Чешская сатира и юмор

РАЗБОЙНИК ОДЕСНУЮ{111}

Группенфюреру СС Вальтеру Колю явился черт. Он проник через зарешеченное окно камеры и, не сняв с головы спортивной фуражки, уселся на белый стул подле больничной койки. Черт был одет в короткую кожаную куртку и клетчатые брюки-гольф и на одной ноге имел новехонький туристский башмак. Вторая нога была необута. Строго говоря, то была не нога, а лошадиное копыто.

Черт поднес к козырьку палец правой руки. Так он приветствовал группенфюрера СС, что вышло довольно пренебрежительно. Священник ландсбергской тюрьмы, тюремный врач и адвокат доктор Цайссиг здоровались с группенфюрером куда почтительнее.

— Припоминаете? — столь же небрежно спросил черт.

Вальтер Коль откашлялся и прошептал:

— О да, как же. С детских лет помню. Только тогда вы одевались иначе. Кроме того, вы постоянно дразнились языком.

— Пожалуйста, могу доставить вам это удовольствие, — сказал черт и высунул огненный язык.

Вальтер Коль спрятал лицо в подушки. Он сделал вид, будто хочет спать. Но черт встряхнул его и воскликнул:

— Не притворяйся! От меня не уйдешь!

Группенфюрер СС поднял голову. Черт уже убрал язык и казался теперь не таким страшным. Однако его последующие слова были насмешливы:

— Когда же тебя повесят, Вальтер Коль? Пора! Помнится, ты был приговорен к повешению в тысяча девятьсот сорок шестом году, в Нюрнберге.

Черт спрашивает, когда его повесят! Значит, он не всеведущ. И Вальтер Коль приободрился.

— Доктор Цайссиг говорит, что меня вообще не станут вешать. Хватит с меня и того, что я так долго ждал и столько передумал за эти годы. Теперь я болен, а потом меня выпустят.

— Кто тебя выпустит?

— Генерал Макклой.

— Стало быть, ты не виновен?

— Конечно, господин черт!

— Жаль. А мы-то радовались! Уж и огонек под котелочком развели, и вилы наточили — а он не виновен! Вот тебе на! Но ведь вы же все-таки были начальником главной канцелярии СС и главным комендантом всех концентрационных лагерей Великогерманской империи — я не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь.

— То-то же, друг мой. И в этой своей функции вы распорядились установить газовые камеры в Биркенау, в Майданеке, крематории в Дахау, в Маутхаузене, в Бухенвальде и других местах. Насколько мне известно, вы отдали приказ об истреблении всех жителей варшавского гетто. Особое пристрастие вы питали к медицинским опытам. Вы основали прививочный пункт «Luft und Wasserversuch»[107], отделения по изучению малярии и флегмоны, а также исследовательский институт генетики. Во время ваших опытов умерло много тысяч человек.

— Это были всего лишь поляки и русские.

— Ах вот как! Но они умерли?

Вальтер Коль не ответил.

— Вы любили коллекционировать золотые зубы, которые ваши подчиненные вырывали у людей, отправляемых в печи. Вам доставляло удовольствие перебирать эти зубы в тиши вашего кабинета. У вас образовались целые вещевые склады. Сотни тысяч мужских и женских костюмов, детские башмачки, платьица, игрушки. Вагоны женских волос.

— Я все передал дивизиям СС. На матрацах, набитых этими волосами, спали наши героические моряки в подлодках. Это вам подтвердит сам Гиммлер.

— Вы не солгали. Как раз вчера, когда мой сотрудник прижигал господину Гиммлеру подмышки свечкой, они беседовали на эту тему. Мы, знаете ли, умеем допрашивать — не хуже вас.

— Я болен. Я не согласен ни на какие допросы! И меня уже допрашивали в Нюрнберге.

— Неважно. Допрос никогда не повредит. Скажите-ка, дорогой наш доброжелатель, неужели к вашим рукам так-таки ничего и не прилипло? Генерал Морган на Нюрнбергском процессе утверждал, что вы с Гиммлером поделили между собой какие-то девять миллионов фунтов стерлингов. Мне не хочется переводить эту сумму на германскую валюту. Причем сюда еще не входят дары, преподнесенные вам комендантами концлагерей в виде украшений, золотых часов, бриллиантов и тому подобных предметов. Где вы все это запрятали?

