Благословенный. Книга 5

Глава 4

Когда в 1796 году начиналась Персидская война, я не питал на её счёт никакого энтузиазма. Мне казалось, что эта затея — просто очередная бестолковая трата денег, затеянная императрицей с подачи Зубовых. Но со временем я переменил своё мнение.

Действительно, когда в известной мне истории император Павел прервал этот поход, это обессмыслило все ранее достигнутые успехи. Что стоит дело, брошенное на половине? А ведь если довести его до конца, результат мог бы быть совсем неплох. После долгих колебаний я не стал прерывать его, и теперь мог гордиться правильным геополитическим решением! Мир с персами, заключённый Бонапартом, был исключительно выгоден: в течение ближайших семи лет к нам поступит персидских товаров на сорок семь миллионов риалов, Апшеронский полуостров с его нефтяными колодцами переходит в полное наше владение, грузины признаются независимыми от Тегерана, а наш пятнадцатитысячный корпус остаётся в Персии до полной выплаты контрибуции на содержании местных властей. Ну а самое главное — в Тегеране теперь сидит наш шахиншах, подписавший с нами союзный договор. Последний пункт особенно ценен — при установлении тесных взаимоотношений мы можем здорово пощипать владения Оттоманской Порты. Персы давно уже мечтают о междуречье Тигра и Евфрата, ну а мы можем подсуетиться с другой стороны… мечты, мечты. Однако теперь передо мною вставали новые задачи: ведь раз Персия теперь — союзник, надо думать над укреплением, а не разрушением её государственности!

Прошло полтора месяца, и Николай Карлович Бонапарт прибыл в Петербург. Александрин была счастлива. Она уже несколько раз порывалась уехать к любимому в Персию, и лишь мои заверения, что война не продлится долго (ну и усиленная охрана, разумеется) могли сдержать её дома. Воссоединившиеся супруги поселились в Шепелевском доме, (это здание на углу Зимней канавки, всегда использовавшееся для размещения там важных гостей императорской фамилии). Разумеется, Николай Карлович был щедро вознагражден: Георгиевский крест второй степени, золотое георгиевское оружие и чин генерал-поручика достойно оттенили его успехи.

От каких-либо значимых денежных пожалований я воздержался, памятуя равнодушие свояка к материальным вознаграждениям. Впрочем они особенно и не требовались: он и так уже взял своё «шпагой». Из Персии Бонапарт притащил целый ворох восточных тканей, и теперь Наташа и Александрин каждый божий день щеголяли в новых персидских шалях; ещё с ним приехала огромная коллекция драгоценностей, прекрасно украшенного восточного оружия, старинных доспехов, ваз, и даже персидских картин домусульманской эпохи. Бонапарт, надо признать, всегда ценил и понимал искусство, и пусть в этом мире ему не удалось разграбить Венецию, но уж в Тегеране, Ширазе и Тебризе он оторвался по полной. Количество привезённого им в собственном багаже было просто огромным; а с армией должен был прийти обоз, где ценностей было ещё больше. Мне пришлось даже вызвать Александра Сергеевича Строганова, Президента Академии Художеств, и обсудить с ним создание специального Персидского зала в Эрмитаже.

Ещё одной, менее галантной вещью, привезённой Бонапартом из Тегерана, была огромная банка с заспиртованными головами ханов Гянжи, Эривани, и трёх персидских сардаров. Эти люди, устроившие в 1795 году разгром Тифлиса, конечно, считали себя вправе покарать грузин за их «измену». Но, если подумать, ведь каждый из них прекрасно понимал, что отдавать город на разграбление диким курдам и туркменам — дело скверное. Жители Тифлиса решительно никак не могли повлиять на политику царя Ираклия II и, в отличие от него, ничем не провинились перед Шахиншахом. Так что, в данном случае мы продемонстрировали адресное возмездие, уничтожив командующих персидской армии, участвовавших в том походе, и большую часть их войск. Впрочем, эти черепа мне были совершенно не нужны, и я приказал переправить их в Тифлис, в утешение грузинам. Забегая вперёд, скажу, что престарелый царь Ираклий, получив столь сомнительный презент, приказал захоронить бренные останки персидских вельмож по христианскому обычаю. Явилось ли это актом милосердия, или, наоборот, своеобразным религиозным троллингом (хоронить головы мусульман на христианском кладбище — неоднозначное деяние), так и осталось для меня неизвестным.

