Благословенный. Книга 5

Глава 18

Хмурое утро, туманное и сырое, медленно занималось над ружанским полем, уже усыпанным мёртвыми телами. Солдаты просыпались, стряхивали с себя тяжелую утреннюю дремоту, с трудом распрямляя свои замёрзшие, не успевшие отдохнуть за ночь тела. Тут и там слышалась перекличка и стук топоров — это разжигали потухшие было за ночь лагерные костры.

Тадеуш Костюшко мрачно наблюдал за этим зрелищем. Нарождавшийся день не обещал никаких перспектив, кроме смерти для большей части людей, которых он видел вокруг себя.

— Вам тоже не спиться, генерал? — За всем этим лагерным шумом командующий и не заметил приблизившегося к нему князя Юзефа Понятовского. — Прекрасно вас понимаю! Сегодня нам нелегко придётся… Может, всё-таки стоило отступить этой ночью?

Тадеуш окинул бивуак критическим взглядом.

— Вы знаете, князь, что солдаты были слишком утомлены! Вчера они бы не сдвинулись с места, а сегодня уже поздно.

— Что же нам предстоит сегодня делать? Какова диспозиция на сегодняшний день?

— Сражаться и умирать. Боюсь, князь, ничего большего я вам предложить не смогу!

Несколько минут Понятовский молчал, опираясь на эфес своей старой кавалерийской «карабелы» и свыкаясь с мыслью о грядущем разгроме.

— Нет ли вестей от Второй русской армии? — наконец произнес он. — Ведь они уже должны быть на подходе!

— Не знаю, Юзеф. Я оставил своего адъютанта в Слониме, приказав ему, как только там появится русские войска, немедленно, в любое время дня и ночи, скакать в армию и известить меня. Но пока я не получал никаких сведений об этом!

— Похоже, весь план войны летит под откос… с тоскою произнёс князь, оглянувшись на правый фланг где уже выстраивались его полки. — Отчего же Домбровский не предупредил нас о выступлении прусской армии?

— Возможно, его людей перехватили. Должен сказать вам, князь, меня лишь одно утешает в случившемся: раз прусская армия ушла из-под Варшавы, значит, Домбровскому будет легче поднять там восстание. Под польское знамя должно встать не менее 30 тысяч патриотов; объединившись с русскими, они смогут освободить нашу страну. Впрочем, надеюсь и от нашей армии что-нибудь останется!

— Послушайте, пан командующий, — понизив голос, произнес князь — а не приходила ли вам в голову мысль, что это — очередной заговор против Польши?

— Что вы имеете в виду? — Костюшко удивлённо вскинул глаза, будто бы впервые увидел своего заместителя.

— Может быть, Вторая русская армия специально не спешит нам на помощь? Вдруг две эти хищных державы, всегда находившие способ договориться против Польши, решили устроить этот страшный спектакль, чтобы выявить последних защитников нашей отчизны? И теперь пруссаки при равнодушном бездействии русских сначала разобьют нашу армию, а потом вернутся к Варшаве и раздавят восставших Домбровского?

По озадаченному лицу командующего князю стало понятно, что такая мысль в голову ему не приходила.

— Не думаю, Юзеф. Не думаю! — наконец отрывисто произнес он. — Нам предоставили столько оружия — и не только нашего старого, из арсенала Варшавы, но и последних изделий, самими русскими считающихся секретными… Нас обучал их лучший полководец, тесть самого императора. Он, конечно, донельзя эксцентричен, но дело своё знает выше, чем кто-либо в Европе! И, знаете что ещё, князь? Я верю императору Александру. Он действительно хочет реализовать свой план, включающий Полное уничтожение Пруссии и восстановление Польши, пусть и в тех границах, которые сам он считает справедливыми. Так что советую вам оставить эти мысли, князь, и отправляться к своим войскам. Впереди у нас тяжёлый день!

Прекратив этот разговор. Костюшко отправился надевать перевязь с саблей и офицерский пояс, как вдруг в его шатёр ворвался адъютант генерала Дорохова.

