Благословенный. Книга 5

Глава 5

Уильям Питт внимательно вглядывался в лицо своего собеседника. За свою многолетнюю политическую карьеру он успел повидать мириады лиц и пожать бесчисленное множество рук, и справедливо считал, что научился неплохо разбираться в людях с первого взгляда. Однако сидящий перед ним благообразный седой джентльмен с обширными залысинами и мягкими иудейскими глазами оказался совершенно непроницаемым для его взора; и это пугало Питта.

— Значит, господин Ротшильд, вы утверждаете, что у вас есть план обрушения французских финансов… Это очень занимательно, право! И вы уверены в свои способности осуществить его?

Задавая этот вопрос, Питт уже по глазам Мейера Ротшильда видел, что тот совершенно уверен в своих возможностях. Впрочем, странно было бы если бы посетитель отреагировал по-другому.

Эта встреча произошла не просто так. Мейер Ротшильд уже прогремел в деловом мире Сити, реализуя фьючерсы на поставки кантонского чая в то время, как никто не мог гарантировать привоз даже тысячи ящиков — ведь всё было скуплено русским правительством. Как этот иудей сумел договориться с царём — оставалось тайной за семью печатями, Но ясно было одно: этот человек — очень, очень и очень серьёзная фигура.

— Мистер Питт, для достижения всех целей этого предприятия мне необходим краткосрочный кредит в размере 2 миллионов 200 тысяч фунтов. При добавлении моих собственных средств это составит сумму, достаточную для того чтобы превратить франк в ничего не стоящие фантики! — слегка улыбаясь, пояснил мистер Мейер.

Премьер-министр откинулся в кресле, пытаясь просчитать все возможные варианты и последствия. Его холодный аналитический ум сейчас рассматривал и один за другим отвергал различные пути достижения цели. Предложение было заманчивым. Чертовски заманчивым! Но только вот два миллиона фунтов… Это два миллиона фунтов!

— Надеюсь вы понимаете сэр, что правительство Его величества не может быть никоим образом замешанным в такого рода действиях. Это означает, что об использование государственных финансов не может быть речи! — наконец произнес сэр Уильям, холодно улыбнувшись своему визави.

— Для достижения моих целей совершенно безразлично, будут ли это правительственные деньги, или же их источник будет каким-то иным — добродушно ответил Ротшильд. — Не желаете ли сигару, мистер Питт?

— Благодарю! — отказался сэр Уильям. — Простите, но я не совсем вас понимаю: если вы не претендуете на правительственные средства, то что же вам угодно от меня?

Мейер Ротшильд сконфуженно развёл руками.

— Видите ли, сэр Уильям: я человек в Лондоне новый, и пока не располагаю достаточным кредитом для того, чтобы самостоятельно раздобыть такую сумму. Разумеется я понимаю все сложности связанные с финансированием правительства в парламентской стране и связанную с этим невозможность крупных изъятий из казначейства. Между тем вопрос по своему характеру таков, что ни в коем случае не допускает его обсуждение в парламенте!

Премьер-министр понимающе кивнул. Действительно: ставить на голосование в палате Общин проведение финансовых афер по подрыву финансовой системы другой страны, с которой, к тому же, именно в это время ведутся мирные переговоры — это явный перебор!

— Однако это ни в коем случае не означает, что вы, Ваше превосходительство, не можете повлиять на процесс! Ведь есть же влиятельные люди в Сити, которые прислушиваются к мнению правительства, и вашим личным рекомендациям; есть банки, страховая компания Ллойда, есть, наконец, Ост-Индская компания, столь тесно связанная с интересами правительства Его Величества! Неужели никто из них не сможет изыскать необходимые средства? Уверен, что при должной поддержки моей идеи с вашей стороны нет решительно ничего невозможного! Наконец, есть трофейные франки — бумажные деньги Директории, захваченные на французских судах, а также в Тулоне и Остенде. Само проведение говорит нам пустить их в дело!

— Возможно, возможно! — задумчиво произнёс Питт, разглядывая футуристичный интерьер кабинета Мейера Ротшильда.

Бесшумно открылась дверь: лакей подал гостю и хозяину чай.

— Я понимаю ваши затруднения, мистер Питт! — помешивая ложечкой в фарфоровый чашке, произнёс Мейер. — В наше время политик буквально находится под прицелом разного рода шелкопёров: газетчиков, памфлетистов, уличных демагогов из Гайд-парка, и прочей публики, готовой неистово обсасывать любой его промах. Однако то же самое оружие можно повернуть в свою пользу, не так ли? Когда моя операция завершится успехом — заметьте, я говорю не «если», а «когда», — то совершенно уверен, что меня найдётся лишних пятнадцать, а может быть, и все двадцать тысяч фунтов, для того, чтобы достойно поддержать через прессу тех политиков-доброжелателей, что способствовали мне в достижении успеха! И мне очень бы хотелось, чтобы это были вы, мистер Питт, а не мистер Фокс!