Кроме того, очень своеобразными предметами, вывезенными Николаем Карловичем с Востока, оказались несколько телохранителей-парсов, ни слова не знающих ни по-русски, ни по-французски, а потому совершенно неподкупных, а также трое персидских докторов. Последнее меня особенно удивило, и на торжественном ужине, посвящённом героем этой компании я первым делом спросил его:

— Неужели, Николай Карлович, вы полагаете этих безграмотных знахарей лучше европейских или русских лекарей?

Видя мой скептицизм, Бонапарт нахмурился.

— Я понимаю ваши сомнения, но часто это действительно так. Я наблюдал неоднократно положительный результат их лечения. Там, где наши врачи торопятся отсечь раненую руку или ногу, персы проводят долгое, тщательное лечение, и обычно спасают конечность!

— Вот как? Неужели их медицина лучше европейской?

— Не совсем. Беда наших врачевателей в том, что на них приходится много — иногда сотни — раненных или больных. А у персов всё по-другому: их врач не берет себе более трёх пациентов и не отходит от них ни днём, ни ночью. Конечно, такое внимание врачей доступно в Персии лишь очень богатым людям, а простые сарбазы остаются вовсе без лечения. Но всё же ведомству господина Самойловича* есть чему у них поучиться!

— Что скажете вы о Персии и персиянах?

— Персия — страна безусловно богатая и отличается прекрасным, здоровым климатом. Базары в Тегеране и Реште многочисленны и снабжены хорошими товарами, а сами города стоят в окружении садов, больших и малых деревень. Везде можно видеть чрезвычайно живописные прелестное долины, орошенные быстрым ручейком, около которого растут, как в прекрасной садовой аллее, высокие тополи. Садов чрезвычайно много, и фрукты в них отменно хороши; виноград, персики, абрикосы, черешня, арбузы и дыни растут в изобилии, раззолоченные великолепным восточным солнцем. Впрочем, Персия велика, и населённые местности перемежаются в ней скалистыми горами, солончаковыми пустынями и болотистыми низинами, где лихорадка не ограничивается сотрясением бренных людских тел, а поселяется даже в собак, кур и кошек.

Персидское вино, приготовляемое в основном армянами, не отлично, однако же, не может назваться и дурным: оно что называется по-французски «potable»**. Я уверен, что если бы в Персии были сведущие виноделы, то прекрасный разнородный виноград производил бы отличные вина! Сами персы любят сладкое Ширазское вино, и много есть среди них больших до него охотников!

— Персы? Пьют вино? Неужели? Они же все мусульмане? — удивилась Наташа, оторвавшись от накормления Александра Александровича.

— О да, моя императрица! Жители больших городов вообще не очень строго держатся законов Пророка. Что касается до вина, то, несмотря ни на запреты Корана, ни на усердие мулл, иногда довольно строгих блюстителей чистоты веры и нравов, эта контрабандная жидкость в большом употреблении в высшем сословии и у богатых людей. Конечно, ни один правоверный открыто не осмелится осквернить уст своих прикосновением к чаше с вином, но зато тайком, запершись в отдаленные комнаты своих гаремов, персияне напиваются пьяны хуже всякого кафира. Скажем, казвинский беглербег, Менелик-ага, человек пожилой и слабый, до того пристрастился к вину и притупил им вкус, что, как говорят, уже никакой напиток не приводит его в опьянение!

«Ну надо же!» — подумалось мне. «Таинственный Восток, мать его… сколь многого мы не знаем об окружающем мире!»