— В расположение наших войск прибыл поручик Суворов, адъютант командующего Второй армией. Он сообщил что силы генерала Бонапарта на подходе: к двенадцатому часу дня к нам подойдет подкрепление из кавалерии и трёх пехотных полков, с сильным артиллерийским сопровождением, ещё через два –три чала будут четыре пехотных полка, а к исходу дня — основные силы армии.

— Армия Бонапарта?

Услышав эти слова Костюшко почувствовал как умершая было надежда возрождается в его сердце. — Но где они находятся и почему я до сих пор не получал от них вестей?

— Как выяснилось, они идут на Ружаны другой дорогой, не через Слоним, а западнее!

Командующий хмуро выслушал адъютанта, задал несколько уточняющих вопросов.

— Ну что же… нам осталось продержаться хотя бы до 12-ти часов! Готовьтесь к бою. Поручика Суворова ко мне!

Вскоре Аркадий Александрович предстал перед командующим польской армией.

— Генерал Бонапарт просил передать вам необходимость отступить на северо-восток, хотя бы на 15–20 вёрст. Так наши армии смогут быстрее и надёжнее встретиться.

— Но уже рассветает! как мы можем отступать в виду прусской армии? Они сомнут нас! Нет, это решительно невозможно — мы будем сражаться и умирать на этом поле!

— Оставьте авангард! Пусть лучше погибнет части армии чем вся она!

— Вы очень легко говорите о гибели «части армии», юноша! — неодобрительно заметил Костюшко.

— Как говорит мой отец война — это такая штука, на которой очень легко умереть! Если люди на деле униформу они должны быть готовы к любому исходу в любой день своей жизни! — философски заметил юный поручик.

И вскоре Костюшко, принимая во внимание общий план войны, скомандовал отступление, и польская армия спешно двинулась на северо-восток, к деревне Остров, оставив всю кавалерию и два егерских полка умирать под натиском многократно превосходящих сил пруссаков, прикрывая отход основных сил.

Деревня Остров. Четыре часа спустя.

Тадеуш Костюшко критически оглядел расстилавшуюся перед ним местность.

— Да, господа! Это поле боя, честно говоря, ничем не лучше предыдущего!

Полдня польская армия отступала под звуки канонады и треск выстрелов сражающегося за её спиной арьергарда. Единственно подходящим местом для развертывания армии оказалось обширное поле перед деревней Остров, со всех сторон окаймлённое лесом и заросшими деревьями и камышом заболоченными балками. Наконец звуки боя затихли: прикрывавшие отступление войска с честью выполнили свой долг. Теперь прусские драгуны уже дышали в спину, и отступать далее было нельзя.

Командующий тяжело вздохнул. Польский армии пришлось пожертвовать всей своей кавалерией: несколько сотен улан и гусар на измученных конях смогли догнать отступающих и присоединиться к основным силам армии, но состояние их лошадей не позволяло применить их в грядущем бою. Поэтому принимать бой на таком ровном поле было нежелательно: конница пруссаков будет иметь здесь серьёзное преимущество.

— Как бы там ни было, а другого выхода нет. Стройтесь фронтом на юго-запад! — наконец приказал Костюшко.

Не успела армия развернуться в боевые порядки, как из леса напротив выступили вражеские войска. Первыми в атаку бросились прусские кавалеристы, и полякам пришлось выстроиться в каре. Затем, споро развернувшись в свои бесконечно длинные батальонные линии, в ход пошла вражеская пехота, а их драгуны в чёрных мундирах, понеся серьёзные потери, отступили в тыл.

Польские командующий не без иронии наблюдал за продвижением прусских войск. Армия Фридриха-Вильгельма вновь наступала «уступом», воспроизводя «косую атаку» Фридриха Великого. Однако проблема заключалась в том, что с тех времён прошло уже 40 лет, и ситуация на поле боя сильно изменилась. Во времена Фридриха не применяли так широко егерей, и ни у кого не было ещё конной артиллерии. В этот развсё выглядело совершенно по-другому: ровные прусские линии, приблизившись к позициям поляков, открыли буквально шквальный огонь… в пустоту, поскольку рассредоточенные егеря и стрелки не создавали для них единой мишени. Попадания по нашим солдатам, пригибавшимися и прятавшимся за укрытиями, при неприцельной залповой стрельбе бывали только случайными, а вот точный огонь польских егерей, особенно из нарезных ружей, выводил из строя множество офицеров и рядовых. Командовавшие войсками прусские офицеры, своими длинными эспантонами сильно выделявшиеся на фоне остальных солдат, стали первой мишенью стрелков; после их гибели строй прусских гренадер смешивался и терял свою стройность.