— Справьтесь у доктора Цайссига. Он вам скажет, что я бедный человек. Я все делал по долгу службы.

— Значит, вины на вас нет? А ваша совесть, господин Коль?

— Совесть? Она у меня чиста. Я солдат побежденной стороны. Я сражался на своем посту. Это все выдумали большевики — наказывать побежденных солдат. Просто неслыханно! Поэтому меня освободят. Американцы исправляют нюрнбергские ошибки. Они-то знают, что когда-нибудь мы, побежденные, сможем сослужить им большую службу. У нас есть опыт, есть идеалы.

— Ах так! Что ж, тогда ничего не поделаешь. Я удаляюсь. На нет и черта нет. Будьте здоровы, господин массовый убийца!

И черт вылетел в окно, оставив после себя серный смрад.

Группенфюрер СС Вальтер Коль, державшийся до сих пор стойко, рухнул на постель и стал кричать. Врач смерил ему температуру — она поднялась до сорока. Узнику впрыснули пенициллин.

Две недели к группенфюреру допускались только врачи. Когда же он стал поправляться, сестра ввела к нему адвоката доктора Цайссига. Заключенный был слаб и говорил с трудом. Цайссиг чуть ли не торжественно пожал ему руку.

— Генерал Макклой осведомлялся о вашем здоровье, — сообщил адвокат.

— Когда меня выпустят? — нахмурился больной.

— Скоро, теперь уже скоро, — ответил доктор Цайссиг.

— А мне являлся черт, — вполне серьезно сказал Вальтер Коль.

— Вы шутите? — мило улыбнулся Цайссиг.

— Он сидел вон на том стуле, — добавил Коль, и мороз пробежал у него по спине.

— Это просто галлюцинации. У вас был жар выше сорока. Кого-кого, а вас не нужно убеждать в том, что нет ни бога, ни черта. Эти атавистические представления возникли в вашем мозгу под влиянием горячки. Сейчас вам надо думать только о том, как отсюда выбраться.

— А что, если черт все-таки существует?

Доктор Цайссиг покачал головой.

— Ведь черт боится крестного знамения? — прошептал Коль.

— Так говорят.

— Слушайте, доктор, — Вальтер Коль приподнялся на койке, и его небритое лицо приняло хитрое выражение, — мне пришло в голову, что я мог бы испросить благословение у папы. Я болен, нуждаюсь в утешении. Наконец можно сказать, что я покаялся. Американцам это понравится, и они скорее меня отпустят. Как можно содержать в тюрьме человека, которого благословил сам папа? Ведь когда этой весной освободили пятьдесят наших, нунций Мюнх выразил Макклою свое удовлетворение. А Вайсзеккер предъявил в Нюрнберге личное послание папы, в котором его святейшество щедро благословляет его и обещает за него молиться. Отто Вехтер, по приказу которого был ликвидирован Дольфус{112}, три года прожил в римском коллегиуме Санта-Мариа дель Анима. Перед смертью его причастил сам епископ. Так что разве черт помешает папе благословить Вальтера Коля! Как вы думаете?

— Я восхищен, господин группенфюрер! Колоссальная идея! Я передам через нунция Мюнха ходатайство о папском благословении для вас. Копию отошлю в Тевтонский Коллегиум в Риме. Там сидит наш общий друг еще по Мюнхену — Герман Мариа Штекле. А при соборе святого Петра подвизается прелат Каасе — тоже наш приятель по бывшему Католическому Центру. Сейчас он занимается пересмотром польских границ и судетским вопросом. Вот видите, без такой политической головы, как ваша, и мой адвокатский мозг до этого не додумался бы!

— У Гитлера тоже случались наития! — блаженно улыбаясь, слабым голосом произнес Вальтер Коль.

Через месяц доктор Цайссиг получил для передачи Вальтеру Колю телеграмму из Ватикана. Адвокат принес телеграмму в тюремную больницу, в которой Вальтера Коля оставили даже после его выздоровления. Из больничной палаты ближе к выходу, чем из камеры.

