Чешская сатира и юмор

ГОВОРИТ ПАН ЕМИНЕК

СВИНАРКА

…Вот я и говорю (да кушайте же, господа, не заставляйте себя просить!), вот я и говорю, какие теперь времена: жестокие, ох, какие жестокие! Культура, цивилизация — все пошло прахом… Ездили мы как-то в воскресенье — помнишь, Гуго? — ах, это было ужасно! — все хорошие отели заняты: в одном — отпускники, в другом — какие-то курсы… Видно, эти люди страшно необразованны, раз им нужно столько учиться — мы в этом, например, не нуждаемся, нас всему выучили в свое время! Впрочем, о чем это я? Ах да, об этих отелях. Хорошо еще, что нам обед подали — ничего не скажешь, обед был вполне приличный, шницель по-венски — мечта, да и только! Правда, Гуго, и тебе понравилось, хотя перед этим ты заказал себе две порции итальянского салата? Но все равно, если вокруг нет привычной культурной атмосферы… Люди с этих курсов, или как там их называют, сидели в столовой — ну, сами знаете, неприятно, когда вас окружают посторонние… Одному из них — ах, как мы смеялись! — официант принес аперитив, коктейль Мартини, а он, этот пан рабочий, или как там его, говорит, что водку в рот не берет, а перед обедом и вовсе ничего не выпивает… Так и сказал «водку», представьте! Но кушайте, господа… нет, у этих людей нет никакой культуры, а ведь прямо напролом лезут, хотя совсем вести себя не умеют…

…Нет, нет, не в этом смысле — они вели себя довольно прилично, не шумели, о чем-то разговаривали — о чем только могут разговаривать такие люди? — но все равно с первого взгляда видно, что эта обстановка не для них! Да уж ничего не попишешь, человек, получивший светское воспитание, — совсем другое дело… Гуго в тот раз чуточку разошелся — не сердись, Гугоушек, ведь господа все равно тебя знают — да кушайте, господа, — и один из этих людей подошел и попросил его не шуметь, потому что они занимаются… За-ни-ма-ются! Представьте себе, он так и сказал «занимаются», и как это я удержалась от хохота! Этакий мужлан, руки что тебе лопаты — я еле-еле сдержалась, но он выглядел настоящим молодцом в своем тренировочном костюме — Гуго, не хмурься, — поняли вы теперь, что это за люди? Сидят в первоклассном отеле, и всей их культуры не хватает на то, чтобы сообразить: сюда приезжают рассеяться от забот… Так нет, они приезжают сюда «заниматься», — ох, меня душит смех, хотя надо бы плакать! Вот какие люди забираются теперь в лучшие отели, они и не понимают даже, к чему все эти завоевания культуры…

…Перестань, Гуго, мы не одни… Нет, нет, господа, не уходите, Гугоушек всего дождется в свое время, правда, мой чудесный мальчуганчик?.. И вообще все мы дождемся своего — сначала мы с ним, а потом и мы все, кушайте же, дорогие гости, кушайте, пока не началась передача… хотя, надо сказать, Лондон теперь что-то мало радует, а мы-то все ждем да ждем, когда же будет этот самый переворот… теперь стали говорить — только через четыре года, господи, это же невыносимо! Знаете, я люблю Гуго, я не жду, когда падет нынешняя власть и ему вернут его фабрику… а ведь его торговые дела держатся еле-еле, отмена карточек была для нас сильным ударом, так что не знаю, не знаю… Да еще с этим разводом такая путаница, муж-то возражать не стал бы, но он не хочет брать вину на себя, а что мне делать, должна же я подчиняться голосу своего сердца — нет, все это не так просто, и тут тоже виновато нынешнее время… кушайте, господа… раньше мужчины были рыцари, они все брали на себя, и женщина обретала свободу… Говорят, теперь женщин раскрепостили, а вот мы с Гугоушеком более полугода бьемся, а муж все не хочет уступить, хотя ему ровно ничего не стоило по-рыцарски похвастаться каким-нибудь приключением и взять вину на себя… Видно, мне самой придется это сделать, и это будет страшно неприятно — рассказывать этим людям о своих сокровенных чувствах. Они об этом и понятия не имеют — и вот такие люди, какие были тогда в отеле на курсах, будут разбирать наше дело — ах, зачем мы не встретились с Гугоушеком раньше, когда судьями были интеллигентные люди, способные постичь человеческую душу… Геда рассказывала — это было ужасно, — она разводилась три месяца назад. Ну, не было у нее согласия с мужем, и она искала душевный контакт, а какое дело всем этим присяжным, в который раз она разводится, это ее личное дело, они обязаны предоставить ей возможность жить такой жизнью, когда чувству дается полная воля! А вот присяжный сказал ей, что это — болото, и что ей следовало бы работать… Интересно знать, зачем это ей работать, если муж будет за нее платить, у него неплохие доходы, и на детей он стал бы давать — впрочем, современная женщина не должна связывать себя детьми, скажите сами, что же это за свобода, когда не можешь устроить свою судьбу так, как хочешь, и все — из-за этих маленьких паршивцев… Вот и брат мой никак не может развязаться, она его не понимает, знаете, она — уже пожилая такая женщина, очень простая, а он встретил родственную душу, и вот ничего не выходит… Да и как требовать от этих людей, чтобы они поняли все изгибы человеческой души, если сами они такие необразованные, учатся, учатся, все курсы какие-то заводят, а приличной книги не видели, да и не увидят, как же им узнать, о чем шепчет сердце, если они только и делают, что глотают эти тенденциозные брошюрки… Культура, поэзия жизни — все это чуждо им, вот недавно мне попалось в руки (я, правда, не читаю их газет, но просто мне попалось в руки) — представьте, стихотворение, в нем воспевается женщина, которая кормит поросят в «Гиганте» — и это называется теперь поэзией! Ах, и говорить-то стыдно, кушайте, господа, допивайте, сейчас мы откроем бутылочку бурбона — да, в наше время только и находишь, утешения, что в алкоголе, раз уж даже лондонские передачи перестали радовать…