Но тем не менее ситуация оставалась угрожающей. Фронт поляков прогибался перед напирающими линиями прусских войск. Слишком неравны были силы! И левый фланг на который особенно сильно давил «уступ» прусских линейцев, стал подаваться назад…

В этот момент Костюшко донесли, что в его расположение прибыли первые подкрепления от Второй русской армии — вся кавалерия и конные артиллеристы. Конницей командовал генерал-майор Остерман-Толстой. Артиллерий — полковник Ермолов.

Это были именно те силы, которые сейчас были особенно нужны.

Но по опыту обучения в Таврическом дворце Костюшко знал, что следует предпринять.

— Прикажите Ермолову развернуть свою артиллерию и взять фланг пруссаков под анфиладный огонь! Срочно!

И польский командующий направил на угрожаемый фланг сразу три конные батареи под прикрытием одного из уланских полков.

Польский командующий с волнением следил, как русские артиллеристы галопом выйдя во фланг напирающих на их позиции прусских гренадёр, разворачивали свои орудия. Надо отдать должное выученным Ермоловым конным артиллеристам: они действовали с невиданной сноровкой и скоростью. Грохотали залпы, поле застил пороховой дым, рваными клочьями уносимый ветром в пустынные белорусские перелески.

Результат был просто ужасающ! Вооружённые новейшими облегчёнными полупудовыми единорогами, русские конные артиллеристы буквально сметали картечными залпами длинные и плотные прусские линии. Уже через четверть часа левый фланг прусской армии встал напоминать лохмотья. А затем, перестроившись из каре в ротное колонны, в атаку пошла линейная пехота поляков, и пусские линии побежали…

Командование противника не сразу заметило неладное. Однако, поняв, что происходит, принц Гогенлоэ отправил против нашей конной артиллерии своих кирасир. Плотными рядами поэскадронно, держась плотными, «сапог к сапогу» рядами, они начали выезжать на линию атаки.

Заметив эту новую опасность, Ермолов приказал обстрелять подступающую прусскую конницу картечью. Металлический смерч буквально сметал ряды прусских эскадронов. Чугунные картечины легко пронзали броню прусских кирасир, калечили лошадей; но кирасиры прусской армии продолжали дисциплинированно двигаться вперёд всё ускоряет своё движение. И казалось ничто не может остановить их напор.

Ничто, кроме такой же лавы.

Ответный ход прусских генералов с выдвижением вперёд кавалерии не был сюрпризом для командующего. Именно такое действие со стороны противника, чей фланг подвергся обстрелу подвижный артиллерии, предполагался самым простым и логичным. Выдвинувшись вперед, артиллерия оказывалась беззащитна перед кавалерийским ударом; Но на маневрах и учениях на «Большом стенде» коллективном разумом русского генералитета удалось найти несколько типовых ответных ходов на такое очевидное действие противника.

Прежде всего Ермолов приказал развернуть ещё две конные батареи, до того оставшиеся в резерве. Они, оставаясь на безопасном расстоянии от линий противника, начали расстреливать глубокий и плотный строй прусских кирасир шрапнельными снарядами.

Шрапнель была новинкой в русской армии. До того снаряды с регулируемой дистанционной трубкой, снаряжённые белым фосфором, получал только флот. Теперь же для нужд армии передали несколько тысяч таких боеприпасов, набитых чугунными пулями.

Шрапнельные снаряды нанесли чудовищный урон вражеской кавалерии. Поле покрылась умирающими людьми и лошадьми, диким ржанием и криками возносившими к низком свинцовому литовскому небу свой ужас и предсмертные муки.