— Генерал-поручик, у меня будет к вам важное поручение, — произнёс я, решив перевести разговор в практическую плоскость. — Вам следует написать официальный отчёт об этой компании, обобщив в нём весь накопленный боевой опыт. Для сколь можно подробного описания боёв привлеките своих отличившихся в компанию офицеров. Мы потом разошлём этого войска, дабы там не забывали о способах войны с восточными народами и в следующий раз не изобретали заново велосипед… И в будущем всегда поступать также: ни грана боевого опыта не должно пропасть втуне!

— А что скажете вы про их армию? — тут же спросил у Бонапарта Александр Васильевич, баюкающий на коленке внука и давно уже ёрзавший от нетерпения. Обожая военные действия, Суворов очень сожалел, что так и не попал в Персию. Подозреваю, что этого обстоятельства тесть мне никогда уже не простит…

Надо сказать что Николай Карлович всегда отличался непроницаемым выражением лица, по которому совершенно невозможно было предугадать, о чём он думает. Однако сейчас, лишь взглянув на него, я сразу понял — о персидском войске он очень низкого мнения.

— Армия этой державы очень слаба, причём в любом её компоненте. Персидский солдат, как пехотный, так и кавалерийский и артиллерийский, даже выглядит нелепо, и вовсе не имеет воинственного виду. Их пехотинцы — сарбазы*(регулярного пехотинца) очень не трудно. Красный однобортный мундир с широкими полами сидит на нем мешковато, широкие белые шаровары, и некое подобие сандалий на ногах у европейских воинов вызывают лишь презрительную улыбку. Все это надето и держится криво и косо. С сотворения мира и по ныне, ни один человек, с оружием в руках прогуливающийся по земному шару, не имел такого странного, смешного и вместе жалкого виду! К этому всему стоит добавить самую нелепую причёску: головы у них выбриты, за исключением пуклей на висках, называемых зюлъфиры, и чуба — хохла на маковке; и всё это прикрыто прескверной бараньей шапкой. Комичное, доложу я вам, зрелище! Притом, все они низкорослые, и французские ружья тяжестью своею, кажется, так и давят несчастных к земле…

— Итак, их войско выгладит нелепо; но внешность бывает обманчива! Возможно, оно имеет некие внутренние достоинства? — спросил я. — Ведь трудно предположить, что такая древняя держава могла бы существовать столько лет, не имея исправной военной машины!

Сидевший рядом Аркадий Суворов только усмехнулся.

— Наверное, не нужно говорить вам, Ваше Величество, что любая пехота лишь тогда чего-нибудь стоит, когда она дисциплинирована и обучена. В Персии мы этого не видели совершенно, несмотря на все усилия иностранных инструкторов привести войска шаха хоть к какому-то приличному виду. Вообще, должно сказать, что из персиян трудно, если не невозможно, сделать хороших воинов: отсутствие европейского понятия о чести и необыкновенная трусость, всеобщая в Персии, есть первые и главные к тому препятствия; а присоединив лень и нерадение, трудно вообразить себе, чтобы при таких условиях можно было устроить какую-нибудь толковую армию.

— Это плохо — ведь теперь, поставив «своего» шахиншаха, мы с персами стали союзники. Вообще в армии шаха есть иностранные офицеры?

— Да, они появились с воцарением Каджаров. Хотя французские офицеры, находившиеся в службе его шахского величества, действительно старались образовать войско, не жалея самых энергических восклицаний при обучении солдат, однако все что-то не ладилось!

Насмешливо улыбавшийся всё это время Аркадий Суворов, утолив к тому времени свой молодой аппетит, тоже решил рассказать о своих персидских впечатлениях. Судя по всему, он полностью разделял мнение своего шефа о персах.