…Послушайте, инженер, вы становитесь нахальным, таких вещей в обществе не делают; Гугоушек, правда, не деспот и не тиранит меня своей ревностью, но это уж слишком… Гугоушек, защити меня от этого соблазнителя и оставь Мери, у тебя есть я. Мери, будь так добра, займи инженера, а то он совсем перестал стесняться, а ты, Гуго, иди сюда — ах ты мой милый дикарь — он настоящий дикарь, мой Гугоушек! Да что об этом рассказывать, вы и сами знаете… Отстаньте, доктор, что это такое — один отвязался, так вы начинаете! Дайте я вам лучше налью — видите, настоящий бурбон, а я проливаю его на скатерть! Нет, крестин не будет, я буду осторожна, не хватало еще связать себя по рукам и ногам, ведь нынче супружество при детях — настоящая тюрьма, Пармская обитель, и нельзя свободно свою судьбу… Доктор, я вас ударю! Гуго, будь рыцарем, Мери, отвяжись от него — что вы за люди! — а вы, инженер, оставьте ваши двусмысленные анекдоты, они мне и так все известны — смотрите, Гуго уже хмурится… Мне кажется, пора пить черное кофе, очень уж вы разгулялись. Риша совсем позеленел — не пей столько, мой мальчик, если не умеешь! Гуго, отведи его в ванную! Господи, доктор, да погодите, пока Гуго с Ришей выйдут! Ешьте, ребятки, веселитесь, никуда мы не пойдем, все останемся здесь, все равно теперь все перемешалось и нигде никакой культуры…

Ах, когда же, когда все это кончится? Вы говорите — война, война; когда же она начнется? Да еще заставят Гуго воевать — нет, это занятие не по нем! Неужели никто нас не освободит, чтобы мы снова могли избрать свой стиль жизни, по нашим старым идеалам?..

Перевод Н. Аросевой.

ГОСТЬ НА ПОРОГ

— Лойза, Лойзик, дружище, старый бродяга, — значит, ты все-таки решил и к нам завернуть… То-то дети обрадуются, как же, приехал дядя из самой Америки — нет, молодец, молодец…

— А что, мне так и говорили товарищи — мол, настоящий я сорвиголова, коли собрался за этот железный занавес, потому как здесь наше посольство уже не сумеет меня защитить, — ну, ничего, вот он я: принимаешь? Тут я вам привез кое-что…

— А, складную удочку?

— Господи, какую удочку! Хотя ты и писал насчет нее, но мне — не сердись, пожалуйста, — и в голову не пришло, что вам тут до того плохо живется, что кормитесь вы одной рыбной ловлей, и еще я подумал, тебе ведь все равно не выдадут разрешения ловить рыбу, поскольку такие бумажки выдают только коммунистам…

— Ерунда…

— Как? Ах да, ты хочешь сказать, что мог бы браконьерствовать, но то, что я тебе привез, — гораздо лучше, и опасности никакой… Тут у меня и рыбные консервы, а вот мясные, подкормитесь малость, бедняги, для себя я привез бобы, а это — маргарин…

— О, ты стал совсем американец, наша пища не по тебе — что ж, это я могу понять. Ну, если ты так хочешь, Эмма подогреет тебе твою фасоль — хочешь на масле? Знаю, ваш маргарин в тысячу раз лучше наших жиров, но моя Эмма шагу не делает без масла высшего сорта — говорит, оно куда лучше, чем первый сорт…

— У вас — здесь — есть масло?!