Тем временем остатки польских улан под командованием князя Понятовского и два полка русских донских казаков зашли во фланг и атаковали разворачивавшихся кирасир, поражая пиками их коней. Это тоже был заранее отработанный на учениях ход: контратаковать вражескую кавалерию, причём для контратаки использовать именно полки, вооружённые пиками — казаков и улан. Причём удар должен был наноситься «сбоку», во фланг уже понёсших потери и расстроенных огнём вражеских эскадронов, чтобы не мешать действию собственной артиллерии.

Казаки действовали стремительно. Воспользовавшись тем, что русские артиллеристы, заметив их атаку, прекратили огонь, они, опрокинув кирасирский полк, тотчас же ударили по пехоте, расстроенной картечным обстрелом и не успевшей встать в каре.

Прусский ударный фланг охватила паника. Уже понёсшие страшные потери батальоны были просто сметены ударом русской конницы. Утратившие веру в своих командиров люди метались в поисках спасения и не находя его, лишь увеличивали царивший здесь хаос. Злобные ругательства казаков, ржание их лошадей, звонкие хлопки выстрелов, лязг металла и ужасные крики протыкаемых пиками людей слились в одну чудовищную какофонию, да так, что капралам, чтобы услышали их команды, приходилось кричать солдатам прямо в ухо.

Но тут прусская пехота второй линии пошла в атаку. Первыми выдвинулись егеря Полковник Людвиг Йорк фон Вартенбург, видя бедственное положение правого фланга прусской армии, повёл своих людей быстрым шагом, приказав, не тратя времени на перестрелку, идти сразу же в штыковую. Этот необычный для пруссаков приём имел успех; казаки отхлынули, и немцы восстановили фронт. Но град русской картечи, выкашивавший солдат, никуда при этом не делся.

— Расстреливайте батареи! — оценив обстановку, приказал полковник. — Уничтожьте орудийную прислугу!

Это было единственно верное решение, мало что, однако, давшее немцам. Попав под обстрел, русские поставили пустые передки и зарядные ящики так, чтобы прикрыть артиллеристов, и прусские пули чаще попадали в дерево, чем в солдатскую плоть. К тому же прусские ружья не зря считались худшими в Европе: точность даже егерского огня оставляла желать лучшего. Тем не менее русские сняли две батареи из трёх, переместив их дальше от пехотного огня пруссаков.

Наступил решающий этап боя. Резервов у Костюшко больше не оставалось, а враг продолжал наседать. Подошла, гремя батальонными залпами, вторая линия прусских войск, в разрывы которой устремились эскадроны познанских и франкфуртских гусар, магдебургских и штеттинских драгунов и кюстринских кирасир. Это был приём, направленный на то, чтобы смешать ряды вражеского войска, не знающего, что предпринять: встать в каре против кавалерии или же в линии против пехоты.

Но молодой граф Остерман-Толстой, командовавший подошедшими силами русской 2-й Армии, нисколько не сомневался.

— Пехота — в каре! Стрелки — в гурты! Драгунам спешиться и встать в каре! — отдавал он отрывистые команды, хладнокровно глядя на поле боя.

Уже вскоре вражеская конница обрушилась на поляков и русских. Стрелки, не успевшие сбиться в кучи и ощетиниться холодно блестевшей сталью штыков, гибли под ударами сабель и палашей. Лишь самые хладнокровные, не потеряв головы, исполняли приём, которому учил их Суворов: упасть на землю, пропустив мимо себя вражескую конницу, а затем встать и выстрелить удаляющемуся врагу в спину. Прусские конники, не имея пик, были бессильны против такого приёма, а лошади обычно избегают наступать на лежащие на земле тела, справедливо считая их ненадёжным основанием для своей тяжести.

На фланге развернулась яростная борьба за батареи. Тут пруссаков ждал неприятный сюрприз: оказалось, русские растянули между зарядными ящиками колючую проволоку, в которой теперь путались и кони, и люди. Русские же артиллеристы прехладнокровно продолжали расстреливать пруссаков картечью в упор! И «чёрные гусары», понеся страшные потери, вынуждены были отступить.