— Как-то раз, приметив впереди себя караул, который занимался вечернею зарею, я поехал к нему, и увидел совершенно курьезные вещи! Несчастный барабанщик и два или три флейщика, нисколько не думая о том, что все они заняты одним и тем же делом, играли военную музыку всякий по-своему, без малейшего уважения к такту и гармонии. В это же время караул, которому они играли, стоял под ружьем, выстроившись в наикривейшую изо всех возможных линию, и представляя собой самое беспорядочное целое, какое только можно вообразить. Иные стояли, сложив под ружьем руки, другие почесывали в голове, и так далее. Наёмный офицер, толстый рыжий англичанин, стоял сбоку и командовал ими по-персидски, перемежая речь свою типическими британскими «годдемами». И было отчего! По пробитии зари, он прокричал им громко: направо! И тут пошла каша неизъяснимая: цельные обороты и полуобороты, обороты на право и на лево, на лево-кругом, все это смешалось вместе; музыка, состоящая из множества флейт и барабанов, больших и маленьких, грянула изо всей мочи, и караул двинулся с места в таком же порядке, в каком стоял на месте. Все русские, при том присутствовавшие, покатывались со смеху, а англичанин, и так уже весь красный от местного солнца, просто-таки побагровел!

— А что у них с кавалерией, артиллерией? — продолжал расспрашивать я.

Бонапарт, будучи артиллеристом, разумеется, начал с последней:

— Увы, также скверно, как и со всем остальным. Верблюжья артиллерия, кажется, может быть признана оружием совершенно бесполезным, как по неправильности своих выстрелов, так, и по недостаточной силе снарядов, не говоря уже о той ужасной медленности, с какою она действует. Унификация, столь нужная по современным условиям боя, совершенно отсутствует, и, судя по всему, персы даже не понимают, что это такое! В одной батарее могут быть рядом новая французская шестифунтовка и древняя железная кулеврина уникального калибра. Выучка артиллеристов разни́тся, и зависит в основном от усердия иностранного офицера, обучающего батарею; но в среднем она крайне низка.

Регулярной кавалерии у них вовсе нет: а то, что толкуют об азиатском наездничестве, совсем не так страшно, как оно кажется в иных красноречивых описаниях. Ни один наездник не вступит с неприятелем в рукопашный бой, и ни один из них не умеет порядочно стрелять с лошади. Правда, что все они владеют конем как собственными ногами: но что в этом за польза, если у них нет столько духа, чтобы наскакать на противника? Потому, хотя сами персы считают конницу главной своей ударной силой, но я бы поставил ея даже ниже пехоты, которую хоть какое-то количество иностранных офицеров пытается образовать на европейский манер!

— К тому же, — добавил Аркадий, — число кавалеристов, которые имеют хороших лошадей, весьма ограничено, и большая часть их, будучи бедны, ездят на таких клячах, что Боже упаси. То, что лошадь — персидской или арабской породы, не означает еще хорошей лошади; есть среди них такие кони, на которых там разъезжают с мечом в руках, такие, что ни дать ни взять, наши водовозные или извощичьи одры!

Ужин закончился. Со столов уносили основные блюда, подавали фрукты, бисквиты и кофе.

— Понятно, — задумчиво произнёс я, неторопливо размешивая бурую жидкость ложечкой, одновременно пытаясь в уме представить это зрелище и понять, что со всем этим делать. — Но, раз таковы их солдаты, должно быть, и офицеры — полная дрянь?

Взгляд Николая Карловича красноречиво свидетельствовал, что я недалек от истины.

— Персидские офицеры — это не просто дрянь! Они позорят само своё звание одним фактом своего существования! И прежде всего, от них совершенно нет толка! В действительности обучают солдат иностранцы; на персидских же офицерах остаются разные второстепенные обязанности: хозяйственные распоряжения о продовольствии, выдаче жалованья и так далее. Оставаясь страшно невежественными во всех военных вопросах, персидские военачальники обкрадывают бедных солдат с неслыханною наглостью!

Тут Бонапарт решил отдать должное мороженному; я же задумался. В общем-то, я ничего иного и не ожидал услышать… но что же с этим делать? Похоже, что как союзники, персы совершенно бесполезны! И тем не менее иного пути нет: нам следует взяться за реорганизацию их государственности и армии. Ожидаемые коммерческие выгоды должны кратно перевесить затрачиваемые на это средства и усилия.

— Скажите, Николай Карлович, — а как вы находите перспективы русско-персидской негоциации?

