрес. Пришлось поразмыслить. Да, барышня — не подарок, но при этом — совсем не дура, не лишена вкуса, имеет дипломатические способности и умеет нравиться людям. При этом у юной особы были самые тонкие и правильные черты лица и удивительные формы тела… В известной мне истории, в Риме, будучи чем-то вроде неформальной вице-королевы, была популярна у всех слоёв населения, несмотря на их нелюбовь к наполеоновской оккупации. Даже Папа Римский поддерживал с ней хорошие отношения, несмотря на всю сомнительность её моральных устоев. После некоторых колебаний я. посоветовавшись с Антоном Антоновичем, решил выдать эту кралю за посла — такого, которому раскидистые рога мешать не будут, а карьера — дороже всего. И потом отправить нашу красавицу с мужем в Европы, с шпионско-дипломатической миссией; супруг представляет мою особу в зарубежных столицах, а мадам тащит в свою постель высокопоставленных местных персон и между любовными играми выуживает из них секреты.

Сам Николай Карлович раскрывал всё новые и новые грани своих талантов, которые стали признавать уже решительно все: даже высший свет от холодного презрения к «корсиканским выскочкам» после провала заговора и блестящей победы в Персии перешёл к заискиваниям перед новоявленными царскими родственниками. Сам Николай Карлович лишь холодно посмеивается над этой вознёю — после Персидского триумфа он безоговорочно признан армией, а следом за нею, и широкими слоями общества. И теперь большинство, скрепя сердце, соглашаются, что царская сестра' корсиканскому коротышке' досталась по делу.

Я уже и не мог даже решиться, на какое именно направление его кинуть: он был нужен и полезен везде. Когда Дмитриев начал работу над Гражданским уложением Российской Империи, я на три месяца направил Бонапарта в законосовещательную комиссию, и он за это время смог сделать в ней больше, чем все остальные — за предшествующий год! Впрочем, чему удивляться — во Франции он создал целый «Кодекс Наполеона»!

Но всё же, главной его страстью оставалась воинская служба. Сестра Александрин рассказывала про эту сторону его жизни много всего интересного…

— Ах, он совершенно одержим военным делом. Ложась в постель по вечерам, берёт с собою кипы бумаг, дабы изучать командный состав. Изучает кадровые списки войск, вверенных его командованию, запоминает фамилии командиров, да так иной раз и засыпает над названиями корпусов и перечнем лиц, входящих в состав его собственного корпуса!

Ну что же, тогда понятно, почему он так популярен в армии. Обыкновенно он сохраняет в уголке своей памяти всю возможную информацию, и это чудесно служит ему в тех случаях, когда нужно было узнать солдата в лицо и доставить ему удовольствие при всех быть узнанным, выделенным и награждённым его генералом.

Впрочем, в постели он занимался не только зубрёжкой воинских списков, и талия Александрин через короткое время стала заметно полнеть и округляться…

А ещё Бонапарт обладал исключительным даром поставить себя на правильную ногу с военными любого чина. С рядовыми и унтер-офицерами он держался спокойного, добродушного тона, который их очаровывал, всем им говорил «ты» и напоминал о тех военных подвигах, которые они совершили вместе. — Русские солдаты не так чувствительны к славе и почестям, как в иных странах, но зато ценят доброе к себе отношение и сердечность. — пояснял он. В офицерах, особенно молодых, он старался распалить честолюбие и рвение к изучению военного дела, что почитал за основу всех воинских добродетелей. Со старшими офицерами Бонапарт любил устраивать интеллектуальные соревнования, пытаясь выяснить, чья точка зрения является единственно верной. Он очень любил военные маневры, командно-штабные игры на макете, и дискуссии по конкретным примерам военной стратегии и тактики. На этом примере заскучавший было без дела Суворов столь увлёкся такого рода дискуссией, что я с его подачи решил выпускать «Воинский журнал». В этом периодическом журнале для военных всех родов войск стали издаваться статьи наших действующих офицеров, рассуждавших об опыте предшествующих кампаний, новых методах борьбы, тактических приёмах, и обсуждавших насущные армейские проблемы. Наша страна велика, и военная мысль должна быть доведена вплоть до самых глухих гарнизонов!

Сим победим…