Зато вместо них подошла пехота. Гренадёры тесаками рубили колючую проволоку, изрыгая странные проклятия; она пружинила и не поддавалась клинку. А мерные залпы орудий продолжали целыми взводами выносить пруссаков. Солдаты попытались просто повалить повозки, чтобы проволока упала на землю; но оказалось, что между повозками установлены крестообразные рогатки, не дающие проволоке опасть. Тем не менее удары тесаков наконец сделали своё дело, прорубив проходы, и прусская пехота беспорядочно хлынула на русские батареи, вступая в рукопашные схватки с прислугой. Казалось, победа близка…

Но тут земля задрожала под поступью могучих коней, и на батарее Ермолова оказалось три эскадрона русских кирасир. Обрушившись на нестройных, неспособных встать в каре пруссаков, кирасиры рубили их с высоты своих сёдел. Затем загремело «ура», и на поле боя оказались русские егеря, телегами переброшенные на помощь Костюшко из Второй армии. Всюду бой тотчас же переходил в рукопашную, что не давало пруссакам реализовать главный свой козырь: быстрый (хоть и неточный) залповый ружейный огонь. Вновь войска смешались в рукопашной, где русские чувствовали себя как рыба в воде, а пруссаки, напротив, не в своей тарелке. И уже через четверть часа случилось неизбежное — прусские солдаты побежали; полковник фон Вартенбург, командовавший немецкими егерями, был ранен и оказался в плену.

В этот момент подоспела на помощь гвардейская кавалерия Депрерадовича. Два полка — Кавалергардский и Конный, заняли оборону на правом фланге, а Уланский и Драгунский полки подкрепили левый фланг.

Кульминации сражение достигло к 5 часам вечера. Две дивизии пруссаков атаковали левый фланг Костюшко, прорвали оборону и вновь захватили Остров. Но их дальнейшее продвижение было остановлено яростной штыковой контратакой батальона Костромского полка.

Воспользовавшись замешательством противника, устремились в атаку лейб-гвардии Уланский и Драгунский полки. Их повел на врага граф Остерман-Толстой. Одна из дивизий пруссаков бежала в близлежащий лес, вторая — вступила в бой и была разгромлена, только пленными потеряв более 500 человек.

Следующая атака была предпринята пруссаками в час дня. Гогенлоэ, видя неуспех своих войск, в этот раз попытался было разгромить левый фланг союзников, но атака пруссаков была легко отбита: подвижная артиллерия Ермолова совершенно спокойно перекатилась с левого фланга на правый, открыв столь же убийственный огонь. Одновременно Костюшко ударил по врагу на обоих флангах, а два полка казаков послал в обход левого фланга противника. Это вынудило Гогенлоэ прекратить атаку и искать другого решения.

К четвертому часу дня бои стали утихать. Ни одна из сторон не добилась перевеса. Но тут на левом фланге прусской армии затрещали выстрелы: это подошли основные силы армии Бонапарта. Не разворачиваясь даже из походных колонн, они сразу же бросались в бой, проминая тонкие линии прусских построений.

С подходом второй русской армии ситуация резко изменилась. Если в первый день битвы армии Гогенлоэ численностью 60 тысяч солдат противостояли 35 тысяч поляков и 16 тысяч русских, то теперь у союзников был двукратный численный перевес. Измотанный и поредевший в сражении прусские силы были окружены 80-тысячной русско-польской армией. Колонна под командованием Милорадовича заняла Ружаны, где находилась главная квартира Гогенлоэ. Принцу пришлось бежать на юг, оставив свои войска без командования. В наступающей темноте прусским войскам не оставалось ничего лучшего, как скрываться в холодных лесах к востоку от деревни Остров. Весь лагерь и обоз прусской армии оказался в руках победителей.

Командование русско-польской армией принял прибывший старший по чину генерал-поручик Бонапарт. Около 10 часов утра следующего дня русский главнокомандующий приказал войскам строиться в боевые порядки. Тем временем пруссаки, проведшие ночь в сыром лесу под проливным дождём, совершенно утратили волю к сопротивлению.

Отрезанные от путей к бегству, в час дня они начали сдаваться в плен. Вместе с 42 тысячами солдат и офицеров сдался и весь находившийся при войсках командный состав. Значительной части пруссаков удалось разбежаться по окрестным лесам и горам, но они больше не представляли собой организованной военной силы.