Казалось, тот только и ждал этого вопроса. Вот за что мне нравится Бонапарт — так это за эрудицию и широту взглядов! Казалось бы, какое ему, военному человеку, дело до торговли — ан нет, как оказалось, он всё это время тщательно изучал этот вопрос и теперь представил, можно сказать, подробный доклад и обоснование для торговой экспансии в Персию!

— Я полагаю перспективы нашей прекрасными! — начал он развивать свою мысль, вытерев губы льняной салфеткой. — Персидские базары наводнены иностранными товарами, торговля бурлит, и несмотря на всю эту деятельность, местный рынок совсем ещё не насыщен! Но в основном здесь продаются английские товары, которые ввозятся через турецкий Трапезунд и затем караванами отправляются в Тебриз, причём перевозки эти бесперебойно ходят даже во время турецко-персидских войн. Русских же товаров мало!

— Вот как? Но отчего же?

— Это проистекает ни от чего иного, как от нераспорядительности и робости наших негоциантов, поверхностного знания ими местных обстоятельств и нужд, и неумения их приноровится ко вкусу персиян. А ведь при небольшом старании всё можно было бы исправить! Но нет: русские купцы привыкли, не знаю почему, считать Азию вообще, а Персию в особенности за какое-то захолустье, куда ворон костей своих не заносит, где все живут разбойники и воры, где собственность не охранена ничем, и должно действовать исключительно на «авось». Поэтому очень мало купцов, особенно русских, решались доселе на какие-нибудь торговые предприятия на Востоке.

Персия — это бездонная пропасть, могущая поглощать огромные массы и наших, и европейских произведений, если только предлагаемые товары соответствуют вкусу ее жителей. Но пока наши купцы будут почитать Персию, за край заброшенный, забытый, и посылать туда всякую никуда негодную дрянь, то они, конечно, будут нести одни потери, притом значительные. Но если, напротив того, благоразумные, дальновидные капиталисты захотят обратить на этот край должное внимание, приложат некоторое старание к изучению духа азиатской торговли, то очень скоро найдут здесь отменные барыши!

— Вот как? Вы считаете, всё дело в недостаточной оборотистости?

— Я бы сказал, неграмотности. Прежде всего, наши купцы вовсе не знают Персии; и к несчастью, кажется не делают ни шагу, чтобы наконец познакомиться с нею. Я знаю, чем оправдывается купечество. Оно говорит, что многие торговцы, продавая товары свои на срок, часто не получали денег, что торговать на чистые деньги невозможно, потому, что ни один персидский купец на это не согласится, и что поэтому потери, поносимые там, весьма бывают значительны и повторяются очень часто.

— И что же? Это действительно так? — разочарованно произнёс я.

— Напротив, это сущая ерунда! Прежде всего, всякий хороший негоциант не станет гнаться за огромной разовой прибылью, предпочитая постоянные, надёжные барыши. Но дело в том, что наши русские купцы, привозящие товары свои в Решт и Тебриз, считают совершенный ими подвиг до того важным, что не знают сами, как оценить свой великий труд. Они полагают, что приезжая в Персию для своих выгод, они оказывают тем необыкновенную честь и милость Персии и хотят заставить ее платить ужасные суммы за вещи самые ничтожные, обыкновенные. Отсюда проистекают все запутанности в делах наших торговцев, которые, сбывая в долг за дорогие цены свои товары, должны потом хлопотать и иногда, хотя очень редко, не получают сполна своих денег. Если бы они, напротив того, назначали умеренные цены, то нашлось бы много покупщиков на чистые деньги, дела сделались бы проще и не было бы никогда и речи о потерях!

Рассказывая это, Николай Карлович раскраснелся, начал усиленно жестикулировать руками, а его французский стал совсем уже неразличим. Такое, как я заметил, часто бывает с Бонапартом, когда он увлечётся каким-либо делом.

«Всё-таки корсиканцы по крови, пожалуй, ближе к итальянцам, чем к галлам» — подумалось мне, «и этот харизматичный господин был бы в Италии прямо вот на своём месте!».