— Конечно, то есть, сейчас-то нет, у нас как раз кончилось, оно, видишь ли, редкость, не то что у вас, где его избыток…

— Избыток-то есть, что верно, то верно, масло просто горкнет — его разве укупишь? Но постой, я вам еще привез — смотри, вот ботинки, подметки резиновые — настоящая резина! — для Эманека, а Эмме — свитер, и Боженке всякая мелочь в приданое, зубные щетки я привез для всех, и пасту, и, конечно, жевательную резинку…

— Зачем же ты так потратился… И вообще — как тебе там живется?

— Отлично, мой бизнес немного наладился, Ярда нашел себе работу — не бог весть сколько, но все-таки уже не совсем на моей шее, Даше теперь тоже не так много надо, а то в прошлом году они все жили у нас — и Даша, и муж, и дети — Гарри-то, видишь ли, покалечился, и, не приведи господи, во сколько лечение стало, потом он судился с фирмой, кончилось хорошо, фирма, правда, здорово упиралась, и если б в дело не встряли конкуренты, не получил бы зятек ни цента, а так они испугались скандала — впрочем, что же это я разнылся, мы-то хоть свободно живем за нашей большой лужей. А вот вы, горемычные, за железным-то занавесом…

— Ох, твоя правда, Лойзик, тут ужасно — свободы никакой, нищета…

— А знаешь, Богоуш, ты непохож на человека, которого травят. В квартирке у вас уютно, едите сытно, а посмотреть на твои ботинки — так, ей-богу, они даже лучше тех, что я тебе привез, — слушай, уж не переметнулся ли ты к этим?..

— Лойза, как ты мог подумать!..

— Но ведь ты живешь роскошно…

— Это ты называешь роскошью? Когда у нас даже телевизора нет? Эманек — он в шахте работает — хотел купить, да нигде не достанешь, господи, что за порядки, на всех перекрестках орут о хорошей жизни, а тут простую вещь не достать…

— Что я слышу, бедный мой друг? Твоего сына загнали под землю?

— Как бы не так — «загнали»! Да он сам пошел, сумасшедший мальчишка, в школе их завербовали, я-то был против, да что поделаешь — парень упрям как бык… Впрочем, зарабатывает он хорошо…

— Он получает плату?!

— Еще бы — да какую! Иначе туда никто и не пошел бы, разумеется — хотя, если говорить строго, в сравнении с Америкой, это, наверное, гроши… Ты что-то сказал?

— Да нет, просто так, вздохнул. Только знаешь — не сердись, дружище, — а мне все-таки кажется, что ты с ними неплохо ладишь; по-моему, так хорошо жить может только тот, кто активно сотрудничает с режимом…

— Что ты несешь? Повтори-ка еще раз, и я тебя с лестницы спущу! Чтобы я, я служил им? За кого ты меня принимаешь? И за что мне служить им? За то, что меня угнетают? Разве это — жизнь? Газет, к которым я привык, нет; всем заправляет всякий сброд, которого при первой республике из тюрьмы не выпускали, и вообще… смотри, к примеру, висит календарь: вот она, их свобода! Шесть крон заплатил, а отмечены в нем церковные праздники? Нет!! Живешь как скотина! Я даже не знаю, какого числа духов день! Да еще продавец скалил зубы — мол, ходите в костел, пан Коленатый, там уж всегда оповещают, когда и что, — какая же это к дьяволу свобода, когда тебя силком в костел загоняют!

— Они загоняют вас в костел?

— Ну не совсем так, но если нужно узнать, когда какой праздник, — изволь идти, ясно?

— Мне совсем неясно — ведь у вас запрещают посещать церкви?

— Ах, не болтай глупости, все это…

— Значит, ты свободно можешь зайти в костел?

— Тоже не совсем, у вас там правильно говорят — я не могу ходить в костел, потому что там собирают пожертвования, разве на эту прорву напасешься…

— Ну знаешь, у нас испокон веков в церквах собирали деньги!

— То совсем другое дело, у вас это уже традиция, и потом у вас свобода, кто хочет, тот и содержит церковь, а у нас никакой свободы, за все платит государство…

— Как?

— А так. Из наших трудовых грошей, из налогов, что с нас дерут! Да еще причетник обходит, я притворяюсь, будто усердно молюсь — он, правда, тоже ничего не говорит, врать не буду, а только трется около меня, и все смотрят — дам я или нет, и когда я не даю, делают такие рожи, что… эх, чего там! Вот передать святую мессу по телевизору — на это их не хватает, хорошо что Эманек не достал телевизора, а то было бы одно расстройство, — давай-ка лучше «Свободную Европу» послушаем.