Премьер-министр нахмурился. Да с этим человеком надо быть очень осторожным… Очень! А ещё — лучше с ним дружить. Иначе он может подружиться с вашими врагами!

— Я понял вас, мистер Ротшильд — произнес он, поднимаясь. — Мои возможности в Сити не так велики, как вы, должно быть, предполагаете, но всё же, уверен, мы что-нибудь придумаем!

— Прекрасно! Прекрасно! Иного я и не ждал, — вскакивая из-за стола, произнёс хозяин и, продолжая доброжелательно улыбаться, проводил премьер-министра до двери.

Спустя 2 недели контора Мейера Ротшильда получила 1.800.000 фунтов от Ост- Индской компании и ещё 400 000 от банков Бэрринг и Барклайз. Кроме того, он получил и более трёх миллионов франков, захваченных до того англичанами в разных местах — от Мартиники до Пондишерри.

Спустя ещё две недели Мейер Ротшильд сошёл с борта парохода Меркурий в Эвере, откуда в карете приехал в Амстердам. Здесь, усилиями его сына Амиша, уже всё было подготовлено к операции. Обосновавшись в парижской конторке Ротшильдов, он развил бурную деятельность, тайно скупая франки.

К тому времени бюджет Директории уже трещал по швам, не справляясь с грузом многочисленных военных расходов. Франк теоретически был конвертируемый валютой его можно было обменять частично на золото, а частью — на различные легко реализуемые товары. Однако военные потребности заставляли правительство вновь и вновь печатать новые выпуски ассигнаций, И оборачиваемость французской валюты становилось всё более призрачной. Что-то должно было случиться… И это случилось. «Это» оказался Мейер Амшель Ротшильд, снабжённый английскими деньгами и надлежащим образом проинструктированный императором Александром.

Затем Майер сел в свою видавшую виды карету и через пять дней оказался в Амстердаме.

Первый визит он нанёс в Амстердамский банк.

— Господа! Я хотел бы взять у вас крупный займ! — обрадовал он к директорам банка.

— О какой сумме идёт речь? — почтительно осведомился один из директоров.

— Десять миллионов франков!

— О-ла-ла! Для такого займа необходимо надлежащее обеспечение! — произнес председатель совета директоров Джакоб Лодевейк Ван Рейн.

— Она у меня есть. Полмиллиона фунтов стерлингов!

Директора задумались. Операция сулила прекрасные барыши. К тому же залог в виде английской валюты мог почитаться очень надёжным обеспечением…

И Мейер получил свой франки.

Далее его карета пересекла городскую заставу Антверпена.

Здесь Мейер Амишель посетил Городской Банк Антверпена, где получил очень краткосрочный кредит в шесть миллионов франков под залог двадцати четырёх тысяч ящиков чая, находящихся в пакгаузах княжества Эвер (о чём был представлен надлежащий коносамент*). Кредит предусматривал чудовищные условия в виде 24% годовых — немыслимый процент по тому времени — но Мейер совершенно спокойно принял это условие.

Одновременно его сыновья — Натан, Амшель, Соломон, Кальман и Якоб — объезжали другие города по Верхнему Рейну, Вестфалии, Фландрии и «новые департаменты» Франции, всюду добывая франки — всё равно, наличными или в виде вексельных расписок. Так они собрали более ста двадцати миллионов франков, и обрушили их на один-единственный город.

На Амстердам.

Утром несколько голландских газет сразу напечатали сообщение что в париже произошёл государственный переворот и идут уличные бои. Одновременно Ротшильд начал выбрасывать на биржу Амстердама огромные партии франков, скупая всё подряд.

Трейдеров охватил ужас. Эта страна еще помнила крах Тюльпанной лихорадки, и много наслушалась о падении Компании Южных Морей и Миссисипской компании. Началась биржевая паника — все срочно избавлялись от французских денег! С биржи страх перекочевал на улицы Амстердама, где люди были готовы избавиться от франков на любых условиях; особенным спросом пользовались золотые, серебряные монеты и любые, даже бумажные, фунты Английского банка.

Из Амстердама истерия вылилась на другие города Батавской республики, а за ними — и на территории Франции. Люди всячески избавлялись от бумажных денег пытаясь найти вместо них иные активы, и фунты Английского банка казались им буквально манной небесной.

Какое-то время Мейер Амишель выжидал, давая людям возможность наделать побольше ошибок. И затем, в нужный момент, когда франки, казалось, вот-вот начнут летать по улицам, как осенние листья, он начал скупать их….

А ещё через несколько дней возле конторы почтенного амстердамского нотариуса Ван дер Шпиер остановилась большая нарядная карет, которую сопровождали несколько огромных фургонов и добрый эскадрон вооружённой стражи.