— Другой упрёк нашим негоциантом, — продолжал между тем новоиспечённый генерал, — заключается в их неграмотности. Привыкнув вести дела в России без контрактов, на «честном купеческом слове», они совершенно теряются в Персии, где «честное слово» не в обычае.

Так-так… Вот оно что! Беда во многом связана с отсутствием в практике русских купцов письменных контрактов. Наши купцы неграмотны, оттого контрактов они не заключают. А раз так, и за границу никто из них не едет, потому как невозможно там торговать на основе «твёрдого купеческого слова». А владели бы они письмом — могли бы ездить куда угодно, наживаясь не на свих, а на чужих покупателях, и получая огромные барыши! При наличии подтверждающих документов даже персидский суд не откажет в иске!

— Так вы считаете, что при правильной постановке дела всё можно наладить?

— Непременно! Если, сообразуясь с местными условиями, какой-нибудь капиталист начнет правильный, обдуманный торг с Персиею, то труды его непременно увенчаются блистательным успехом. Как говорят в России: «Лиха беда начало»! Да ведь и начало-то уже давно сделано, желательно только идти далее, не оставаться всегда при начале. Английские и французские негоцианты действуют в этой стране весьма смело; а ведь сравнивая торговые пути ведущие из России и Англии в Тебриз, легко убедиться в том, что Россия обладает важным преимуществом перед Англиею, имея безопасный и удобный путь в Персию из Астрахани. Английская торговля идёт через Константинополь и Трапезунд, проходя по турецким владениям, наводненным кочующими племенами курдских грабителей. Мне пришлось как-то раз разбирать дело комиссионера английских купцов, у которого дикие курды джелалийского племени разграбили караван близ турецко-персидской границы. Сто тридцать вьюков с товарами на сумму около двух миллионов риалов, т.е. примерно в миллион рублей, попались в жадные руки грабителей-курдов; и это, по его словам, был уже не первый случай. Но, несмотря на периодически повторяющиеся грабежи, торговля английскими товарами с Трапезундом, годовой оборот которой достигает примерно десяти-одиннадцати миллионов, никогда не замирает. А ведь эти 11 миллионов могли бы быть нашими!

— Ну что же, — резюмировал я, — будем действовать, дабы завоевав Персию силой оружия, теперь покорить её ещё и нашими товарами. Очень надеюсь что скоро Тебриз, Астрабад, Решт и Исфаган наполнятся русскими товарами, а полновесные персидские риалы и туманы будут кучами сыпаться в купеческие наши конторы, устроенные в больших торговых городах Персии. Льщу себя надеждой, что со временем можно будет без всяких хлопот и просьб запросто выписывать себе из Персии через московских или петербургских купцов чудесный ширазский табак, восхитительные феррагунские ковры и отменные кашемирские шали. Наташа, тебе понравились шали, что привёз Николай Карлович? А ковры? Ну вот! И я думаю, они ещё многим понравятся!

Мне запомнился тот разговор. И через некоторое время мы с Николаем Карловичем совместно написали меморандум о мерах по развитию русско-персидской торговли.

Прежде всего мы решили, что необходимо устроить особый Русско-персидский коммерческий суд, рассматривающий коммерческие споры русских и персидских подданных. Это поставило бы русско-персидскую торговлю на твёрдую правовую основу.

Долго думали, как научить наших купцов заключать правильные контакты. В конце концов, Николаю Карловичу пришла в голову блестящая мысль:

— Наверно, надобно отобрать из нашей армии небогатых офицеров солидного возраста, пригодных к тому, чтобы стать комиссионерами в Персии. Они могут составлять письменные контракты, знают эту страну и ничего в ней не боятся. А компания «Русский дом» может стать тут примером!

Так и поступили. К тому времени по Волге уже ходила добрая дюжина пароходов, ещё два плавали по Каспийскому морю. И скоро русско-персидская торговля начала набирать обороты. А с «курдами джелалийского племени» стоит потолковать подробнее — и, может, караваны Трапезонд-Тебриз станут редкостью…

*Самойлович — начальник Главного управления госпиталей.

**«potable» — пригодно, приемлемо.