«Уууиииииууууу иииииууууиии иууууусообщение о пожаре в училище трудовых резервов, во время которого трагически погибло восемь учащихся. Их молодые жизни были принесены в жертву беспощадной эксплуатации красными рабовладельцамиииииии ууууу ииииууу…»

— Придется выключить, сегодня невозможно слушать.

— Жаль, я хотел бы узнать подробности.

— А, это чепуха, это вчерашнее сообщение повторяют, тут какая-то ошибка; они назвали тот самый интернат, в котором наша Боженка… так там никакого пожара не было, наверное кто-то перепутал…

— Стало быть, то, что о вас по радио говорят, — неправда?

— Как неправда — правда, ведь это ваше радио, а следовательно…

— У меня это не укладывается в голове. У нас говорят, что вы бедствуете, что у вас нет ни масла, ни обуви, а ты живешь — господи, хотел бы я быть на твоем месте! Дети пристроены, у самого работа есть, квартирка как картинка…

— А что свободы нет — этого тебе мало?

— Да хватит тебе чепуху городить! Хотел бы я быть таким же «несвободным»! Он тут язык распустил, заграничное радио слушает, государство ему все под нос сует — а он еще фордыбачит!

— Ты что?.. Ты это мне?.. А еще свободный гражданин Соединенных Штатов!

— Черта лысого я свободный, шпионят за тобой на каждом шагу, рта раскрыть боишься… Смотри: я член Лосиного союза, и масон, и в Американском легионе состою, я старый предвыборный агент республиканцев — а они меня только что рентгеном не просвечивали, когда я сюда собирался — и что мне за дело до большевиков, спрашивали, и грозили, что место потеряю, — сколько я труда приложил, пока уверил их, что еду в Чехословакию подбодрить народную оппозицию…

— Хорошо же ты ее подбодрил, нечего сказать — это твоими-то умными речами, да вонючим маргарином, да той пакостью в жестянках! Лучше бы не срамились, оставили при себе, и эти опорки тоже! Это нам не нужно, у нас у самих получше есть, вы нам другое дайте, нам свобода нужна, поняли? — свобода переарестовать всех большевиков.

— Вот свободы-то, к сожалению…

— Что ты сказал? Ты оскорбил Соединенные Штаты! Ты оскорбил мою веру в вашу демократию! А я-то радовался, что выдам им сполна на домовом собрании — понимаешь, в доме все надо мной смеются, называют «пан бухгалтер Кокаколенатый», тут у нас большевик на большевике, и на работе то же самое — я-то радовался, что задам им жару, друзей в кабачке «У колеса» подбодрю, утешу, что освобождение близко… Нас становится все меньше, да и как сохранить людей, когда вы нас бобовыми консервами поддерживаете! Черт подери, оставался бы уж там, где был, и вообще нечего торчать у меня в квартире, сволочь коммунистическая, наемник красных черномазых! Такая дрянь, а туда же! Господи, за что ты меня так наказываешь! Ну-ка, заворачивай все, да поживее, и свитер забирай, неужели моя Эмма наденет такое дерьмо? Заворачивай, говорю, пока ее нет, ей даже то не по вкусу, что в «Дарексе» продают, а уж если она это увидит… Еще болтать начнет, расскажет докторше напротив, они там все за коммунистов, — какие, мол, нам тряпки из Америки привезли… И проваливай подобру-поздорову… Уфф! Ушел. Ох, и взбесил меня этот слюнтяй… Нет, чтоб правду рассказать об американском образе жизни — развел канитель о своих личных затруднениях, а из чемодана такое вытащил, что и сказать стыдно. Очень ты мне нужен. Хорошо еще, что все это было у меня дома… Эмма, иди сюда, не надо ничего готовить, Лойзик ушел и вещи унес — я ему посоветовал отнести их к Янде, они там все коммунисты, так пусть увидят, как в Америке живут; я ему сказал, если оставить такие роскошные вещи здесь, то нас возьмут на подозрение, а то еще и арестуют, чего доброго. А вещички и впрямь чудесные, жаль, тебя тут не было, а то нашлось бы, о чем докторше порассказать. Вот Лойзик поскорее и ушел, чтоб нас не компрометировать — нет, он больше не придет, мне тоже жаль, он так интересно рассказывал об американском образе жизни! Хорошо еще, что это было у нас… Постой, я все-таки настрою!

«Уиоооуиии оуииииииииоухрхрвууууоооободная Америка, страна, где перед любым человеком открываются неограниченные возможности, страна подлинной демократии следит за вашей борьбой! Граждане! Продолжайте решительную оппозицию, не падайте духом, гордо поднимите головы! Великая свободная Америка смотрит на вас, она на вас хрхрхроооой уииииуууиууй…»

Перевод Н. Аросевой.