Из кареты вышел невысокий горбоносый господин в орденах, надменно кутавшийся в роскошную песцовую шубу. Оглянувшись на своих людей. он постучал тростью в дверь и вошёл, не дожидаясь, когда слуга отворит ему.

— У вас тут нотариальная контора, милейший? — надменно-покровительственным тоном спросил он по-французски.

— Именно так. Шпиер и Хазенберг — старейшая в Амстердаме! — гордо ответил владелец, Джеронимо Ван дер Шпиер. Что из нотариальных услуг нашей конторы вас интересует? Протест векселя, удостоверение сделки?

— Прекрасно, прекрасно… рассеянно проговорил господин, осматривая мрачноватые интерьеры. — Надеюсь, у вас есть достойное хранилище для депозитов?

— Да, в подвале.

— Я хочу поместить у вас удовлетворение кредиторов по кредиту иностранного государства. И, надо признать, размеры его довольно-таки значительны…

— И сколько же?

— Шестьдесят четыре миллиона франков!

От услышанной суммы почтенному нотариусу стало дурно. Но взяв себя в руки и немного отойдя от потрясения, он начал выяснять подробности дела.

— Речь идёт о заимствованиях Российской империи, совершённых в достославное царствование Екатерины Великой. Тогда в несколько приёмов было занято семнадцать миллионов гульденов. Часть суммы была погашена соглашением наших правительств о поставке кораблей и торговых клиперов; теперь же мы намерены внести в депозит остаток долга, дабы любой, располагающий доказательством наличия у него долговых облигаций Российской державы, мог явиться к вам в любое время и взять причитающиеся ему деньги!

— Ну что же, это понятно — довольным тоном произнёс нотариус, подсчитывая в уме, какую комиссию он получит за такую услугу. — Но почему вы привезли сюда франки?

— Видите ли, согласно трёхстороннего соглашения между Россией, Батавской Республикой и Францией, все обязательства иностранных государств и частных лиц, номинированные ранее в талерах, гульденах или форинтах, теперь пересчитаны в франки. Вот, ознакомьтесь!

Гость протянул стряпчему текст договора.

Ван дер Шпиер, взяв бумагу, начал читать и онемел. Согласно договора, обмен талеров на франки произошёл по номиналу, существовавшему в 1795 году и расходившееся с реальным соотношением почти в четыре раза. Голландские, немецкие, фламандские держатели русских облигаций, несомненно, понесут теперь чудовищные потери!

— Простите — пролепетал бедный нотариус — но когда эти люди… кредиторы императрицы Екатерины… когда они явятся за своими деньгами и поймут, как жестоко их надули, они разнесут мою контору на мелкие куски!

— Ну что же — равнодушно ответил гость — ваше вознаграждение достаточно велико для того, чтобы нанять охрану. К тому же можно заранее уведомить муниципалитет, чтобы они держали городских стражников поближе к вашему дому. Итак мы договорились? Выгружайте!

Последние слова посол Колычёв (а это был именно он), обратил к своим сопровождающим, тут же принявшимся споро таскать в подвал нотариуса запечатанные кожаные мешки.

Почти два дня помощники стряпчего осуществляли пересчёт французских банкнот. Степану Алексеевичу пришлось даже снять для себя и своих спутников гостиницу неподалёку. Но рано или поздно всё заканчивается (по крайней мере — хорошие вещи; и только ужас может длиться бесконечно), и к исходу второго дня, подписав огромный акт приёма-передачи денежных купюр, русское посольство покинуло подворье амстердамского нотариуса. Когда последний воз скрылся за поворотом оживлённый амстердамской улицы, Ван дер Шпиер, вздыхая, спустился в подвал.

Здесь он открыл сейф с личными документами, и, немного покопавшись там, вынул несколько бумаг. Это были русские облигации правительственного займа на общую сумму 26 тысяч гульденов.

Нотариус грустно провёл ладонью по разноцветной гербовой бумаге. приобретаю эти займы 20 лет назад, он рассчитывал передать их в наследство сыновьям, чтобы те смогли быстрее встать на ноги. Теперь же от этих денег, даже с учётом процентов, остаётся не более трети первоначальной суммы!

«Будь прокляты эти французы. Всё из-за них! Сохранилась бы у нас, как прежде, обычная голландская монета — такого никогда бы не могло произойти!» — подумал он и уныло поплёлся обменивать свои облигации на бумажные франки, вписав эту операцию в журнал под номером «один».

Интерлюдия.

За два месяца до этих событий.

— Но согласитесь, это странно — такой валюты, как голландский талер, давно не существует, а наши долговые обязательства номинируются именно в них. Мы таким образом не можем оплатить наши долги перед добрыми голландцами! Раз уж в Батавской республике в ходу теперь франки — значит, и долги наши надо номинировать во франках!