Телеграмма была составлена по-немецки и гласила:

Зима стояла сухая, но в рощице за замком Гандольфо уже в феврале распустились фиалки. Святой отец вышел прогуляться. Сегодня утром он приехал из Ватикана и теперь отдыхал. Здесь были только свои. Всеми приветствуемый, он гулял спокойно и без опаски. Неторопливо шагал он в своих белоснежных одеждах. Прохладный ветер освежал его оливково-смуглое, худое лицо. На груди его сверкал крест; тонзуру прикрывала маленькая шапочка.

Не различая по близорукости, проходит ли он мимо толпы людей или мимо шпалер кустов, он беспрестанно крестил воздух тонкой, без перчатки, рукой. Благословлять стало его давней привычкой, и делал он это бездумно.

Вдруг до него донесся красивый женский голос:

— Не надо мне вашего благословения, святой отец! Я не хочу, чтобы меня осенила крестом та же рука, что благословила Коля!

Папа остановился. Надел очки. И увидел перед собой девушку в алой юбке и коричневой кофточке, растрепанную, покрасневшую от гнева и очень красивую. В руке она держала букетик фиалок. Она собирала их здесь для продажи. Папа узнал ее. Это была Маддалена, дочь уличного музыканта Беппо Лупи.

— Дьявол вселился в тебя, дочь моя!

— Я вам не дочь. А то бы Коль приходился мне братом! Этого я вовсе не желаю.

— Ты знаешь, кто такой Вальтер Коль?

— Этим полны газеты!

— Те газеты, которых не следует читать ни тебе, ни твоему отцу!

— Мы читаем, что хотим.

Папа пребывал в благодушном настроении.

— Вальтер Коль просил у меня благословения. Ты его отвергаешь. Ты хуже Вальтера Коля.

— Вы благословляли Муссолини, а по его приказу в тюрьме насмерть забили моего брата! Он был такой же служитель божий, как и вы, святой отец. Но он любил свой народ, который вы ненавидите! Мой второй брат пал под Ленинградом. Вы благословляли солдат, которых Муссолини послал против русских. Благословляли Гитлера. А убитых в Модене вы не благословили! И мне не надо вашего благословения.

Она повернулась и пошла туда, где росли деревья. Нагнулась, чтоб сорвать фиалку.

«Я спасу заблудшую душу», — сказал себе папа и позвал:

— Маддалена, приблизься!

Она вернулась и стала прямо перед ним. Папа заговорил:

— Даже если тот человек в ландсбергской тюрьме — самый ужасный грешник среди всех, вспомни, что сказал господь наш, умирая на кресте, одному из разбойников, распятых вместе с ним. И молвил тот человек Иисусу: «Господи, вспомни обо мне, когда приидешь ты в царствие твое». И ответил Иисус: «Аминь, говорю тебе, еще сегодня ты будешь со мною в раю».

— Знаю, — усмехнувшись, сказала Маддалена. — А что, этот разбойник висел по правую руку Христа?

— Об этом писание умалчивает.

— А наш отец, музыкант Лупи, говорит: разбойников, которые справа, всегда прощают! — Маддалена презрительно скривила губы.

— Отыди, семя сатанинское! — вскричал папа, простерши руку к запыленным кустам.

— А я и не набивалась, вы меня сами позвали! Счастливо оставаться, святой отец! Только не надо кощунствовать!

Разгневанный вернулся папа в свою виллу. Вызвал кардинала Монтини.

— Подайте в суд жалобу на Маддалену, дочь музыканта Беппо Лупи. Она оскорбила мое святейшество. И пусть арестуют Беппо за распространение клеветы и мятежные речи. А в «Оссерваторе» опубликуйте опровержение того сообщения, согласно которому я благословил некоего Вальтера Коля, ландсбергского узника. Опровержению, правда, никто не поверит, но ничего! Мы сделали доброе дело. Макклой понял, что я его поддерживаю.

Группенфюрер СС Вальтер Коль весел и здоров. В больнице ландсбергской тюрьмы он ждет своего освобождения. И если черт не передумает — дождется наверняка.

Перевод Н. Аросевой.