Степан Алексеевич Колычёв, русский дипломат, понтировал против французского министра иностранных дел Талейрана. Шарль Морис держал банк, и, надо сказать, не без сердечного волнения ждал следующего хода своего оппонента. Играли в баккара.

— Возможно, вы правы, — задумчиво произнёс бывший епископ, вновь и вновь перебирая карты. — Право же, Директории дела нет до этих сквалыг-селёдочников; но для установления в государстве надлежаще-правильного хода дел было бы полезно… ах, вот вы как? Вы опасный человек, Этьен! Но у меня есть для вас ответ… Вот так! Итак, у вас четыре, у меня — пять, и я выиграл. Ну что же, значит, следующий тур… Делайте ставки, господа!

Беседа на некоторое время затихла, уступив место игре. Но затем Колычёв вновь заговорил о Голландии, заходя теперь с другого бока.

— Послушайте, Шарль! Вся Европа понимает, что Голландия — это на сегодняшний день всего лишь один из ваших департаментов. Но поскольку Директория в своей неизбывной мудрости решила сохранить гордым батавам внешние признаки государственности, то получается, что они находятся в вашей епархии. Или епископате? — пошутил русский, намекая на положение Талейрана до революции. Шарль-Морис, которому шутка не понравилась, лишь вежливо улыбнулся; но у остальных участников игры она имела шумный успех.

«Жалкие ослы. Знали бы вы, как я вас презираю» — подумал Талейран.

— Так что же вы хотите сказать? — совершенно любезно спросил он Колычёва, никак не показывая неудовольствия от его колкой фразы.

— Мы могли бы встретится тет-а-тет и обсудить это подробнее — пояснил Степан Алексеевич, красноречиво передвинув по столу стопку золотых луидоров.

«Хмммм… А этот русский знает толк… в дипломатии» — пришло в голову Талейрана.

Надо признать: министр иностранных дел их него получился просто отвратительный. Нет, он был умён, обходителен, тактичен и прозорлив; но все эти положительные качества он использовал не для службы Франции, а исключительно для набивания карманов. Ещё когда он раздумывал, стоит ли идти в дипломатию, главным критерием его выбора были те ожидаемые суммы, которые он мог бы приобрести. И да, поразмыслив, Шарль-Морис понял, что торговля влиянием во внешней политике — это просто золотое дно! Ещё в 1791 году за посредничество в переговорах между Испанией и Францией Талейран от благодарного испанского правительства получил сто тысяч американских долларов. Они пришлись ему тогда очень кстати, поскольку к тому времени Шарль-Морис сильно поиздержался. Он оплатил долги, подарил любовнице достойные её ласк драгоценности, а добрую половину всего за месяц спустил за карточным столом. Его проигрыши порой достигали ста тысяч франков за ночь. Нужным людям Талейран охотно и много проигрывал… С самого 1792 года он налаживал контакты, искал влиятельные знакомства в министерстве иностранных дел, дружил с послами. И понеслось…

Настоящим золотым дном стала медиация в Германии. Немецкие князьки, утратившие владения на левом берегу Рейна из-за завоевания его Францией, жаждали компенсаций на сохранившейся территории Германии, главным образом, из церковных земель. Затем начались переговоры с англичанами о мире, первым условием которых был вывод французских войск из Ирландии. Надо признать, это был глупейший внешнеполитический шаг, отдающий победу в руки врага, но Шарль-Морис сумел продавить его через Директорию, объясняя это необходимостью демонстрации «великодушия французского народа» и «жеста доброй воли». В итоге Бартелеми Жубер со сломанной на взлёте карьерой отправился в отставку, а стоявшие на пороге победы ирландцы были вынуждены заключить унизительное соглашение об унии с Англией. Ну а Шарль-Морис купил себе замок в долине Луары, и отложил в бернском банке 50 000 фунтов.

Через три недели. Петербург. Зимний дворец.

На моём рабочем столе лежало два отчёта: один — от Мейера Ротшильда, другой — от Степана Алексеевича Колычёва. Сопоставляя их, можно было понять, что «Голландский проект» призванный погасить наши внешние долги, завершился вполне успешно. Действуя по моим инструкциям Мейер Амишель Ротшильд воспроизвёл аферу Джорджа Сороса, Известный мне истории обвалившего когда-то английский фунт стерлингов. Разумеется, это было бы невозможно, если бы не уникальная ситуация, сложившаяся в бывшем штатгальтерстве Нидерланды, а ныне Батавской республике. Увы, но нация, передающая свою финансовую систему под контроль другой державы, всегда рискует получить нечто подобное!

Но так или иначе, вопрос был решён: 9/10 нашей внешней задолженности было окончательно погашено. Оставался лишь генуэзский займ в размере 1 миллиона пиастров, который я мог бы закрыть одним движением руки. Мог бы.

Но не буду.